Не так давно я (в поисках уж не помню какой информации) набрёл на один форум, сразу поразивший меня и беломраморной гладью сложных слов, и изящно цветущими портиками безукоризненной пунктуации, и богатым перистилем орфографии (вопреки Интернету, но согласно этимологии, наконец-то бывшую «правильной»). Я побродил по этой дивной Аркадии любителей Даля, даже забыв, зачем и как я там оказался. Там были бережно обособленные деепричастные обороты, там были по-хозяйски закавыченные названия, там даже были прописные буквы в начале предложения. Там же я был озадачен словом «попурри», потому что встречал его последний раз, кажется, на диктанте в 8 классе. Нужно ли говорить, что оно было написано правильно? Нужно. Оно было написано правильно. Я проверил.

Всё это, вероятно, похоже на неспешно-ностальгическое повествование книги «Один день в древнем Риме». Но в этом нет ничего удивительного, ведь для нас этот форум так же непостижимо далёк, как и Вечный Город времён Траяна: форум тот датировался 2004 годом. Что удивляет не менее древности находки, так это её предназначение. Тот заветный форум вели домохозяйки о домохозяйстве. Будем честными, этот род деятельности не располагает к грамотности и богатому лексическому запасу — поэтому-то на форумах домохозяек 2014 года едва ли хоть одно слово будет написано без грамматической ошибки, хоть одно предложение — без пунктуационной. Это естественно, когда ты делаешь винегрет куда чаще, чем пишешь слово, его обозначающее. Но почему же в 2004 домохозяйка могла себе позволить свериться со словарём, прежде чем написать «саше с попурри», а современная не моргнув глазом напишет «убири, что-бы не надоидал»? Почему в 2004 сисадмин в цитате с «Bachorg.ru» писал «какие-то слова», а в 2014 — «какие то слава»?

Почему в 2004 сисадмин в цитате с «Bachorg.ru» писал «какие-то слова», а в 2014 — «какие то слава»?

Потому что с тех пор изменилась не только Конституция; тех пор изменилась ещё и конституция языка, на котором говорят и пишут его носители. Количество пользователей Интернета выросло более чем в 4 раза (с 14 миллионов до 68), а вместо русского языка приходится учить русскому языку в изводе составителей ЕГЭ. Серьёзно поменялся стандарт владения великим и могучим — теперь в публичном пространстве можно позволить себе гораздо больше безнаказанной и даже незамеченной безграмотности, чем в условном «прошлом».

Очевидно, однако, что четырехкратное увеличение пользователей Интернета в России — лишь одна из причин сегодняшнего карнавала невежества. Но есть и ещё одна причина — фундаментальное непонимание логики (или диалектики?) устройства и функционирования языка. Речь не идёт о правилах, которые нужно заучить, и содержание которых во многом продиктовано вкусом Якова Грота, послереволюционных реформаторов и советских академиков, равно как этимологией и лингвистическими законами.

Зато речь идёт о тех частях языка, содержание которых вроде как интуитивно ясно для любого его носителя. В банальном виде, это и различие между «не» и «ни», «или» после запятой и «или» без запятой, «по-прежнему» и «по прежнему [чему-то]», «тот-то» и «тот то», «также» и «так же», и т.д. Отсутствие знаков, помогающих на письме понять смысл и структуру предложения, которые в устной речи озвучиваются тональностью и паузами, или знаки препинания, поставленные по наитию левой пятки, — всё это заставляет думать, что пишущий вообще не понимает связей между средствами выразительности устными и письменными, а, значит, как минимум одной из этих форм экспрессии не владеет. Вечное «Казнить нельзя помиловать», господин Журден, не сподобившийся простейшего языкового чутья.

Но этими примерами никого уже, наверное, не впечатлишь. Уверен, что всякий легко может припомнить несколько таких казусов, простейшими и ужаснейшими ошибками или отсутствием вменяемой пунктуации заставивших его чувствовать себя дешифровщиком Розеттского камня. «Саздоные» (вместо «созданные»!) речевыми инвалидами уродцы уже не могут быть незаконными детьми принципа «как слышится, так и пишется»; они — из другого, перековерканного мышления.

Люди наисквернейшей речи, иррациональная логика написания слов, появления дефисов в разных частях их реплик заставляет подозревать в них свихнувшуюся машину Тьюринга, заполняют группы в «Вконтакте», посвященные философии и литературе.

Как и в любом социальном пространстве, ошибки и невежество распределены в Сети неоднородно. Но всё больше метастазов добираются и до мало-мальски интеллектуальных сообществ. Люди наисквернейшей речи, иррациональная логика написания слов, появления дефисов в разных частях их реплик заставляет подозревать в них свихнувшуюся машину Тьюринга, заполняют группы в «Вконтакте», посвященные философии и литературе. Даже оказывается, что некоторые из них — школьные учителя по русскому языку, выпускники филологических факультетов МГУ и СПбГУ. Из карманов словарного запаса моих коллег с высшим гуманитарным образованием выпадает все больше осмысленной пунктуации. «Именно они, являются свойством, сущего» — пишет один из преподавателей ведущего университета страны в статье, опубликованной в журнале средней руки — подсовывая запятые в ненужные места, словно бы извиняясь за недостаток их в нужных.

Одним словом, культура — твоё достоянье на все времена.

Полуграмотность подвела окопы и под официальные и полуофициальные документы. Формуляры в загсах и военкоматах написаны, кажется, однорукими мартышками. С портала «Госуслуги» приходят письма, предлагающие обратиться к ним для разъяснения «каких либо» вопросов, если они возникнут. Даже на сайте Дома-музея Шаляпина в Москве вы можете прочитать «О музеи», а на сайте музея «Дома на набережной» можно с ошибками прочитать то, что в архиве новостей за 2010 г. написано без них. Видимо, это некий род компенсации или даже сублимации. В книгах по философии и социологии я вижу неправильное согласование слов, весьма иногда потешное (так, можно узнать о «причине написание книге»). Одним словом, культура — твоё достоянье на все времена.

Вероятно, работникам Института русского языка «побарабану»/«по-барабану», пишут ли сегодняшние и вчерашние школьники «как раз таки» или «кокрастыке». Тем более это не интересно работникам Министерства образования, сейчас более занятых преференциями РПЦ. Возможно, им кажется, что с точки зрения вечности все эти перверсии с примитивным народным диалектом не имеют значения, потому как на страже истинного Великого и Могучего стоит филологическая рать его рьяных поборников — университетов, кафедр, специалистов.

Но дело не только в том, что, как я уже говорил, некоторые такие «специалисты» готовят и представляют собой пир — «явства» — незнания (очевидно, некий гибрид «явления» и «яств»), или что опустошительный орфографический примитивизм уже захватывает и академическую литературу, — но и в том, что, к счастью, русский язык живет не в Институте имени Виноградова. К несчастью, и за его пределами он тоже не живёт, а выживает. Всё меньше людей способно понять, что «час пик» — это, наверное, программа, посвященная оружию, а «пол Москвы» означает не половину столицы, а её асфальт. И их будет ещё меньше, потому что в зачумлённом воздухе довольно трудно не заразиться даже самым сильным по части орфографического иммунитета. А ведь беда гнездится в самых «общественных» местах Рунета — на форумах, во «Вконтакте», на новостных порталах, в «Википедии», Интернет-магазинах.

Весь этот «брет», как химиотерапия, разрушает постепенно, но заметно. Невозможно избежать его, даже уйдя в схиму без Сети искусов, потому как на улице тоже висят объявления о продаже «хорошых» школьных костюмов, да и на концерт «Колидоры искуств» тоже можно наткнуться. И тогда нет-нет да и проскользнёт «олбанская» ересь: здесь нечаянно разделишь подлежащее со сказуемым шальной запятой.

Вероятно, работникам Института русского языка «побарабану»/«по-барабану», пишут ли сегодняшние и вчерашние школьники «как раз таки» или «кокрастыке».

Ещё и ещё раз: как бы уютно ни чувствовала себе грамотная элита за спиной консервативных институтов, для этого безразличия нет оснований. Через двадцать лет, после грустных, но экзистенциально неизбежных событий старая гвардия филологических факультетов сменится на тех, кто сейчас — «молодые специалисты», и кому ещё придётся попотеть, чтобы за это время от бомбардировки сверхнелепой частицей «съездий» (сиречь «поезжай») не разучиться писать «жи-ши» с нужной буквой. А «молодыми специалистами» станут те, кого учили выпускники филфаков лучших вузов страны — те самые, кто путает, когда нужно писать «ться», а когда «тся», и позабыл, что за «-то, -либо, -нибудь» и с чем их едят, т.е. с чем их пишут. Через тридцать лет падёт Институт русского языка. «Вообщем» — новое средневековье. Ничего профетического — только демография, социология и здравый смысл.

Вероятно, реакцией на этот лингвистический фарс можно считать макдональдизацию русского языка. Никого уже не удивляет тот факт, что «тренд-мейкеры», которые имеют дело с проклятыми супостатами не только через телевизионное американенавистничество, теперь могут себе позволить не переводить слова, а транслитерировать: так появляется чек-ап (это медицинский осмотр, если кто ещё не знает), аутлет, ремит и селл (это, наверное, уже знают все, кто когда-то был на таких немодных теперь «распродажах»), офер (приглашение) и чизи (это, друзья мои, сырок). Парадоксальным образом, вопреки «импортозамещению» и «санкциям», практически ежедневно в русский язык ввозятся все новые (и часто удивительные по своей бессмысленности и ненужности) неологизмы. Конечно, новое явление естественным образом обозначается словом из языка того культурного ареала, из которого оно пришло. Но, во-первых, «фишинг» в нашей стране знают много лет и под скромным именем «рыбалки»; во-вторых, удивительно много оказывается в нашей культуре вещей пришлых, перенятых — в культуре, столь яростно педалирующей собственную автономность и духовную скрепленность. Так, трудно себе представить, чтобы на сайте Reuters сообщение о «свопах на российский рубль и торгах форвардными контрактами» наполовину бы состояло из славянских дериватов, написанных на латинице. Трудно себе представить также, чтобы «драфт», «овернайт» и «кэш» в The New Yorker были названы «chernovik», «mgnovenno», «nal». Чем «букмарки» лучше «закладок», а «хаб» — «хранилища», «узла»? по причине ли повышенной духовности в крови нации «прайс» в салоне красоты на 90 процентов состоит из «колоринг»«ов и “шугаринг”»ов?

Так почему же за всей крым-нашистской истерией, за всей скорбью о том, что наша распухшая от легких нефтедолларов экономика сдувается, как шагренева кожа, никто, кажется, не заметил катастрофическое падение курса валюты более существенной для России, чем рубли и даже доллары? Почему вспухающие лапотным патриотизмом и ксенофобией самопровозглашенные путинопоклонные группы в социальных сетях готовы применить ядерное оружие ко всем, кто ещё не сделал на своих детях татуировку в виде георгиевской ленточки, но сами не могут без ошибки написать предложение по-русски (или, как они выражаются, «по руски»)? Не потому ли, что культурой для них является Мединский со своей лишней хромосомой, искандеры и Путин (эти «супиргирои», как я где-то прочитал), а не Пушкин с Солженицыным или Менделеев с Павловым (кто это?)? Почему количество запятых и сложность мысли находится в прямом отношении с экономическим, культурным и социальным развитием России, и достаточно совсем короткого времени, чтобы пунктуация оказалась такой же беззащитной и долларово-нефте-зависимой, как голый король российской экономики? Не похожа ли имитация пунктуационной скудости английского языка таким же местечковым шаманством и самолетопоклонничеством, как «православный банкинг» и «суверенная демократия», «йота-фон» и отечественный автопром? Тем более печально, что мы все больше обеспокоены гибелью русских на Донбассе, чем гибелью русского в пространстве русского языка. Конечно, смерть людей — трагедия; но смерть целой культуры — трагедия куда большего масштаба.

Я не утверждаю, что если сегодня без тире пишут «Россия — наше отечество», то уж завтра непременно «смерть неизбежна».

Дело, конечно же, не в политической позиции пишущего: скорее, безграмотность служит симптомом того же культурного и цивилизационного недуга, ставшего причиной болезненного и закомплексованного национализма последнего года. Стремительную деградацию языка может заметить не только каждый, кто читает газеты: официальные документы, рекламные вывески, инструкции по применению лекарств и техники, университетские учебники пестрят грамматическими и пунктуационными ошибками, неверным написанием букв, пропуском тире и запятых или их хаотической сыпью, превращающими предложение в неперевариваемую кашу из однородных слов.

Я не утверждаю, что если сегодня без тире пишут «Россия — наше отечество», то уж завтра непременно «смерть неизбежна». Я даже признаю, что и у классиков в соседних домах окна были «жолтыми», а иные не могли найти русского синонима для французского vulgaire, что не помешало им поселиться в учебниках по литературе, а один из самых безграмотных стихописцев России одно время был лучшим и талантливейшим поэтом эпохи. Но ведь quod licet Jovi, non licet bovi, не так ли? Кроме того, вопрос во многом состоит в том, какой и какого уровня языковой узус культивируются как нормативный. Пушкин мог писать с ошибками, потому что в его время не было жестких правил правописания, а возможность публично выразиться без следования им диктовалась определённым интеллектуальным и социальным цензом; но сейчас-то жесткие правила орфографии вроде как есть, а никакого ценза, наоборот, нет. Дворянство 19 века могло себе позволить роскошь вполне приватного информационного поля, общий уровень которого был относительно высок и ровен — в силу исключения из дискурса 97 процентов населения империи. Хранители же культуры в 21 веке не могут себе такого позволить, потому что им, как и народу, нужно летать «эконом классом», а на отдыхе в Сочи подсчитывать «колличество» часов аренды автомобиля.

Да, русский язык в значительной своей части состоит из слов иностранного происхождения, но именно потому, что некогда он был языком интеллектуальной и культурной провинции, которой недоставало собственного лексикона. Все государственные СМИ в один голос твердят о нашей великой тысячелетней истории, так почему же в части культуры мы — косноязычная колония, носители русско-английского «пиджн», сменившего смесь французского с нижегородским? Почему, если мы — мессианский пуп земли, русский язык в Богом благословенном отечестве побиваем камнями и попираем самим же богоизбранным народом и распинаем на дыбе уродливых англицизмов там, где русские слова ничем им не проигрывают?

Если закрывать глаза на довольно низкий уровень языковой компетенции рядовых граждан и оккупацию англицизмов и по некоему молчаливому соглашению всё же допускать это как норму «для плебса», то когда мы должны остановиться и где провести грань между turba sordida и нами, представителями интеллектуально благородных сословий? Когда учителя русского языка, всю юность проведшие в том же котле, что и «плебс», тоже начнут путать употребление «тоже» и «то же», а также «также и “так же»? Когда «вендинг-индустрия» по какой-то неведомой причине станет привлекательнее, чем «сфера торговли»? Ведь если сейчас мы вполне допускаем невинную возможность каждый день в лифте лицезреть инструкцию о том, что делать «вовремя пожара” (или, как будет написано через пять лет, «в кейсе файера»), то что мы будем делать во время настоящего пожара — когда уже не будет тех, чьё владением русским языком не было похоже на переноску воды в решете? А не потрескивают ли уже искорки на санбенито несчастного русского языка?

Да, русский язык в значительной своей части состоит из слов иностранного происхождения, но именно потому, что некогда он был языком интеллектуальной и культурной провинции, которой недоставало собственного лексикона.

Конечно, наша культура не идёт под откос только потому, что в одном из основных информационных пространств страны осыпается пеплом образование, сгоревшее в пожаре всеобщей свободы Интернет-выражения. Конечно, по Соссюру, всякая живая речь развивается, а язык как ригидный набор правил (в том числе нормы орфографии — результат конвенции в сообществе экспертов) ему в этом препятствует. Тем не менее, без внимания эти перверсии, как молоко на плите, тоже нельзя оставить: они могут пролиться будущей (полу)грамотностью всеобщей, потому как сель в Сети сметает всех, кто в неё попался; пример тому — систематические ошибки в книгах и официальных документах. Ещё я полагаю, что этот процесс идёт слишком быстро, чтобы быть цепью естественных модификаций и обогащения языка или вывертами «языковых игр». И я более чем уверен, что эти изменения не обогащают, а кастрируют и отупляют экпрессивный потенциал нашего языка, его внутреннюю способность к более яркой и нетривиальной выразительности. А это уже не развитие, а злокачественная опухоль.

Двадцатый век знал довольно много лингвистических, философских, структуралистских и этнографических теорий, с разной степенью убедительности и в разных плоскостях показывавших взаимозависимость (если не тождество) структур сознания и структур языка. В соответствии с их логикой, деградация русского языка связана с деградацией мышления его носителей — неважно, как следствие или же как причина. Я склонен до известной степени признавать их правоту, и, видя неистовые языковые пертурбации (уже давно не «игры»), — печально глядеть на наше поколенье.