Хочется, чтобы искусство существовало. Существовало объективно, где-то там, надёжное и твёрдое, как объект. Один из концептов, утверждающих это существование — автор произведения. Читатель противоположен автору, как не-производящий смыслов. Но автор и читатель делают одну и ту же работу по производству смыслов. Когда мы воспринимаем произведение искусства, мы его создаём у себя в голове заново. Восприятие знака проходит тем же путём, что и его создание, только в обратную сторону. При таком восприятии дела снимается дуализм «автор/читатель» — и это кажется некомфортной мыслью.

/

Некомфортная мысль, то есть не принимаемая до конца, возможно вызывающая тревогу, — есть путь эволюции идей. Этот рост и путь эволюции обеспечивается либо социумом, то есть, идеологией и пропагандой, фаст-фуд смыслами, либо привычкой к мышлению о мышлении, некоей натренированностью к мета-скачкам, то есть к постоянному поиску своих обусловленностей. Так происходит отвоёвывание свободы. Нужно учить себя самому — некомфортными мыслями, осознанием их как части себя.

/

Свобода, взятая как должное, отличается от свободы, которую надо «зарабатывать». Аналогия: два народа при соседстве могут образовать общий язык, называемый в лингвистике пиджин. Язык, который образуется в следующих поколениях, которые учат этот усредненный язык, называется креольским языком, это пиджин, который стал кому-то родным. Когда суржик становится нормой. Так и свобода, она случайная мутация, которая может закрепиться. «Зарабатывают» свободу те, кто не видит, что уже ей обладает. Любой язык годен, если ты на нём думаешь.

/

Музыка чудесна, потому что нельзя написать её, не осознав сначала полного отсутствия преимуществ бытия автором. Музыка всегда есть акт безвозмездного дарения знака.

/

Знак это способ насилия одной особи homo sapiens над другой. При этом не всякий знак есть насилие, но насилие это всегда знак. Эволюция знаков есть движение их к уменьшению насильственной составляющей и к повышению их ясности и понятности. Эволюция знаков есть эволюция их значений, что есть та же материя, что наша личность в её совокупности. Человек это знак. Улучшая орудие, мы улучшаемся сами, и где грань между мной и орудием?

/

Понятность знака есть степень наложения компетенций двух говорящих. Насильное объединение таких компетенций есть тоталитаризм, но это лечение симптома. Пример тоталитаризма — мода. Когда автор при производстве знака следует моде, он рискует создать знак, ненужный для эволюции знаковой системы, в рамках которой он творит, его знак не будет иметь напряжения.

/

Напряжение знака это степень его непонятности, соотношение одинаковых и неодинаковых областей в компетенции двух говорящих. Таковое напряжение может быть эффективным и неэффективным, то есть либо вести к преодолению непонятности, либо не вести никуда.

/

Преодоление непонятности знака есть снижение его напряжённости, то есть приближение своей компетенции к реконструируемой компетенции автора, что неизбежно есть работа с образом другого человека, который мы конструируем на основе образа самого себя, предполагая, что другой делает так же.

/

Таким образом знак одного автора может иметь разную степень непонятности для различных воспринимателей, однако примем за аксиому, что никакой из знаков не может быть понятым абсолютно, причём также и своим автором, личность которого каждую секунду становится иной под воздействием опыта. Символом этой аксиомы в культуре служит, прежде всего, юмор, а также — абсурд.

/

Абсурд это такой знак, который создан исключительно как носитель напряжения. В нём исключена возможность понимания, однако, чтобы справиться с этим напряжением, воспринимающий обращается к иным способам понимания (снятия напряжения), таким как смех, изучение биографии, фрейдизм и прочий «структурализм», который даёт чувство реальности. Смех — это чистая остановка понимания. Смех это стена удовольствия.

ВСЁ