С 18 по 22 ноября Андрей Ишонин провел медикаментозную голодовку «против репрессий и лжи». Художник отказался от таблеток, поддерживающих его «психическое состояние в норме». Крайний телесный жест личного отчаяния совершен по отношению к общему «злу» — госпропаганде и несправедливому устройству общества и, шире, мира. Центральной темой голодовки, на мой взгляд, стали жертвоприношение и фармакон, отсылающие к проблематике Другого.

Среди старших арканов Таро есть Дьявол, который, хотя и трактуется по-разному от системы к системе, означает скрытое и неосознаваемое другое. И хотя мы привыкли отождествлять этого персонажа с библейским злом, он скорее — зудящий путанник, «клеветник», «диаболон» в противоположность «сюмболон» — раз-единяющий, рас-калывающий единое всегда на два. Попадая в раскладах, карта просит обратить внимание на неочевидное в нас, и если не примириться с ним, то хотя бы понять.

Своей психо-медикаментозной голодовкой Ишонин указывает как раз на это самое другое. Слабость, травматичность, депрессивное в нас всегда вытесняется и переносится как что-то мешающее, ненужное или попросту другое по отношению к нам — деятельным, сильным и функциональным. Наша функциональная жизнь не терпит влечения к смерти — остановки, в которой приоткрывается пропасть бытия как такового. В этом бытии зло — то, что неизменно вписано в естественный порядок. Мир без зла нам представим только в у-топии, месте, которого нет. Страстное желание скрыться от зла или, по Дюпюи, от катастрофы, уводит от осмысления причин этого самого зла[1]. Мессианство, призывающее к покаянию, редуцирует зло до его внешнего. Дюпюи же предлагает «просвещенный катастрофизм» — уловку состоящую «в том, чтобы показать, будто мы — жертвы насилия, продолжая держать в уме, что причина происходящего с нами — в нас же самих»[2]. Ишонин, как зеркало, с одной стороны показывает нам нас — вечно бегущих от другого, с другой — не способен увидеть сам себя.

Вытесненное другое — это в то же время репрессивный другой, который всегда норовит притеснить наши границы, тот самый «ад» Сартра. Этот другой — непознанная пропасть, которая манит и отталкивает неизвестностью, амбивалентное нечто — оксюморон фармакона: и яд, но и лекарство. Ишонин для нас и стал этим раздражающим другим: он не может справиться с депрессией, он не может противопоставить репрессии что-то другое, нежели чем крайний телесный жест, вой. Поэтому кажется неслучайной его отсылка к оборотням — голодовка раскрыла его «естество» психически больного, который является таким лишь с позиции нормы. В действительности же, такой жест показал, с одной стороны, расколотость, между нами и другим, между болезнью и нормой, но и, с другой стороны, их со-единение. Голодовка стала ускользанием от нормализации, лечением отказом от лечения, но и болезнью на пять дней — тошнота, галлюцинации, тремор преследовали художника до тех пор, пока он не принял первую после голодовки таблетку. Голодовка стала возможностью для Ишонина взглянуть на другого в себе буквально, но и показала его похожесть на нас в «отвратительной» болезненности.

В этом показательном жертвоприношении в одной фигуре слились жертвы насильственная и священная, которые, по Дюпюи, принадлежат часто к единому, насильственно-сакральному порядку: «Жертвы и палачи склонны низводить моральное зло до уровня природного, а экстремальность зла создает иллюзию, будто оно не связано с порядком, которому, в сущности, принадлежит, — с порядком насильственным»[3]. Ишонин — жертва репрессивного и лживого государства. Мы как зрители — жертвы такого чистого и травмирующего искусства без дистанции. В конечном итоге, именно дисперсное всепоглощающее насилие является главным путанником. Насильственный характер государственной власти оправдывается сакральностью: любое насилие здесь и сейчас поставлено на кон утопии. В этом и заключается противоречие: мы жаждем мира без зла, совершая зло. Но по ту сторону добра и зла и идеологий всегда будет находиться только слепое правосудие, высшей ценностью ставящее неприкосновенность частной жизни и выбора. Единственное, что можно сказать о правовом режиме нашего государства — это то, что он противоправный. Единственное, что можно сказать о перформансе Ишонина — что это его (!) выбор. Если причины того, против чего выступает художник — цензуры, насилия, пропаганды — можно реконструировать (недомыслие, воля к власти), то выбор того, что с этим делать — зависит от нас. Кто-то выбирает насилие против насилия. Кто-то выбирает вой и жертвенность. Именно поэтому это «произведение» в большей степени о нас, чем можно подумать. Расползающееся пятно из–под кровати Ишонина, рост которого он документировал — инфицирующая рефлексия, которой всегда недостаточно, именно поэтому она отрывается и выходит за пределы квартиры, оставив художника опустошенным, но все еще вопрошающим.

Дьявол как бунтарь всегда в нас самих — некоторых единичных и общественных нас — ехидное другое, подталкивающее к изменению. С другой стороны, если принять только этико-религиозную трактовку дьявола как внешнего зла, это неизменно уведет нас в сторону делегирования ответственности за зло на это самое другое, или, проще, на другого человека, на стихию или определит зло как необходимое и как гарантию свободы в самом лучшем из миров. Насилие — это остановка и консервация, а ежесекундное преодоление — парадоксальный залог воплощения утопии. Как бы то ни было, любое другое позволяет нам лучше понять себя — и в этом его лекарство. Фиксация на «себе» может показаться избыточной и словно вторит современным курсам личностного роста и специфичной неолиберальной «заботе о себе». На мой взгляд, и современный self-фетишизм, и антикапиталистический клир заглушают призыв γνῶθι σεαυτόν — познания себя как постоянного вопрошания о причинах своего положения. В непринужденной опасности внешнего мира всегда скрыта загадка. Чтобы не попасться в лапы дьяволу-путаннику, единственное, что мы можем сделать — «различить», проделать ту самую работу критики чтобы понять, где это самое другое как яд, а где — как лекарство.

Примечания

1 Дюпюи Ж.-П. Малая метаизика цунами. — М.: Издательство Ивана Лимбаха, 2019

2 Там же. С. 130

3 Там же. С. 130