При переводе стихотворения знаменитого французского символиста, повлиявшего на Т.-С. Элиота, я исходил из двойственного значения слова «эстетика» для символистов: это и попытка как-то нормировать творческое вдохновение в отсутствие нормативной поэтики, и раскрытие тех возможностей восприятия, которое делает воспринимающего красоту человека почти сакральной фигурой. Идея незаинтересованного восприятия, которое может быть возведено в норму, всегда соседствовала с идеей конгениальности, которая как раз взламывает в том числе и привычки восприятия. У Лафорга эта схема взрывается изнутри: нормирование вдохновения в конце концов приводит к любовной тоске, а конгениальность не может коррелировать с гениальностью, потому что книги написаны слишком нормальны. Нормирование вдохновения пытается провести его через язычество и христианство к современности, но современность может черпать вдохновение только в забытой любви, без нее она не имеет будущего. А конгениальность в этом отсутствующем будущем пытается выжить, но это будущее тогда открывается не только для любви, но и для отдельных ее литературных примеров.

Я охранял свою судьбу
И ждал: Не в этом ли году?…

Вмещу я мягкость, мудрость, чувства
Сердечность, странствия, искусства,

И мудрых мыслей пестрый ряд
Мой будет шутовской наряд,

И ослепит до кровотока
Обряд языческого сока,

И приведут в мой мавзолей
Пути из разных Галилей…

Когда прекрасней предсказаний
Тоска любовных ожиданий,

Когда я в полный рост встаю
И лучше ангела пою,

Когда на крыльях новой мощи
Миную я изгибы ночи,

Когда в доверие проник…
Но мне остался — лишь язык,

А книги нашей содержанье
В безумном взгляде выживанья:

Хранят наборные ряды
Насилья грубого следы.

Но я верховный жрец спокойный
Перед Словесностью стройной.

1888