Третья статья цикла, посвящённого экспликации феноменов культуры и цивилизации через оптику героев русской литературы и кризисологическому подходу к эсхатологии и ноосфере.

В статье обосновывается углублённая герменевтика названия вершинного произведения Гоголя: приводимые материалы имеют как фундаментальный характер, связанный с научным постижением авторского замысла, так и сугубо методическое измерение, реализуемое в опыте школьного преподавания русской литературы.

Указанная К.С. Аксаковым поэмность гоголевской книги начинается уже с её названия! — впечатляет его содержательный драматичный размах, его концептуально заострённая и эпически снятая конфликтологичность, но и какой-то парадоксальный ноктюрнический лиризм мерцает в этом авторском содержательно насыщенном вызове — мёртвые души!…

Хорошо известна предсмертная записка писателя: «Будьте не мёртвые, а живые души. Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом, и всяк, прелазай иначе, есть тать и разбойник» — если тут предлагается герменевтический ключ, зададимся закономерным вопросом: в чём же состоит религиозно-философская специфика художественного мышления автора «Мёртвых душ» и как следует понимать название этого произведения — изучаемого нами со школьных лет художественного целого, возникшего при помощи следующих материальных начал: бумаги, чернил и огня?

Огонь, поглотивший части второго и третьего томов гоголевских «Мёртвых душ» (создававшихся, как хорошо известно, большей частью в Риме, причём, с подчёркнутой авторской ориентацией на трёхэтажную архитектуру Дантовского космоса: Ад → Чистилище → Рай), входит в структуру текста как бы из будущего и останавливается перед последними дошедшими до нас словами второго тома: «Но это нам уже темно представляется и мы едва…» Это пожирающее пламя отбрасывает нас назад, отодвигая внимание от сгоревшего к первому тому — в символическую топику Ада и очистительного движения к небу и грядущему огню… Именно так создавались средневековые книги, глубоко отличные по своей инициатической функции от суетной профанической литературы [1].

Концентрируя внимание на названии произведения и его символичности, мы открываем для себя как бы два совершенно различных уровня возможных интерпретаций: социологический (за которым стоит новоевропейская цивилизация) и метафизический (за которым стоит древняя христианская культура). За ними — разнохарактерные смыслы и почти нет никакого перехода, если не мыслить в качестве такового сам процесс духовного оскудения западного мира.

Типичное для советской школы и, однако же, идущее из ХIХ столетия — от революционно-демократического задора В.Г. Белинского, понимание заглавия — двупланово; если вдуматься, то оно отнюдь не лишено остроумия и даже определённой исторической глубины: «мёртвые души» — название реально умерших крепостных крестьян, ещё продолжающих значиться в «ревизских сказках» как живые — с одной стороны, а с другой — Гоголь подразумевал под «мёртвыми душами» их земных хозяев — помещиков-крепостников, вполне феодально задерживающих торгашеско-капиталистическое развитие огромной крестьянской страны… И те, и другие — единомёртвые, хотя и находятся по разные стороны смысловых баррикад.

Впрочем, уже достаточно давно — на утренней заре постсоветского православно-ориентированного литературоведения — ленинградский исследователь Сергей Александрович Гончаров [2, с. 24 — 42] указал на то, что за полтора последних века такие яркие умы как, например, упомянутый К.С. Аксаков, а также в ХХ веке М.М. Бахтин, позднее В.В. Кожинов — узрели пафос поэмы в особом мировосприятии, глубоко отличном от гротескно-сатирической прямолинейности: название «Мёртвые души» прежде прочего включает в себя широкий спектр проявлений бездуховности.

Интересно, что сам образ «мёртвых душ» отнюдь не был изобретён Гоголем. Так, звучащий в начале шестой главы элегический мотив омертвения души «О, моя юность, о, моя свежесть…», имеет множество разнохарактерных литературных параллелей, причём, как в новой, так и в древней словесности. Например — у Е.А. Баратынского, в «Элегии» 1821 г.:

Нет, не бывать тому,

Что было прежде!

Что в счастье мне?

Мертва душа моя.

У Жуковского в балладе «Кассандра» героиня, причастная запредельному, «мертва душою»; и он же в балладе «Покаяние» 1831 г. пишет строки, которые вполне могли бы послужить эпиграфом к лирическим отступлениям гоголевской поэмы:

Но грешным очам неприметна краса

Весёлой окрестной природы,

Без блеска для мёртвой души небеса,

Без голоса рощи и воды.

Надо отметить устойчивость темы «мертвеца» в русской романтической литературе начала ХIХ века: «Насмешка мертвеца», «Живой мертвец», «Сказка о мёртвом теле» В.Ф. Одоевского; «Гробовщик», «Пиковая дама» А.С. Пушкина… Но безусловно более глубокие основания для понимания смысла гоголевского названия дают идущие из древнерусской и святоотеческой словесности христианские представления о бессмертии души.

Эта тема парадоксально заостряется на последних страницах Св. Писания: «Ты носишь имя, будто жив, но ты мёртв» (Апокалипсис, 1 : 1). Блаженный Августин подчёркивает, что «души смерть приключается, когда оную Бог оставляет, так как телу, когда душа оное оставляет» («О смерти, которая душе приключиться может, и о той, которой тело подвержено», кн. XIII, гл. 2). «Имеют, — пишет он в другом месте, — и души свою смерть в нечестии и беззакониях», «душа безбуковная ‹без Евангелия› мертва» («Проглаголание св. Евангелия»). В «Словах» митрополита Даниила предстаёт образ «плотского» человека: «…о теле своём заботишься не только обильным питанием и питием, но и бесчисленными омовениями и натираниями…» — не обращено ли это и к Чичикову с его усиленным «вниманием к туалету»?

Заслуживает особого внимания и наследие Григория Саввича Сковороды (XVIII век), его концепция «сродного труда», весьма близкая к «теологии труда» Гоголя (о которой писал прот. Василий Зеньковский): «…мёртвая совсем душа человеческая, не отрешённая к природному своему делу»; «отнять от души сродное делание — значит лишить её живости своей», «всеминутно терпеть душевную смерть» [3, с. 442].

Лейтмотив глубокого преобразующего раскаяния проходит через всю христианскую литературу: «Приими Иисусе Христе мертвеца, погубившего свою душу» («Житие св. Нифонта»). Идея духовного преобразования заложена в самом имени Павла Ивановича Чичикова, которому у Гончарова ставится в параллель отмеченный Божьей благодатью сам св. апостол Павел, прежде бывший гонителем христиан, древним евреем Савлом [2, с. 38]. Этот мотив радикального перерождения нового русского человека даёт ключ и к пониманию символики «вознесения души» в конце первого тома [2, с. 41].

«Мёртвые души» сообразно самому авторскому замыслу — вероучительная книга и принадлежит она прежде всего духовной литературе, для чтения которой необходимо уразумение топологического символизма, связанного прежде всего с вертикальным измерением, сотериологией горнего мира и гибельными перспективами его утраты. Вот, например, что говорится самим Творцом мира о падшем ангеле в текстах Св. Писания: «Ты был помазанным херувимом, чтобы осенять, и Я поставил тебя на то; ты был на святой горе Божией, ходил среди огнистых камней. Ты совершен был в путях твоих со дня сотворения твоего, доколе не нашлось в тебе беззакония» (Иезекиль, 28 : 14 — 18); «Как упал ты с неба, денница, сын зари! разбился о землю, попиравший народы. А говорил в сердце своем: «взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему». Но ты низвержен в ад, в глубины преисподней» (Исайя, 14 : 12 — 15).

Без этих библейских отсылок совершенно невозможно понять метафизическую ретроспекцию и «обратную перспективу» жизненного мира «Мёртвых душ». Для постижения таких вещей необходим совершенно особый тип литературно-критической рефлексии, связанный с религиозной философией и культурно-цивилизационным мышлением, как правило, выходящими за пределы текущей периодики, хотя в полной мере и не чуждыми ей… Об этом очень хорошо писал сам Гоголь: «Критика, начертанная талантом, переживает эфемерность журнального существования. Для истории литературы она неоценима. Наша словесность молода. Корифеев его было немного; но для критика мыслящего она представляет целое поле, работу на целые годы. Писатели наши отлились совершенно в особенную форму и, не смотря на общую черту нашей литературы, черту подражания, они заключают в себе чисто русские элементы: и подражание наше носит совершенно северообразный характер, представляет явление, замечательное даже для европейской литературы» [4, с. 224].

Подлинная инициация, лежащая в основе всех великих культурных традиций, связана с глубоко пережитой темой смерти — конечности земного бытия, а также и вследствие этого — обращённостью к духовным небесам:

Всякий человек, как бы ты не жил,

Помни, что умрёшь — ешь ты или пьёшь:

Недолго счастье наслаждений продлится,

оно быстро исчезает.

День за днём плывёт, как в реке вода,

Не восполнить, поверь мне, этот убыток:

Завтра ненадёжно, и сегодня до вечера –

не твои совсем.

Живи с Богом теперь, пока час не пробьёт,

Когда душа твоя с телом в порт приплывёт,

Который есть небо, там будешь беззаботно

покоиться вечно.

Дай же нам, Христос, познать мира измены

И, твоего здравого послушав совета,

Пренебречь миром, тебе служить,

в небе царствовать.

Аминь. [5, с. 55]

Гоголь же до самого смертного часа истово трудился на этой христианской ниве и подобно освобождённому узнику платоновской пещеры освещал её мрачные чертоги…

Библиографический список

1. Генон Р. Эзотеризм Данте // Философские науки. 1991. № 8.

2. Гончаров С.А. Ещё раз о заглавии гоголевской поэмы: Текст — контекст — подтекст // Гоголь и русская литература ХIХ века: Сб. статей. Л., 1989.

3. Сковорода Г.С. Разговор, называемый Алфавит, или Букварь Мира // Сковорода Г.С. Соч.: В 2 т. М., 1973. Т. 1.

4. Гоголь Н. В. О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году // Современник, литературный журнал, издаваемый Александром Пушкиным. Первый том. СПб., 1836.

5. Полоцкий Симеон. Песенка о смерти // Полоцкий Симеон. Carmina Varia. СПб., 2014.

Краткие сведения об авторах статьи:

Океанский Вячеслав Петрович -

доктор филологических наук, профессор по кафедре культурологии;

заведующий кафедрой культурологии и литературы,

научный руководитель Центра кризисологических исследований,

Шуйский филиал Ивановского государственного университета, г. Шуя;

профессор кафедры общецерковных дисциплин

Иваново-Вознесенской Свято-Алексеевской Духовной Семинарии,

действительный член Академии философии хозяйства (МГУ им. М.В. Ломоносова),

член-корреспондент РАЕ.

E-mail: ocean_65@mail.ru

Океанская Жанна Леонидовна -

доктор культурологии, профессор по кафедре культурологии и литературы;

профессор кафедры иностранных языков и профессиональных

коммуникаций ИПСА ГПС МЧС России.

E-mail: ocean_2004@mail.ru