Профессор, доктор философских наук Юрий Дмитриевич Гранин разъяснил основные положения своей монографии в свете возросшего интереса к социальному характера государств — как стоит о них рассуждать.

А.К.: Юрий Дмитриевич, первые разделы своей книги Вы посвятили вопросам терминологии. И это чудесно, поскольку большое количество ученых просто используют различные понятия и термины, присущие, стоит отметить, нескольким наукам одновременно и в равной степени. Расскажите, как Вы решаете для себя проблему современной многозначности терминов? Уверена, что с этой проблемой сталкивается каждый исследователь, а представители гуманитарных дисциплин — особенно часто.

Ю.Г.:Это очень интересный и крайне сложный вопрос, предполагающий, соответственно, и сложный ответ, уместить который в несколько высказываний вряд ли возможно. Обращу внимание лишь на два момента, связанные, во-первых, со спецификой научного знания, и во-вторых, — со спецификой естественного языка (ов), в котором (ых) то или иное понятие (термин) выражено (ы).

В первом случае, многозначность (полисемантизм) употребляемых терминов вызвана дисциплинарным характером организации научного знания, а в пределах каждой научной дисциплины — конкуренцией научных программ и парадигм исследования, в ходе которой используемые понятия существенно меняют свое содержание. Прежде всего это верно для так называемых междисциплинарных категорий («культура», «цивилизация», «нация» и др.), к числу которых относится и «государство». Попадая в теоретический контекст разных социальных наук этот термин наделяется специалистами (например, экономистами, юристами или политологами), разными значениями, обусловленными, к тому же, и философскими основаниями, на которые опираются исследователи. Эпистемологический «фокус» в этом случае состоит в том, что эти процедуры наделения (или пользования) смыслами в подавляющем большинстве случаев не рефлексируются. В итоге содержание используемого понятия интерпретируется как единственно возможное и «естественное».

Кроме того, содержание терминов дисциплин социогуманитарного цикла зависят от разговорных и литературных языков, в которых они выражены. Например, в русском языке слово «государство» изначально акцентирует внимание на отношениях властной зависимости «общества» от воли «государя» (которому общество обязано нести службу), формируя, тем самым, в научном дискурсе интенцию к противопоставлению «общества» «государству». Но во многих европейских языках и соответствующих им научных дискурсах ситуация иная. Там наблюдается взаимопроницаемость понятий социальных наук, в частности — понятий «общество» и «государство», лингвистически выраженная в словах, восходящих к латинскому «status» (положение дел). В этом значении «государство» пересекается с понятием «общество».

Последнее, очевидно, как и государство, представляет собой иерархически и горизонтально организованную и стратифицированную совокупность индивидов, часть из которых обладает правами на управление (в том числе и посредством легитимного насилия) другими людьми. И в этом (социально-антропологическом) аспекте государство являет собой имманентную «часть» более общего «целого»: «населения страны» или «общества», которое государство «категоризирует» в официальных документах посредством группистских терминов — «классов», «народов», «этносов», «наций» и других «групп населения». Поэтому крылатое выражение «всякий народ заслуживает того правительства, которое имеет» совсем не бессмысленно, отсылая к социальным группам, из которых рекрутируется кадровый состав бюрократии — социальный слой, без которого государство теперь не мыслимо. Поэтому в моей книге термины «национальное государство» и «социальное государство» использовались в смысле «national state» и «social state» — как исторически изменяемые формы государства модерного (современного) типа.

А.К.: Как Вы считаете, понятия «нация» и «национализм» сегодня приобретают более позитивные или негативные коннотации? Наблюдается ли какая-то общая мировая тенденция в этом отношении или все строго индивидуально?

Ю.Г.: Все зависит от масштаба рассмотрения, социальной и политической «среды», в которой «обитают» участники дискурса, и, разумеется, — от политики государств, их истории. В странах, где уже давно образовались нации и которые столетия как обрели политический суверенитет, отношение к этим понятиям в академических кругах нейтрально-спокойное. Но в этих же странах (Великобритания, Франция, Испания, Италия и десятках других) существуют довольно сильные сепаратистские настроения и националистические движения, участники которых клянутся «именем нации» и поднимают на щит националистические лозунги. Правда, большинство населения к этим лозунгам относится негативно. Иная ситуация в недавно образованных государствах. Правительства этих стран открыто проводят в жизнь политику «государственного национализма», занимаются переписыванием истории и поисками «исторических врагов нации». Современные Польша, Украина, страны Балтии, государства Центральной Азии — лучший тому пример.

В особый кластер имеет смысл выделить тех представителей научного сообщества, которые именуют себя «глобалистами». Редуцируя глобализацию человечества к трансграничному расширению «глобального капитала» (ТНК) и «глобальной (космополитической) культуры», они считают «нации» и «национальные государства» главным препятствием к ее осуществлению.

А.К.: Понятие «национальное государство», насколько мне известно, относится к числу так называемых «дискуссионных понятий». Единого толковая не существует, что, вероятно, и может приводить к необоснованной критике. Мне встречались тексты, в которых «национальное государство» понималось буквально как «государство-нация» (англ. Nation-state). Расскажите, что понимается под «национальным государством» в рамках российских социальных наук. И какого толкования Вы придерживаетесь в своих исследованиях?

Ю.Г.: Прежде всего хотел бы отметить: подавляющее большинство понятий социальных и гуманитарных наук не имеют общепризнанного толкования, о чем выше уже было сказано. И понятия «нация» и «национальное государство», активно используемые у нас и за рубежом, в этом ряду не исключение.

Действительно, полисемантизм используемых терминов часто приводит к непониманию специалистами друг друга и взаимной критике. Один из примеров: параллельное использование двух терминов: «нация-государство» и «национальное государство». Но они, по моему мнению, не синонимичны друг другу.

А.К.: В чем отличие?

Ю.Г: Отличие состоит в исторических особенностях процесса «национальной интеграции» населения разных стран в «нацию». Однако «нации» ошибочно интерпретировать исключительно как политические сообщества, в которых люди связаны только общим гражданством. Такие сообщества в долговременной перспективе неустойчивы — СССР один из примеров. Помимо общего гражданства необходимо лингвокультурное единство людей, принадлежащих к разным этносам, проживающих в одном государстве — общие язык и, шире, культура, сплачивающее их в единое целое. Иначе говоря, полноценные нации это не только политические, но и одновременно, культурно связанные сообщества: сплоченные общими чувствами идентичности и солидарности, связанные общими ценностями прошлого и настоящего, политически и социокультурно организованные (интегрированные) полиэтнические социумы, диалектически «снимающие» доминирующие ранее этнические формы социального бытия.

Чтобы добиться такого сплочения, иногда требуется много десятилетий, в течение которых государство последовательно осуществляет политику «государственного национализма», через системы образования и СМИ формируя у своих граждан, помимо «гражданско-правовой», общую для всех языковую среду общения и общую (высокую) культуру. Характерным примером является Франция, которой для того чтобы из «гасконцев», «бретонцев», «корсиканцев», «нормандцев», других народностей сформировать «французов», потребовалось несколько столетий. А вот в Германии ситуация была принципиально иной: как лингвокультурная общность «немцы» сформировались довольно давно, но вплоть до второй половины 19 века они не были объединены в одно государство. И это волновало многих выдающихся мыслителей конца 18-начала 19 века, опасавшихся, что в условиях политической раздробленности немцы утратят свое культурное единство. Поэтому И. Гегель писал в «Конституции Германии» (1798): «Толпу немецких обывателей вместе с их сословными учреждениями, которые не представляют себе ничего другого, кроме разделения немецких народностей, и для которых объединение является чем-то совершенно им чуждым, следовало бы властной рукой завоевателя соединить в единую массу и заставить их понять, что они принадлежат Германии». Что, спустя восемь десятилетий, осуществил Бисмарк. И этот процесс национального объединения, учитывая его характер, можно назвать движением от «нации» к «государству», а Германию — «нацией-государством». Хотя национальная интеграция в разных регионах и странах планеты демонстрировала три варианта этого процесса: «от нации — к государству», «от государства-к нации» и «смешанный тип национальной интеграции».

А.К.: «Государство всеобщего благосостояния» — утопия или реальность?

Ю.Г.: Я бы не стал использовать союз «или». Будучи естественно-историческим процессом, история, вместе с тем, имеет проектный (проектируемый людьми) характер. То, что не без оснований некоторые эпистемологи называют «конструктивным реализмом». Я разделяю эту позицию. В ее пределах жесткое противопоставление «утопии» и «реальности» не допускается. Человеческие представления о «должном» состоянии человеческого общежития — в нашем случае «государства» — могут, хотя и не в тех формах, как задумывались, быть реализованы. Поэтому правильно утверждать: «государство всеобщего благосостояния» — реализуемая утопия, формы осуществления которой могут быть скорректированы (и корректируются) в зависимости от множества конкретно-исторических обстоятельств.

А.К.: Вы пишите о появлении новых функций государства. Какие из них Вы считаете ключевыми? Какие заслуживают наибольшего внимания и развития?

Ю.Г.: Я писал о функциях государства в современном мире в контексте полемики с адептами неолиберальной версии глобализации, считающими национальное государство тормозом глобального экономического, политического и культурного развития. В этом контексте я доказывал, что суверенные государства в ряде случаев не только не тормозят, но и способствуют интенсификации указанных процессов, способствуют формированию и эволюции международных институтов развития, решению глобальных проблем современности. В большинстве случаев глобальные проблемы не могут быть решены помимо участия суверенных государств, которые в ходе глобализации вынужденно обретают новые функции.

Кроме борьбы с пандэмиями и охраны окружающей среды, новой функцией государств стало, например, регулирование спонтанных антропопотоков — то, чего не было во время первой волны экономической глобализации (1870-1914) и вплоть до 1960-х годов. С тех пор изменился не только их масштаб, но и вектор движения: из стран «периферии» в страны «первого мира». И предоставление (непредоставление) гражданства стало значимым фактором национального развития. Последнее все больше превращается в важнейший объект собственности, фактор производства и производительности труда.

Есть еще одно очень важное обстоятельство: ТНК не хотят тратиться на развитие необходимой им социальной инфраструктуры. Государство берёт эту функцию на себя. Об этом не следует забывать. Идеологи неолиберализма в своих построениях предпочитают игнорировать это обстоятельство. А оно имеет принципиальный характер

А.К.: В чем, на Ваш взгляд, заключаются основные проблемы современного общества? Какие проблемы «карантинного» общества Вы наблюдаете?

Ю.Г.: Проблем очень много. Одна из новых и мало изученных — проблема одиночества. Ее не следует путать с проблемой (и феноменом) «уединения» — естественным стремлением каждого человека побыть одному. Но периодические локдауны последних лет сформировали и обострили новые формы отчуждения людей, расширили пространства их изоляции друг от друга, придав «одиночеству» новый масштаб и новый характер. Впрочем, это тема отдельного разговора.