Поэты бывают разные. Вполне нормально для поэтов по-разному писать, думать, чувствовать. Каждый из них, несомненно, человек ищущий и, в какой-то мере, ищущий не только себя или технологию письма, но и свою читательскую аудиторию. Зачастую автор находит свою аудиторию уже после смерти. Видимо, Атлантида русской поэзии настолько велика, что затеряться в литературном процессе — явление вполне себе обычное.

Пишу это предисловие для того, чтобы оправдать свое желание рассказать о поэте, которого уже нет в живых. Нельзя сказать, что ощущаю себя человеком, отправившимся на поиск Атлантиды и ее обитателей, чтобы затем рассказать о находке всему миру. Скорее, летописцем, скрип пера которого сообщает, что такой поэт — был. Задача аудитории — либо изучить эту летопись, либо оставить ее как музейный экспонат до лучших времен.

«К боли привыкаешь. Шутки становятся уклончивы, а праздники редки. Я открыл ад в провинциальных переулках. Ад без Эвридики и других поэтических красот. И писал только о нём» — так начинается ARS POETICA поэта из Пыталово Геннадия Кононова. В ней он дает определение своему творчеству.

И далее: «Всё написанное — в известном смысле вой. Творческий акт служит анестезией и освобождает душу для следующего страдания.

Тем не менее, я счастливый человек. Слишком многие рождаются, обучаются, размножаются, воют и до смерти не имеют понятия, что такое творчество и для чего оно.

Вдохновение не имеет ничего общего с повседневностью. Оно необъяснимо и абсолютно вне бытовых ощущений. Некоторые чувствуют его, созерцая природу во время молитвы или эмоционального напряжения. Один чудак говорил мне, что его осеняет в состоянии эрекции.

Человеческое сознание расколото. Существует ритуал норм поведения и публичных высказываний. Существует личный образ мыслей и поступков. Мои стихи принадлежат изнанке. В этом смысле они гуманистичны.

В стихах релятивируется всё внешне устойчивое и неподвижное.

Пишу, как получается. Вовсе не так, как бы мне хотелось.

Научная картина понятна теперь лишь учёным. И то — узкофрагментарно.

Лирическое понимание мира тоже доступно немногим. В этом нет ничего обидного. Ни для читателя. Ни для поэта.

Поэт должен иметь права, которыми располагают птицы небесные. Порхать, прыгать с ветки на ветку, чирикать, что заблагорассудится, нести яйца.

Я учусь всё более совершенно видеть и называть.

Всё, способствующее творчеству, нравственно. И наоборот.

Любой способ писать годится только раз. Потом он становится штампом. В этом смысле каждый художник тривиален. Способы соединения слов, звуков, красок изнашиваются, функционируют двумя, тремя порядками ниже — пока их не начинают использовать в рекламе и пропаганде.

Ни один художник не может быть образцом для другого.

Возможно, истинная традиционность — в том, чтобы отказываться и отказываться вновь от старых традиций. Пушкина почитают, но лучше бы его читали.

Я бы хотел вырастить в себе душу гибкую, отзывчивую. Душу, воспринимающую радость и страдание как единое, как духовную и художественную целостность. И вовсе я не желаю быть свободным от судьбы — но хочу воспринимать всё происходящее особым образом.

Блаженны ищущие, ибо их правота утвердится в вечности, в то время как их борьба и страдания преходящи».

В одном из своих стихотворений Геннадий Кононов дает определение уже себе, кто он и для чего пишет:

НА РУССКИХ ПУТЯХ

Текст был только один, но менялись названья.

Я любил одну женщину в разных изданьях

и впотьмах золотую искал середину

между хлебом единым и небом единым.

На русских путях неторных

я пробовал все идеи —

без крайностей, ибо не был

ни гением, ни злодеем.

На русских путях к пoдошвам

налипли дерьмо да глина.

Я только писал, я не был

ни гвельфом, ни гибеллином.

Не для ветренных дев, ни для славы и хлеба

я корпел, отвернувшись от низкого неба.

Это был мой единственный способ продлиться,

Это был мой единственный способ молиться

на русских путях.

Уже после его смерти известный псковский публицист Валентин Курбатов писал в одной из своих статей: «Я понимал, что Геннадий большой поэт, но не умел по-настоящему вступиться за него, предлагая его стихи журналам, всё оговаривался, будто защищался, а они это сразу чувствуют. Не нашел слов. Не сумел перекричать громоздкую традицию ложной гражданственности. Как не сумел в свой час сделать этого он».

Возможно, что все намного проще. Вряд ли подобная провинциальная поэзия могла привлекать крупные журналы. А в Союз писателей вряд ли приняли бы человека, в строчках стихотворений которого к подошвам налипает «дерьмо да глина».

Зато теперь, чтобы опубликовать стихотворения, не нужно защищать и вступаться, достаточно их выложить, и оставить дальнейшее за читателем, который сам для себя все решит.

…

ЖИДКОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ

Дрожь дождя за окном, по асфальту поток,

города воскресеньем больны.

В тучах теплится ржавый намёк на восток,

и пузырятся дрожжи весны.

Продолжая с субботы пустой разговор,

слишком жидкое время цедя,

воскресенье ползёт из подъезда во двор

под незрячие очи дождя,

и небесную воду впитает песок,

и закончится эта весна,

и душа моя выпросит неба кусок,

побираясь в развалинах сна.

***

Вот партитура страниц,

вся дешевым портвейном залита.

Сырость и дым, паутина,

похмелье и плесень,

истертые камни.

В смертном ли смраде больниц,

с покаянием, с мертвой

молитвой —

быть и не быть, пребывая в душевной болезни,

мой Гамлет.

Вилки звенят в унисон,

эмигрируют в миф королевы,

гаснет свеча, снег летит, декорируя слякоть.

Полночные гаммы —

словно улыбка сквозь сон.

Сочно чавкает яблоком Ева.

Жизнь пролетит, как такси с запоздалым гулякой,

мой Гамлет.

Тучные наши тела

не согреешь вином и одеждой.

К яме идти, ушибаясь о взгляды и вещи?…

Над нами не каплет.

Все второсортно дотла,

и одно лишь внушает надежду —

семя, упавшее в книги и в женщин,

мой Гамлет.

***

Как много нужно времени,

чтоб в этом убедиться:

повис в петельке облачка

журавль. В руках синица.

Пой, милая, что хочешь,

мне это не резон.

И мокрые ресницы

закрыли горизонт.

***

А. Б.

Меняешься ты в лице,

Как многие из поэтов:

Задачник открыт. В конце

Задачника нет ответов.

Решения — самообман,

Условия неудачны,

День вывернут, как карман,

А стены квартир прозрачны.

Табачный закрыт ларёк,

И падает полным весом

Ночь долгая поперёк

Гудящих, как струны, рельсов.

ЧТО НУЖНО ПОЭТАМ

Желать почти что нечего…

Звезд — на пути беспутном,

немного водки вечером,

немного кофе утром.

Немного неба хмурого

над хмурою рекою,

немного хлеба, курева,

бумаги и покоя,

да смыслов потуманнее,

да пару рифм недружных.

Немного понимания…

Любви — совсем не нужно.

***

Покуда в замках загнивают нравы

и детям снятся ужасы войны,

шиповник осыпается на травы,

и греются на солнце валуны,

и время — словно медленные воды,

и в мареве купаются поля,

нам только не по климату свобода,

и корчится под танками земля.

Бессмысленны о будущем гаданья,

кровава и бессмысленна борьба.

Цветенье — все равно, что увяданье.

Усталостью пропитана судьба.

Стервятники выклевывают очи

у латников, стоявших до конца,

но слышит Бог, о чем толкуют ночью

тень Гамлета и тень его отца.

***

Я её как свечу задую.

Взгляд погаснет, погаснут волосы…

Словно в песне про жизнь впустую,

с хрипотцой, до потери голоса.

Всякий болен своею болью.

С Богом. Все долги прощены.

Не хочу ничего более:

сна, молчания, тишины…

***

Льется медленный дождь, начиная с шести,

и никто не спешит с возвращением долга.

Не успеешь и рюмку ко рту поднести,

как трезвеешь мгновенно, всерьез и надолго.

Полюбив безоглядно, глотай, не жуя,

да слова завивай с применением плойки.

Жизнь возможна: нас кормят и любят друзья,

а метафоры я нахожу на помойке.

***

В час, когда почти не растет бурьян,

не идут часы, неподвижна кровь,

бесполезен разум, товарищ пьян,

за гроши идет по рукам любовь,

я шепчу: "Боже, не в этом суть,

стеарин течет и дрожит звезда.

Твой надежен мир и рассчитан Путь,

бескорыстен Свет и чиста вода".

Так я пью вино, и ложусь на дно,

и пишу стихи. И Господь не спит.

Но подкралась осень, стучит в окно,

и сгорает голос к утру, как спирт.

В летаргии мертвые спят поля.

Не идут часы, неподвижна кровь…

Как устала, Боже, от нас земля…

Дай мне силы жить. Через ночь — Покров.

***

Бесприютность не порок.

Тело по миру гуляет,

грязь лечебная дорог

от привычек исцеляет.

И горит души свеча,

тает в чьих-то ловких лапах,

помня сумерек печаль

и закатов терпкий запах.

И, пока она жива,

всё трещит свеча печально.

Говори свои слова

и храни своё молчанье

своё молчанье.