Create post
Philosophy and Humanities

Тим Ингольд. Когда МУРАВЕЙ встречает ПАУЧИХУ: Социальная теория для членистоногих.

Данная статья — перевод текста 2008 года из сборника «Материальная агентность». В ней Тим Ингольд полемизирует с акторно-сетевой теорией Латура. Камнем преткновения становится вопрос об однопорядковости всех элементов внутри системы и их агентности. Ингольд занимает критическую позицию относительно понятия гибридности, говоря о том, что мы можем определять среду как основу для агентности, но не как отдельного агента: глина для гончара, вода для рыбы, воздух для бабочки — это основа, но не аналогичный им агент. Позиция Латура передаётся как позиция сторонника «принципа симметрии», который говорит о не-эксклюзивности агентности, об общей агентности для людей и не-людей, в то время как Ингольд не принимает слишком общую категорию не-человеческого и попытки приравнять к одному разные уровни сложности. В качестве параметра, отличающего агента от среды, Ингольд называет наличие нервной системы, которая позволяет реагировать на стимулы. В качестве альтернативы «сети»(network) Латура Ингольд предлагает понятие «сплетение» (meshwork).


перевод, иллюстрации: ольга кудрявцева, меζа для экопраксии

Из сборника: Material Agency, под редакцией C. Knappett, L. Malafouris. Springer Science Business Media. — LLC, 2008

DOI: 10.1007/978-0-387-74711-8_11

Глубоко в лесу, среди зарослей и щебня, двое известных членистоногих, прославленных в животном мире своей изобретательностью и техническими достижениями, завязали разговор. Один — МУРАВЕЙ, другая — ПАУЧИХА. Оба склонны к философии: их забота состоит в том, чтобы понять мир и своё место в нем. В этот раз настала очередь МУРАВЬЯ открыть дискуссию.

«Мы, муравьи, — заявляет он, — не изолированные особи. Наш мозг может быть не больше булавочной головки, но мы способны добиться многого. Наши гнезда — монументальные курганы, а наши дороги — шоссе через лес, преодолевающие всё на своем пути. Мы способны на такие достижения, поскольку мы сотрудничаем. Мы живем вместе в многотысячных колониях, делимся едой и работой. Одним словом, мы самые социальные из насекомых».

ПАУЧИХЕ, более одинокой по натуре, трудно понять идею жизни в колонии. Она признаёт, что более склонна есть себе подобных, чем работать с ними. Ей любопытно узнать, что значит быть социальной, и она решает расспросить об этом муравья. «В ходе вашей деятельности, — замечает она, — вам приходится сталкиваться со всевозможными вещами. Я видела, как вы таскали в свои гнезда червей и насекомых, которых убили для пропитания, вместе со строительными материалами, такими как ветки, сосновые иголки и листья, часто во много раз превышающие размер вашего тела. Я видела, как вы трогали тлю и слизывали медвяную росу с их тел. И я видела, как вы собирали и таскали с собой личинок своего собственного вида. Скажите мне, у вас есть социальные отношения с этими существами или только со зрелыми членами колонии, такими как вы?»

«Итак, моя дорогая ПАУЧИХА, — отвечает МУРАВЕЙ, — Вы затронули проблему, которая была источником некоторых разногласий в мире муравьиных, и я должен признаться, что мои собственные взгляды на этот вопрос несколько неортодоксальны. Короче говоря, до сих пор существовало две школы мысли. Согласно одной школе, мы должны думать о колонии как о функционирующей тотальности, которая представляет собой нечто большее, чем сумма её частей, — своего рода суперорганизм, в котором жизнь каждого индивида полностью отдана на благо коллектива. Согласно другой школе, то, что мы называем ‘колонией’, не соответствует какой-либо реальной, конкретной сущности. Мы просто используем термин как сокращение для обозначения того, что на самом деле представляет собой обширную совокупность индивидов, каждый из которых руководствуется базовыми природными инстинктами, данными с рождения. Однако моё собственное мнение состоит в том, что мы должны характеризовать колонию, в первую очередь, не с точки зрения её членства или состава, а с точки зрения того, что там происходит на самом деле. Каждая колония — это улей, кишащий активностью. И если мы проследим за направлениями этой активности, то обнаружим, что их нельзя проследить ни до единого коллективного суперорганизма, ни до множества индивидуальных организмов. Скорее, проследить направления активности — значит описать обширную сеть, в которой любой индивид предстает лишь отдельным узлом. Каждый муравей в колонии является частью действия и продвигает его по-своему; он является, если хотите, действующим-муравьём (act-ant*)» .

*Актант — семиотический термин в акторно-сетевой теории (Actor–Network Theory) Бруно Латура, которым обозначается «тот, кто изменяет другого в ходе некоторого опыта» (Латур Б. Политики природы, с. 267). Тим Ингольд использует каламбур: ant — по-английски, муравей. — прим. ред. экопраксии

«Поэтому, если вы хотите возложить ответственность за происходящее, — вмешивается ПАУЧИХА, — вы не можете возлагать её на индивида или на коллектив. Скорее, оно распространено по всей сети».

МУРАВЕЙ одобрительно машет антеннами. «Именно так. Вот почему я говорю, что отдельный действующий-муравей не является агентом. Скорее, агентность — то есть то, что заставляет вещи происходить, — распределено по сети». (1)

«Всё это очень хорошо, — парирует ПАУЧИХА, — но вы все еще не ответили на мой первоначальный вопрос. Вы говорите о колонии как о сети действующих-муравьёв (act-ants). Но может ли сеть также включать не-муравьёв? Могут ли не-муравьи также вести социальную жизнь?»

«Абсолютно, — продолжает МУРАВЕЙ. — Сети может принадлежать всё что угодно, будь то муравей или не муравей. Именно по этому вопросу я не согласен со своими коллегами. Похоже, они думают, что в том, чтобы быть муравьём, есть нечто такое — некая неотъемлемая принадлежность к муравьям — что выделяет их от других существ в отдельный мир муравьиности, отличном от материального мира природы, в котором обособлено существование всех других существ. Они утверждают, что социальные отношения по сути своей не природные, а муравьиные (not natural, but antural). Но мир, в котором я обитаю, включает в себя как действующих-муравьёв, так и не-муравьёв, включая такие вещи, как сосновые иголки, тля и личинки. Я настаиваю на том, что эти вещи — не просто пассивные объекты. Я связан с ними отношениями, как и со своими собратьями-муравьями. Они тоже являются частью сети. И они запутываются в этом точно так же, как мухи, моя дорогая паучиха, запутываются в вашей паутине».

«Но тут вы, конечно, ошибаетесь, — восклицает ПАУЧИХА. — Линии моей паутины совсем не похожи на линии вашей сети. В вашем мире есть просто сущности — частички и кусочки разного рода, которые собраны вместе или составлены друг с другом так, чтобы что-то происходило. Таким образом, каждое ‘отношение’ в сети есть связь между одной сущностью и другой. Как таковое отношение не имеет материального существования. Ибо материальность мира, на ваш взгляд, полностью постигается через связанных сущностей. Линии моей паутины, напротив, сами сотканы из материалов, выделяемых моим собственным телом, и укладываются по мере того, как я двигаюсь. Можно даже сказать, что они являются продолжением самого моего существа, поскольку оно проникает в окружающую среду — они составляют, если хотите, мое ‘расширенное тело’ (wideware) (2). Это линии, вдоль которых я живу и осуществляю свое восприятие и действие в мире (3). Например, я знаю, что муха приземлилась в паутину, поскольку я чувствую вибрацию в линиях через свои тонкие ножки, и именно по этим же линиям я бегу, чтобы забрать её. Но линии моей паутины не соединяют меня с мухой. Скорее, они уже сплетены до того, как прилетит муха, и своим материальным присутствием создают условия захвата, при которых потенциально может быть установлено такое соединение».

Рассказ ПАУЧИХИ напоминает МУРАВЬЮ о случае, произошедшем во время его крылатого брачного полёта, когда он чуть не попал в паучью ловушку. Его жизнь висела на волоске, впрочем, после довольно липкой возни ему всё же удалось высвободиться. Но был ли он пойман паутиной или пауком? Размышляя об этом, МУРАВЕЙ приходит к выводу, что «это был, конечно, и паук и паутина, или то, что мы могли бы рассматривать как гибридную сущность: ‘паука-паутину’, образованную их соединением». Но это ещё не всё, — продолжает размышлять МУРАВЕЙ: «Паутина не может функционировать как ловушка, если она не поддерживается. В действительности она подвешена на нитях, прикреплённых к веткам кустов и стеблям травы. Так что именно то, как паук, паутина, стебли и кусты объединились в сеть в тот конкретный момент, привело к тому, что я чуть не стал обедом для паука».

На слове «гибрид» ноги ПАУЧИХИ начинают нервно подёргиваться. Ей не нравится этот термин, и у неё давно зрели сомнения насчёт того, как он продвигается МУРАВЬЁМ и его единомышленниками. (4) «Ваши разговоры о гибридности, — раздражённо отвечает она, — полностью упускают суть. Вы представляете себе мир сущностей — паук, паутина, стебли, ветки и так далее, — которые собраны таким образом, чтобы создать необходимые и достаточные условия для того, чтобы произошло событие. И вы утверждаете, что агентность, которая ‘вызывает’ это событие, распределена по всем составляющим сборки. Моя точка зрения, однако, заключается в том, что паутина не является сущностью. Иными словами, это не замкнутый, самодостаточный объект, противопоставленный другим объектам, с которыми он затем может быть сопоставлен или соединен. Это скорее пучок или полотно волокон — плотно стянутых тут, но тянущихся свободными концами там — переплетающихся с другими волокнами из других пучков. Ведь ветки и стебли, к которым я прикрепляю эти тянущиеся концы, сами по себе являются лишь видимыми кончиками сложных подземных корневых систем. Каждое растение тоже представляет собой живое полотно линий. Как, несомненно, и я сама. Это похоже на то, как если бы моё тело было сформировано путём соединения нитей жизни, которые проходят через мои многочисленные ноги в паутину, а оттуда в более широкую окружающую среду. Мир для меня — это не сборка разнородных частиц и кусочков, а клубок нитей и путей. Давайте назовем это сплетением (meshwork), чтобы отличать её от вашей сети (network). Таким образом, я утверждаю, что действие — это не столько продукт агентности, распределённой по сети, сколько результат взаимодействия сил, осуществляемого вдоль линий сплетения» (5).

Пока МУРАВЕЙ и ПАУЧИХА беседуют на лесной подстилке — окруженные тем, что МУРАВЕЙ (строитель сети) воспринимает как набор разнородных объектов, и тем, что ПАУЧИХА (ткачиха паутины) воспринимает как ткань переплетённых нитей — что-то ещё происходит в воздухе над их головами. Танцует пара бабочек. «Обратите внимание,— говорит МУРАВЕЙ,— как в своём порхании каждая бабочка реагирует на движения другой. Мы могли бы даже назвать это ‘танцем агентности’ (6). Очевидно, что бабочки взаимодействуют в воздухе, точно так же, как мы, акторы, взаимодействуем на земле, в акробатике нашей коллаборации».

«Но задумывались ли вы, — спрашивает ПАУЧИХА, — о самом воздухе? Полёт бабочки становится возможным благодаря воздушным потокам и вихрям, частично создаваемым движением её крыльев. Точно так же рыба в реке способна плавать, иногда с поразительной скоростью, благодаря тому, что она создаёт вихри и завихрения в воде, взмахивая хвостом и плавниками (7). Но какой смысл было бы говорить, что воздух в первом случае является участником сети, с которым бабочки танцуют так же, как они танцуют друг с другом; или, во втором случае, что рыба танцует с водой, как это могло бы быть с другой рыбой на мелководье? Безусловно, это не имело бы никакого смысла. Воздух и вода не являются объектами, которые действуют. Они являются материальными средами, в которые погружены живые существа, и воспринимаются посредством их течений, сил и градиентов давления. В самом деле, летает не бабочка как таковая, но бабочка-в-воздухе, и плавает не рыба как таковая, но и рыба-в-воде. Но это делает бабочку гибридом полёта и воздуха не больше, чем рыбу гибридом рыбы и воды. Легко понять, что для взаимодействия вещей они должны быть погружены в своего рода силовое поле, создаваемое потоками окружающей их среды. Отрезанные от этих потоков — то есть сведённые к объектам, — они были бы мертвы. Умертвив сплетение, перерезав его силовые линии, тем самым разбив его на тысячу кусочков, вы не сможете притворяться, что возвращаете его к жизни, посыпая магическую пыль ‘агентности’ вокруг его осколков. Если мы хотим, чтобы оно оставалось живым, бабочку нужно вернуть в воздух, а рыбу — в воду».

«И я, — продолжает ПАУЧИХА, — должна вернуться в свою паутину. Потому как я должна сказать, что моя паутина для меня — то же, что воздух для бабочки или вода для рыбы. Я не умею летать или плавать, но я могу сплести паутину и использовать её свойства липкости, растяжимости и так далее, чтобы бегать и ловить мух. Я могу танцевать тарантеллу с мухой, которая садится на мою паутину, но сама паутина не является партнёром по танцу. Это не объект, с которым я взаимодействую, а основа, создающая возможность взаимодействия. Короче говоря, паутина — это само условие моей агентности. Но сама по себе она не является агентом».

«Это, если можно так выразиться, — вмешивается МУРАВЕЙ, — очень арахноцентрическая точка зрения. Предположительно, по-вашему же аргументу, если бы вы были мухой, вы также могли бы утверждать, что являетесь агентом, и если бы вы были муравьём, как я, вы тоже могли бы утверждать, что являетесь агентом. Интересно, сколько ног вам нужно, чтобы иметь право называться агентом: шесть, восемь, сто? Нашей общей знакомой многоножке здесь действительно повезло. С таким количеством ног она, должно быть, воистину могущественный агент».

«Вы, конечно, шутите, мой дорогой МУРАВЕЙ, — отвечает ПАУЧИХА. — Тем не менее, на ваш вопрос я бы ответила: по крайней мере, четыре! Ибо, хотя я была бы готова признать агентность наших четвероногих друзей, крысы и мыши, я бы подвела черту над двуногими людьми. Вы можете быть агентом с вашей формикоидной* точки зрения, а я — с моей точки зрения арахнида, но с перспективы, посредством которой люди отличают себя от всех других существ, невозможно понять, как они вообще могли бы проявлять какую-либо агентность. Однажды я незаметно свисала с потолка одной из их так называемых ‘классных комнат’ и подслушала, как философ-человек читал лекции другим из своего числа. «Я — человеческий субъект, — произнёс мужчина нараспев. — Я знаю, следовательно, я существую. Я знаю и существую, потому что у меня есть разум. Это то, что делает меня человеком. И также именно это позволяет мне действовать. Конечно, у меня также есть тело, как и у любого другого существа. У паука есть тело, как и у муравья. Но паук и муравей — исключительно тело; они не больше, чем тело. Хотя мы можем наблюдать за их поведением, они не могут действовать. Но я — это не моё тело. Я — тело+. Именно в той мере, в какой я больше, чем моё тело, определяется моя человечность — как и моя способность к действию».

*Formic с латыни — «муравей». — прим. ред. экопраксии

«Что ж, — подумала я про себя, покачиваясь на конце своей нити, — если вы представляете, что в этом заключается суть вашей человечности, то её определенно нельзя найти в том, что вы, люди, делаете. То, о чем вы говорили, — это интеллект, когнитивная способность продумывать вещи заранее, в голове, до их реализации в мире. Но интеллект — это одно, а агентность — совсем другое (8). Путать эти два понятия — серьёзная ошибка». И я вспомнила историю о пресловутой многоножке, которая при вопросе, как ей удаётся координировать движения её ста ног, оказалась обездвижена и умерла от голода. До тех пор, пока она действовала бездумно, дав своим ногам самим заботиться о себе, никаких проблем не было. Но как только она остановилась, чтобы задуматься о своих действиях, она больше не могла действовать. Её агентность была подорвана». В общем смысле, существо, не способное сделать что-либо не продуманное им заранее — не смогло бы сделать вообще ничего.

«Мы все знаем о высокомерии и глупости людей, — смеётся МУРАВЕЙ в ответ, — особенно об их философах, которым больше нечего делать в жизни, кроме как думать. Если бы мы только могли уменьшить их в размере и заставить работать в одном из наших гнезд, они бы кое-чему научились! Как я уже объяснял, они скоро обнаружат, что агентность не является эксклюзивной ни для муравьев, ни для не-муравьев, а распространяется по всей сети, созданной их коллаборацией. Короче говоря, нам нужно установить принцип симметрии, согласно которому ни одна из сторон дихотомии муравей/не-муравей не имеет преимуществ перед другой».

«Я не хочу предоставлять особые привилегии муравьям или паукам, — отвечает ПАУЧИХА, — не говоря уже о людях. И всё же я не могу принять ваш принцип симметрии. Проблема заключается в вашей общей категории ‘не-муравьев’, которая включает в себя всё, от песчинок и мёртвых листьев до тли и бабочек — и даже людей! Наша концепция агентности должна учитывать реальную сложность живых организмов в противовес инертной материи. Просто абсурдно класть песчинку и тлю на чашу весов и утверждать, что они эквивалентны. Они могут весить одинаково, но с точки зрения сложности они находятся на разных полюсах. Ключевое отличие состоит в том, что тля, будучи животным, имеет нервную систему — точно такую же, как у вас и у меня. Когда я сажусь в центре своей паутины, я вся дрожу, как лист дерева на летнем ветру. Я чувствительна к малейшему движению или вибрации. Однако разница между мной и листом заключается в том, что каждое движение, которое я делаю, также является движением моего внимания. Именно внимательность этого движения квалифицирует это как пример действия и, таким же образом, квалифицирует меня как агента. Иными словами, суть действия заключается не в продуманности (как утверждал бы наш философ-человек), а в тесной связи телесного движения и восприятия. Но это также означает, что все действия, в той или иной степени, умелы. Умелый практикующий — это тот, кто может постоянно настраивать свои движения на колебания в воспринимаемой среде, никогда не прерывая потока действий (9). Но такое умение не дано заранее. Скорее, оно развивается как неотъемлемая часть собственного роста и развития организма в окружающей среде. Поскольку агентность требует навыков, а навыки возникают в процессе развития, из этого следует, что процесс развития является непременным условием осуществления агентности. Приписывать агентность объектам, которые не растут и не развиваются, а значит, не обладают никакими навыками и движения которых, следовательно, не связаны с их восприятием, — нелепо».

Слушая это, МУРАВЕЙ остаётся невозмутимым. «Ну, неудивительно слышать от вас это, не так ли, — едко заметил он. — Вы — ПАУЧИХА, и вы отстаиваете утверждение, что Умелая Практика Предполагает Воплощённую через Развитие Восприимчивость*. Я ценю ваши взгляды; они действительно на вес ЗОЛОТА (что, я мог бы добавить, очень мало, поскольку вы такое легковесное существо). Но я — МУРАВЕЙ. Я сторонник Акторно-Сетевой Теории**. Не зря я известен как БАШНЯ среди членистоногих. Ибо моя философия возвышается над вашей».***

«Вы действительно мастер возвышенных мыслей, — устало признает ПАУЧИХА. — Но я, по большей части, не могу понять ни слова из того, что вы говорите». И с этими словами она убегает.


*«Умелая Практика Предполагает Воплощённую через Развитие Восприимчивость​» — акроним анг. слова “spider” (паук) — Skilled Practice Involves Developmentally Embodied Responsiveness

**«Акторно-Сетевая Теория» — акроним анг. слова “ant” (муравей) —​​​​​​​ Actor Network Theory

***Автор текста использует каламбуры, чтобы сослаться на себя (IN GOLD, Ингольд) и своего оппонента в полемике (THE TOWER, фр. la tour, то есть Латур). — прим. ред. экопраксии

​​​​​​


(1) — Как выразились Джон Ло и Аннмари Мол (глава 4 указанного сборника), «сущности…осуществляют друг друга. При таком образе мышления агентность становится повсеместной, бесконечно распространяемой через сети материализованных отношений». Таким образом, важно не то, что представляют собой эти сущности, а то, что они делают, и, в свою очередь, то, что с ними делается. Любопытно, что Ло и Мол утверждают, что английский язык затрудняет выражение состояния, промежуточного между «делать» (do) и «претерпевать на себе действие» (being done to), несмотря на богатый словарный запас простонародных выражений, таких как «иметь в виду» (minding), «следить за» (keeping watch) и «приглядывать» (looking after).

(2) — Понятие ‘wideware’ взято у Энди Кларка (глава 1, этот сборник). «Связь между биологическим организмом и wideware, — пишет Кларк, — так же важна и глубока, как связь между пауком и паутиной». В другом месте историк искусства Джеймс Элкинс использует метафору паутины, чтобы описать «клубок видения», в который каждый человек ловит объекты своего внимания (или, наоборот, в котором оказывается пойманным). «Я не паук, который плетет паутину, и я даже не муха, попавшая в паутину: я сама паутина, струящаяся во всех направлениях без центра и без ‘я’, которое я мог бы назвать своим» (Элкинс 1996:75).

(3) — То же самое можно сказать и о тропах или тропинках, проложенных пешеходами-людьми. О таком пути мы могли бы спросить (как это делают Ло и Мол, глава 4 этого тома): «Откуда берется этот путь и куда он может привести?» Однако это неподходящая метафора для отслеживания связей между сущностями в сети, как предполагают Ло и Moл.

(4) — Пример можно найти в главе 5 (этот том), в которой Оуэн Джонс и Пол Клок говорят о «способах, с помощью которых нечеловеческие организмы и материалы вносят вклад в сетевые агентности гибридных коллективов». Аналогичным образом Том Ярроу в главе 7 ссылается на «гибридные сети людей и вещей, в которых соединены различные виды ‘актантов’».

(5) — О различии между сетью (network) и сплетением (meshwork) см. Ingold (2007: 80-2).

(6) — Понятие «танца агентности» взято у Ламброса Малафуриса (глава 2 этого тома). В таком танце, объясняет Малафурис, между двумя партнёрами должно быть равенство или симметрия. Однако, как ясно из следующего аргумента, Малафурис заблуждается, применяя это понятие к отношениям между гончаром и влажной глиной. Ибо гончар и глина не являются равными партнёрами. Глина для гончара — то же, что воздух для бабочки, вода для рыбы и паутина для паука. Как таковая она представляет собой основу для взаимодействия, но не является взаимодействующей.

(7) — Энди Кларк (глава 1, этот том) иллюстрирует этот момент на примере рыбы тунец. «Настоящая плавательная машина, — предполагает он, — таким образом, это рыба в её надлежащем контексте: рыба плюс окружающие структуры и вихри, которые она активно создает, а затем максимально использует». «Надлежащий контекст» в данном случае представляет собой текучую материальную среду с её градиентами давления и силовыми линиями. Это не сборка отдельных материальных объектов.

(8) — Интеллект, как утверждают Ричард Харпер, Алекс Тейлор и Майкл Моллой в главе 6 «это термин, применимый только к людям» (что также несколько спорно). Но с «агентностью» дело обстоит не так.

(9) — Как объясняет Джон Саттон (глава 3, этот том), «легко адаптируемое применение воплощенных навыков требует открытости и понимания специфики ситуации». Но это не означает, как, по-видимому, думает Саттон, что «желобчатое воплощённое вовлечение» практикующего модулируется когнитивным вмешательством или «действием» посредством «знания». Скорее всего, опытная практика вообще не ограничивается каким-либо желобком, а скорее прорезает свой собственный желобок, ведомая восприятием.



Литература

Elkins, J., 1996. The Object Stares Back: On the Nature of seeing. Simon and Schaster, New York.

Ingold, T. 2007. Lines: A Brief History, London: Routledge.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About