Письмо первое 

Здравствуйте, Виктор Владимирович!

Пишу вам из мира, который вы отринули, отторгли от себя как нечто недостойное вас, враждебное, слишком безумное и несправедливое, от которого вы отказались навсегда, что и привело вас туда, за решётку, в тёмную холодную камеру, куда суд людской вас поместил до того времени, пока вы не околеете. Жизнь слишком коротка, а вам уже немало лет, если не ошибаюсь 52, не так ли? Я, тогда пожалуй гожусь вам в дочери. Мне на прошлой неделе только исполнилось 22. Я в ваших глазах несмышлёный ребёнок, этакая дурочка, не знающая ни мира, ни людей, и у которой впереди многие годы беззаботной жизни в удовольствиях, в поисках себя, зарабатывании денег, — рождай, люби, верь в лучшее, ищи правду. Борись за себя и свои цели, не так ли?

Люди постарше говорят, что я обычная идиотка. Разбалованная и развращённая вседозволенностью. Они считают, что я с жиру бешусь, потому и брежу, и ищу себе странных, подозрительных друзей, одеваюсь как проститутка, или как ведьма, ничего не хочу от жизни, трачу зря свою юность, и качусь куда-то во мрак, где отбросы общества, паразиты, неудачники и больные, вечно недовольные, ничего не достигшие в жизни, и потому неполноценная я, и перевоспитывать меня надо, а может у меня и болезнь какая, тогда и лечить меня надо, при чём незамедлительно.

Как только мне сообщили адрес, по которому вам можно написать, я сразу села за сочинение этого письма. Я долго думала с чего начать. Несколько раз рвала уже написанное письмо и выбрасывала в мусорное ведро. Вы ведь можете меня не понять, и воспринять как очередную любопытную тупую девицу, какие вам пишут, насколько мне известно, ежедневно сотнями, если не тысячами. После того, как я разорвала в истерике третье письмо, я решила написать так, чтобы сразу вывернуть перед вами всю душу, со всеми своими комплексами и недостатками. Зачем мне изображать перед вами невинность, неженку, доброе прекрасное дитя, когда никогда я не была такой, и значит к черту. Буду писать как получится. И вам судить — отвечать мне или нет. Хоть я хотела бы получить от вас ответ, но если вы решите проигнорировать меня, я пойму. И не обижусь на вас. Ведь я и правда не видела и не знаю жизни. На вас висит около тридцати убийств. Вы прошли все круги Ада, вы любились со смертью, вы зарывали людей заживо, вы насиловали девочек, таких точно, как я, и весьма вероятно, что попадись я вам, то и меня бы вы изнасиловали, задушили и зарыли бы в лесополосе, в той самой, куда вы, по данным следствия, зарыли обезглавленные трупы тех школьниц, пропавших несколько лет назад.

Вы серийный убийца, маньяк, каннибал, некрофил, вы любили мертвецов и ели плоть людскую, и однако же, ваша популярность среди молодёжи поражает: вы как будто какая-то рок звезда. Не менее. Или современный авангардный поэт. 

Вас не пугает феномен вашей популярности? 

Почему мы, подростки, дети, совсем юные, нежные девчонки хотим привлечь к себе ваше внимание? Вас не волнует этот вопрос? А родителей моих, и мужа моего волнует. В глазах обычных, нормальных граждан, — вы монстр, вам отказано в праве на жизнь, они считают, что таких как вы надо сразу уничтожать, и сокрушаются старцы дряхлые на государство, отменившее смертную казнь: почему они, нормальные законопослушные граждане, должны удерживать налогами вас, монстров, мерзкую нелюдь, «кровожадных животных», — насильников, убийц, сумасбродов, террористов.

Извините, ради бога, Виктор Владимирович, я забыла представиться. Меня зовут Лиля. Полное имя — Лилия. Но я люблю, когда меня называют Лилиан, а тайное моё, настоящее имя, Лилит. Да! Вам известно кто это!

Лилит, — демоническое существо, соблазнившее первого мужчину, созданного богом, Адама, и нарожавшее от него чудовищ. Не исключено, что и вы — одино из них. Ваша мать Лилит, то есть я. Почему именно я? А мне хочется ею быть, и я ею буду, можете смеяться надо мной, я конечно фантазирую, мои девчачьи грёзы вас наверное смешат, вы уже перестали читать это письмо, скомкали его и выбросили! Но я должна закончить. Вы мне не ответите, это я уже точно знаю. И все же, я хочу закончить это письмо, высказать вам то, что я не рискнула бы никогда высказывать ни подругам своим, ни тем более мужу. Да, Виктор Владимирович. Я замужем, и скажу вам откровенно: не за любимого человека я вышла. Это осознала я не сразу, а лишь сейчас. Буду изменять ему, буду трахаться с каждым, кто ко мне подкатывать станет, буду делать все возможное, чтобы избавиться от него. Не то, чтобы я его не любила, осточертел он мне, остопиздел!

Он не мужчина! Ни в какое сравнение с вами, Виктор Владимирович, он не идёт. Вы для меня — идеал настоящего самца, сильного, по-хорошему сумасшедшего, вы бросили вызов системе, и хоть они закрыли вас в тюремной камере, вы являетесь истинным победителем в этой битве, а не общество. Они вас боятся. Вы правильно сделали, что убили тех школьниц. И того деда прикончили, трёх алкашей, мента, несколько пьяных проституток, я читала биографии каждой из ваших жертв. Они ничто и никто. Людишки подлые, испорченные, недоразвитые, наглые, скучные, ничем не отличающиеся от других, каких миллионы на нашей земле. Спрашивается, чего поднимать шум из-за каких-то тридцати трупов, когда ежедневно в нашем государстве рождаются сотни, тысячи новых, которые в большинстве повторяют жизнь тех, кто существовал до них, и кого давно зарыли в могилу, и забыли навсегда. 

Спрашивается, зачем нам столько граждан? Ну или по-другому поставим вопрос: какой от них прок? Неужели это из-за нехватки дешёвой рабочей силы? Но они и не работает, как требуется. Эти существа как тараканы живут, и давят их, как гнид, ногтем, — сотней больше, сотней меньше, государство смотрит на нас точно как на рогатую скотину, и забивает нас, безжалостно, не спрашивая, когда потребуется ему свежее мясо. Государство не любит преступников, ибо они отбирают пищу у него, этого Молоха, а пища — мы. 

Серьёзные размышления, как для двадцатидвухлетней девушки, не правда ли?

И муж мне говорит, что я слишком заморачиваюсь, хочу докопаться до первопричин всеобщего дебилизма, которые никого не волнуют, настолько все вокруг равнодушны. Он говорит: ты дура Лилечка, лучше борщи вари. Что мне отвечать на это? Но всё гораздо проще, ответы лежат на поверхности. Мы рабы, ничтожества. Потому впредь будем страдать и томиться от скуки. Я бешу его. Он злится и называет меня тупоголовой Барби. А что плохого, кстати, в Барби? Я, признаться, Виктор Владимирович, отношусь к той категории женщин, которых самцы хотят сразу оплодотворять, едва увидев. Они считают меня симпатичной, и значит — пригодной для их любовей. Но меня тошнит от них, скажу вам честно, меня тошнит порой так сильно, что хочется прямо выблевать их любовь, выблевать, вырыгать, из себя исторгнуть эту вонючую горькую жижу. Я не уважаю мужа, если быть предельно искренней, и ни одного мужчину в своей жизни не уважала. Но вы не подумайте, будто я и вас причисляю к массе этих мужчин, — всегда есть исключение, и я понимаю это, глядя на вашу фотографию, вы были бы мне идеальным любовником. 

Жаль, мы с вами никогда не встретимся. Я согласилась бы стать вашей жертвой, кстати! Мне не страшно было бы принять смерть от вашей руки. Тем более, что руки ваши, нечеловеческие, руки жестокие, всесильные, почти как у бога. 

Часто сравнивают серийных убийц со зверями. И не ясно почему. Ведь среди животных не бывает жестокости столь чудовищной, как среди людей. Животное если убивает, то или во время охоты, или для самозащиты. Убийство ради удовольствия убивать — не свойственно ни одному зверю, каким бы диким он не был. 

А половая любовь к трупам? А расчленение трупов? 

Ни одно животное не пойдет на кощунство, уродуя тело убитого, измываясь над ним, издеваясь над жертвой ради наслаждения насилием. В чем-то я сочувствую вашим жертвам. Мне их жалко. Я сострадаю каждой из них, Виктор Владимирович, и умирала вместе с каждой школьницей, это мне вы отрезали голову, насиловали вы меня, и зарывали вы моё тело тридцать раз подряд. И останки мои разложившиеся извлекали следователи из земли, колодца, куда вы меня бросали, из подвала, где меня, мёртвую вы оставляли. И тело моё вы уродовали. И мои гениталии вы отрезали. Я плакала, мне было страшно и больно, но наслаждение пасть вашей жертвой каждый раз затмевало страдание, и вы убивали меня заново, в ином теле, словно преследовали в злодеяних своих против человечности ту единую, которую так и не сумели поймать.

Я здесь, Виктор Владимирович, и я пишу вам письмо. Сегодня ночью я буду заниматься рукоблудием, и думать про вас. Я представлю себе ваши ласки и поцелуи. И вашу ярость. И вашу смерть.

Интересно, сами вы боитесь смерти? Если нет, то мы могли бы вместе сгинуть, в один день, не дожидаясь прихода маразма, старческого бессилия и болезни Паркинсона. Вероятно, администрация тюрьмы не позволила бы нам встретиться в живую, кто я вам? Родственница? Жена? Всего лишь фанатка, одна из сотни дурочек, которые восхищаются маньяками, не сознавая реальности боли и смерти.

Вы жили много лет один. Снимали квартиру за гроши, тесную, грязную, но свою, где в одиночестве предавались своим некрофильным фантазиям. Работали вы на заводе по деревообработке, работали на циркулярной пиле. Первая ваша жертва была распилена как раз на ней: на пополам вы рассекли одного из работников цеха, и выдали это за несчастный случай. Следствию стал известен этот эпизод недавно, вы могли бы и не рассказывать о нём, но вы поделились с правосудием своими преступлениями: что это было? Вас мучила совесть? Или вы хотели развлечься? Когда мужика с травмой от циркулярной пилы доставили в морг, к вам были вопросы, но вы с легкостью ушли от обвинений, выдав эту смерть за несчастный случай. А теперь, вы признались, что это было убийство, и вы совершили его спланировав заранее: вас сильно интриговало, — как циркулярка будет проникать в людскую плоть, и какое сопротивление со стороны тела она будет встречать!

Но зачем, зачем вы признались? Неужели вам доставляет удовольствие ваше безумие? Значит, я и правда глупая невежественная девица, ничего не знающая о жизни.

Виктор Владимирович, неужели вам нравится ваше положение загнанного зверя, вы наслаждаетесь муками жертв, и не боитесь собственной смерти? Я не уверена в последнем: все боятся смерти, и вы должны испытывать хоть какой-то страх. Иначе, получается, что вы не человек! Виктор Владимирович, если вы дочитаете до конца это письмо, и решитесь черкнуть мне пару строчек в ответ, напишите кто вы. Чтобы и я могла разобраться в себе, и определиться с тем, как относиться к вам и вашим преступлениям. Я осуждаю несправедливость, но и вашу жестокость вижу как необходимое, нужное для мира деяние, без которого скука, тоска и печаль сделались бы космическими. Всеобьемлющими. И мы превратились бы в камни, в полусгнившие стволы деревьев, в героев чьего-то страшного сна. Вы как тот санитар, который очищает общество от лишних тварей, заставляя людей ёжится от ужаса, и сознавать своё бессилие. 

Вы, Виктор Владимирович, — чистильщик, вы сгребаете в кучу хлам людской и ничтожите его, с твёрдым пониманием того, что делаете важное дело для мироздания: устраняете бред, грязь, и страдания. Я не верю, что женщины, убитые вами лишь страдали, и ни одна из них тайно не наслаждалась. Ведь от смерти можно и кончить. Я уверена, они были благодарны вам за ласки, пусть жестокие, но настоящие, за поцелуи, напоминавшие укусы, которые они ощутили на шее, грудях и бёдрах, — девочки стонали от удовольствия когда вы резали их, и пили кровь ихнюю, и я больше всего на свете хочу стать вашей последней жертвой, Виктор Владимирович, возьмите меня, возьмите меня и сделайте то же, что сделали с бедными девушками, останки которых находили по всей нашей области, но больше всего трупов женских находили в лесополосе возле пилорамы, я там часто гуляю, и мечтаю о нападении вашем, о как бы я счастлива была оказаться задушенной вами.

Ни один из самцов, ни один из мальчиков, бегавших за мной в школе никогда не дал бы мне и сотой доли нежности, на которую способны лишь вы, Виктор Владимирович, ваше насилие свело бы меня с ума, и я живу в предвкушении, что когда-нибудь встречу человека, хотя бы похожего на вас, и он подарит мне эту нежность. Пусть смотрят на меня как на мазохиста, подонки никогда меня не поймут, а вас тем более. Я не стану ни перед кем оправдываться. И обьяснять почему мне хочется, чтобы железная рука пронзила меня, и крепкой хваткой извлекла мои органы внутренние наружу, почему я жажду укуса убийцы, и предсмертного оргазма, почему хочу жить с вами, в камере, куда вас заключили, — я стала бы вашей тенью, вашей идеальной любовью, и глядишь, у вас пробудилось бы милосердие к нижайшим, вы покаялись бы в злодеяниях и вас когда-нибудь отпустили бы, ведь никто не доказал ещё, что нельзя серийного убийцу перевоспитать, стереть ему память о пережитом мраке, и дать новую жизнь, показать ему ложность пути садиста и извращенца, и дать возможность удовлетворить свои страсти законным, нормальным путём. 

Я не верю, что желание убивать — это реакция обиженного ребёнка. О нет. Так говорят полицейские и психиатры, вся эта свора защищающих общество гадов, мол человек слишком много страдал, и потому превратился в монстра.

Я всегда страдала, и продолжаю сейчас страдать, вы и не представляете, Виктор Владимирович, через какие ужасы и мерзости я прошла, и странно, — до сих пор никого не убила, мало того, у меня и в мыслях не было кого-то прикончить. Поэтому, Виктор Владимирович, отчасти я вам завидую. Ни в коем случае я не оправдываю тех зверств, которые вы совершили. Но вы мне симпатичны и я понимаю, почему вы стали монстром. Может и я хотела бы стать им, но сил не хватило, ненависти, да и не сошлись звёзды.

Целую. Люблю. Ваша Лиля.

Письмо второе

Витя, как я рада, что ты мне ответил! Ты невероятный, сказочный.

Ты услышал меня, взывающую к тебе нимфу, и удостоил ответом. Значит не зря я живу на белом свете. О боже! День, когда пришло твоё письмо, теперь навсегда останется в моей памяти, как лучший день в моей жизни: третье августа, солнце светит жарко, на улице крики, возня, гул автомобилей, а я спала весь день, периодически мастурбируя на моего мужчину. 

И случилось чудо: звонок в дверь, а там почтальон, держит конверт. 

Хорошо, что я избавилась от той сволочи, моего муженька, иначе он устроил бы скандал. Я переписываюсь с серийным убийцей. О ужас.

Он пронюхал о моих изменах, и сам смылся, обозвав меня шлюхой. Правильно сделал, я равнодушна к нему, как к ненужной, старой мебели, которую давно собираешься выбросить из дому, но постоянно забываешь сделать это. 

Значит не зря я лила слезы, не зря мучилась ночами и рисовала в своих фантазиях как ты меня ласкаешь, целуешь и берёшь, словно я твоя собственность. Витя, неужели ты выделил меня среди сотен других девок, и решился. Собственной рукой, той самой, которая сводит меня с ума, и должна давно лечь мне на шею, и сжаться крепко-накрепко, ты писал эти строки. Ах, какой чудный у тебя почерк. Ты творческая личность. Твои злодейства содеяны рукой, имеющий столь необычный, я бы сказала устрашающе-обворожительный почерк: все в тебе меня восхищает, ты красивый, Витя. И ты убил полицейского. Того дурачка, заподозрившего тебя в чем-то преступном, когда встретил поздно ночью сидящего в кустах у женского общежития, — ты тихо, молниеносно перерезал ему горло, и по-геройски, буквально за минут тридцать разделал его тело, прямо там, под стенами дома, в свете, падающем из окон комнат ничего не подозревающих девиц. Следователь, приставленный к твоему делу был шокирован такой наглостью, — его морально убила твоя дерзость, бесстрашие и умение быстро, бесшумно расчленять трупы. Тебе понадобилось всего полчаса, чтобы отрезать нечистому служителю закона, пакостному полицейскому, руки, ноги, голову, разделать туловище, сложить в сумки, и осторожно, не привлекая лишнего внимания вынести на свалку. Хорошо, что в том месте было много деревьев, кустов, никто ничего и не мог увидеть, разве какая-нибудь девица, студентка филологического факультета, которая высунулась из окна покурить. Но и она ничего бы не поняла, — ты работал во мраке. Глаза твои привыкли к тьме.

Ты пишешь: «настоящие страдания познаешь в одиночестве, когда наедине со своей болью сидишь и сидишь, в клетке, в темнице, а вокруг железо-бетонные стены, и некого звать на помощь, потому что никто не знает об этом, но если бы кто и хотел помочь — не смог бы, ведь боль проникает глубоко в тело, пронзает душу, разрушает всё лучшее что есть в человеке», — исходя из этого, ты делаешь вывод, будто мне, маленькой недалёкой девочке из благополучной мещанской семьи неведома настоящая боль. О как ты ошибаешься Витя, здесь ты ошибаешься, не взирая на твои сверхспособности, позволяющие тебе проникать в самую сердцевину тайны людского рождения и людской гибели. 

Витя, да будет тебе известно, что меня растлил мой родной отец, когда было мне семь лет. Я никому об этом не рассказывала. Но тебе я хочу открыться полностью: он поимел меня, словно была я не его ребёнком, а его любовницей. Трахал он меня много раз, до наступления половой зрелости. Я никому об этом не рассказывала, ни маме, ни брату, никому. И муж мой не знает об этом. Я носила в себе эту тайну и не собиралась её никому открывать, и с собой в могилу хотела забрать. Отца своего я никогда не любила, и не выдала я его не из жалости: я не хочу, чтобы они украли моё детство, они, те, кто считают себя вершителями справедливости, кто борется за "победу добра над злом" в нашем мире. Мне хочется плевать им в рожи, святошам лицемерным, мне хочется сжигать их дома, гноить их, топтать ногами как тараканов, я никогда бы не далась в руки «блюстителям добра», пусть меня трахал мой отец, но быть назначенной официально жертвой я не желаю.

Да, мне было больно, да я не сразу поняла, что происходит и каким гадом оказался мой отец, которого кстати, уже нет в живых. Он погиб год назад упав с крыши, при невыясненных обстоятельствах. Мне кажется, он мог бы и сам прыгнуть, совершив нечто вроде самоубийства. Он был человек депрессивный, слишком тонко чувствовал других, и от этого порой терял рассудок. Он и меня стал трахать от отчаянья. Со временем я его не то, чтобы простила, но стала лучше видеть мир, в котором он жил. Он мерцавец, паскуда, гад, но в мире иначе не бывает. Общество сплошь состоит из педирастов, трусов, подонков и терпил.

А мы ведь, мещане, обывалы, принадлежим к этой касте, мы терпилы, не так ли, Витя? Мы всё терпим, смиряемся, мы не бываем слишком агрессивны, и звериная жестокость нам не свойственна. Сильные мира сего нами помыкают, нас пользуют как дешёвую рабочую силу для целей богачей, уничтожают как расходный материал во время войн и революций, из нас выжимают соки хозяева жизни, имеющие власть, могущество, славу, а мы не имеем ничего. Бандиты, мафия, даже опущенные зеки, петушня разная, называет нас, обычных людей терпилами, — мы самое недостойное и бессильное из человеческого массы. А ты представь к тому же, что я ещё и женщина. Это хуже всего. Быть женщиной, как это унизительно, как это обидно, — быть маткой, чьё задание рожать детей, любить и быть любимой. Эх, как бы у меня снова приступ тошноты не случился. Комок подступил к горлу. Витя, ты хотел бы иметь матку, из которой вылезают человеческие детёныши, иметь пухлую грудь, затыкающую рты новоприбывшим, кормящую их молоком, страхом и болезнями, — ведь с молоком матери передаются эти душевные недуги: трусость, покорство и терпение. 

Я спрашиваю, Витя, ты хотел бы, чтобы тебя трахал возбуждённый самец, а не ты трахал его. Вы называете нас, женщин, «прекрасным полом», но что в нас прекрасного? Погляди на эти висящие груди, на жирный зад, девичье мясо портится невероятно быстро, годам к тридцати мы становимся страшными, сморщенными старухами. Вы мужчины все можете, даже самый слабохарактерный и недалёкий из вас, и тот имеет какую-то дерзость, чтобы выйти на улицу с ножиком в кармане, чтобы мечтать о славе рок-звезды, мыслителя, убийцы, психопата, кого-угодно. Мы женщины, в сравнении с вами — жалкие бесхребетные, навечно осуждённые на роль мамки, спасительницы, ебаной королевы, и прочего хлама, предназначенного не для войны и славы, а для покорства и терпения.

Ты меня привлёк прежде всего как мужчина достойный уважения, Витя, ты в моей жизни единственный настоящий самец. Другие до твоего безумия никогда не дотянут. Быть супергероем, отбирающим чужие жизни, расчленяющим трупы и ненавидящим род людской, быть крутым злодеем, всесильным убийцей никто не способен. Лишь ты, Витя! И за это я преклоняюсь пред тобой, и хочу чтобы лучи, исходящие от твоего прекрасного чела коснулись и меня, трусливой грязной девки. Ты можешь все, за это они тебя и держат в клетке. Обществу не нужны герои, да и злодеи для него слишком тяжёлая ноша, но ты являешь нечто превосходящее любого заурядного преступника. Ты как будто приблизился к высшей силе, двигающей планеты, заставляющей рождаться и умирать, создавшей когда-то космос, и разрушающей миры, когда приходит их час.

Мне долго казалось, что ты посланник Хаоса. Но теперь мне ясно: ты сам и есть Хаос. Ты — воплощение того дьявольского отчаянья, согласного на любые жертвы ради мести тому, кто заставил тебя страдать. Я только не поняла какого рода твои страдания: физические, моральные они, или касаются области духа. Подозреваю, что последнее: это иной вид боли, самый страшный, боли, которую действительно невозможно никак побороть. Ты пишешь о милосердии к падшим, и о той ране, которую тебе причиняет лицезрение мук невинных существ. Я потеряла сон, я размышляю о твоих словах сутками, у меня голова пухнет от твоих прозрений, ты говоришь о милосердии, влекущем к ещё большей боли и несправедливости, потому что мир прогнил, и его спасти уже никто не сможет. Витя, ты открываешь мне глаза на вещи, о которых мне никто бы не поведал, — ни учителя, ни священники, ни старые пенсионеры, они ничего не знают о внутреннем, непостижимом уму страдании, толкающем тебя на насилие.

Вчера ночью я наконец дошла до мысли об убийстве. 

Я представила как это. Отнять жизнь у человека. Я попыталась влезть в твою шкуру, перевоплотиться в тебя. Витя, и кажется, у меня получилось. 

Ты разбудил во мне что-то сатанинское. Я действительно теперь могу сказать о себе: я не Лиля, — цветок этот символизирует чистоту, непорочность, ни того, ни другого у меня нет. Я Лилит. От меня родился ты, Витя. 

Мальчики в школе хотели иметь меня во все дыры, таскались за мной табунами, они подкатывали ко мне каждый день, и я никому не давала, мне хорошо было известно, по опыту с отцом, что это за удовольствие от захвата самцом девичьей плоти. Меня интересовало нечто иное, нечто не свойственное подросткам: я перебрала в уме много слов, которые могли бы дать этому наименование, и остановилась лишь на одном: отторжение.

Отторжение. Жёсткое, бескомпромиссное, с нарушением правил, по которым живут стадные существа: не причиняй страдание, не ненавидь, не мсти, не делай зло ближнему. 

Именно это меня интересовало тогда, и ни о чем ином я не могла мечтать, тогда как других подростков влечёт секс, алкоголь, наркотики, развлечения, музыка, меня влекло лишь оно, о т т о р ж е н и е. Я порой находила его у некоторых парней, но их на долго не хватало, к тому же они потом становились нормальными, превращались в дерьмо, опускались, спивались, вешались, попадали в тюрьму как ты, но не имели славы героев, а делались заурядными неудачниками, я их ненавижу, пожалуй, так же, как и обывал, этих ни на что негодных, вечно проигрывающих дураков, обиженных, травмированных, недолюбленных и недоношенных.

У них слишком мало отторжения. 

Они шли против мира недолгое время, и не имели никакой конечной цели. Если собираешься бунтовать, то определи для себя: чего ты хочешь. Славы монстра, Бога или метеорита.

Витя, ты хочешь, чтобы в тебе видели монстра, но ты метеорит. Я одна распознала в тебе сверхбыстрый осколок иной земли, не ведомой ни одному глазу из тех, которые вылупившись следили за тобой, в намерении уловить твою неземную суть. Ты красивый Витя. У тебя невероятно прекрасные глаза. Я воображаю, как ты вонзаешься в меня металлом клинка, и этими сияющими очами пьёшь моё сокровенное желание быть уничтоженной героем. Ты просил не называть тебя так, я помню слово «герой», ты писал, оскорбляет тебя, но Витя, это единственное из мещанских понятий, которое применимо к твоей особе, — ты бесстрашен, неуязвим, ты убивал не только слабых и невинных, но и огромных, мощных, тебе было всё равно кого убивать.

Психиатр, исследовавший тебя теряется, — ты аномалия, нетипичный случай из практики. Ведь обычно маньяки классифицируются по жанрам: сексуальные насильники, психопаты, некрофилы, шизофреники, а ты сразу вбираешь в себя несколько типов убийц. Ты был сначала убийцей-сладострастником. Специализировался на девушках. Но потом, после убийства полицейского, ты переключился на мужчин, вот почему тебя долго не могли поймать. Следователи предположили, что это дело нескольких человек, нескольких серийников, орудовавших в одно время и в одном месте. Представляешь? Тусовка маньяков получается. На самом деле ты экспериментировал, к сексу ты быстро потерял интерес, но вдруг ощутил, что возбуждает тебя все же кое-что другое, — смерть. Ты стал убивать ради удовольствия от убийства. По началу, ты пытался сексуализировать свои деяния: трахал некоторых из мертвецов. И кое-кого отведал на вкус, — тебе известен вкус мяса людского, расскажи мне, какое оно, на что похоже, я не смогу повторить твоих подвигов, но ты можешь ведь раскрыть мне кое-какие из истин, известных лишь тебе одному.

Некоторые специалисты по психопатологии считают что ты невменяемый, только доказать это никому пока не удалось. Ты совершал то, за что тебя посадили, в здравом уме, и разнообразие учинённых тобой злодейств, их показная жестокость и бессмысленность (к какому же из извращений их отнести?), свидетельствует о твоём психическом здоровье. И я рада за тебя, Витя!

Мы сознаем что делаем. Мы не какие-то там психи, шизофреники.

Пусть общество видит: мы ненавидим его, и готовы сжечь. И это не безумие. Во всяком случае не то безумие, которое возникает от травмы, дурной наследственности, нарушения работы мозга. Черта лысого. Все нормально у нас с мозгами. Мы в здравом рассудке. 

Я заявляю, что ты есть Хаос, и ты придёшь снова. Оболочка твоя людская состарится и сгниёт в тюремной камере, но ты обязательно вернёшься в мир, и доведёшь до конца начатое тобой. Отторжение. Оно в тебе так явно, я ослеплена мощью твоего отторжения. Витя, о как бы мне твою силу и твою мощь заполучить. О, как я хотела бы родится мужчиной. Как я хотела бы перестать быть бабой.

Ты пишешь, что никогда не стал бы меня убивать, находишь мои мечты пасть твоей жертвой ребячеством, и смеёшься над ними. Пишешь: если и смог бы ты дать мне нежность, то не такую, как я себе нарисовала, разглядывая фотографии замордованных твоими руками жертв. Пишешь, что испытываешь ко мне симпатию, и никогда бы не стал убивать. 

Но Витя, ты лукавишь. О змий хитрый. Я вижу тебя насквозь. 

Ты не обманешь меня! 

Никогда ты не перестанешь быть убийцей, и если бы я попала к тебе в руки, когда бродил ты на свободе, то обязательно разделал бы меня, как остальных. Не ври мне, Витя. Ты рождён убийцей, под шкурой твоей скрыто то, что ужасает мещан, этих законопослушных терпеливых людей. 

Ты Хаос, Я Лилит. И я хочу верить, что мы когда-нибудь воссоединимся. Не при этой жизни, но через много сотен, быть может тысячи лет. Мы станем одним целым, и тогда падший, сумасбродный, идиотский, несправедливый ебаный мир будет сожжён в пламени нашего гнева.

Витя, ты имел неосторожность написать эту бездарную, пакостную фразу, которую любят повторять подонки, — мы в ответе за тех, кого приручили. Ох Витя, какая это чушь. Я никогда не встречала, чтобы кто-то отвечал за своих рабов, любовников, и жертв. Они сами прилипают к нам, они высасывают из нас энергию, и от этого их накрывает наслаждение. И мы за них должны быть ответственны? Да это же абсурд! Мы дрессируем их, используем как нам заблагорассудится, нравится им это или нет. Вот и я к тебе прилипла. Ты ответственен за меня? Не мели чушь. Ты мой кумир, мой бог, но не папочка и не учитель. Пожалуйста, не надо этой морализаторской ерунды, ты супергерой, который отторгает от себя все существующее, за это я люблю тебя и мастурбирую каждую ночь на твой портрет. Витя, ненавидь как раньше, неужели камера тебя сломала, правосудие перебило тебе хребет тяжестью приговора? Ты жалеешь, что никогда не выйдешь на свободу? Но за стенами твоей тюрьмы свободы ещё меньше, и ты сам это прекрасно знаешь. Твоё отторжение меня возбуждает, ты должен остаться навсегда тем, кем являешься сейчас. Я буду говорить с администрацией тюрьмы, они должны позволить нам встретиться. По закону я имею право! Ты любишь конфеты и кофе? Я пришлю тебе, жди на днях придёт передача. Я постараюсь поймать следователя, который вёл твоё дело, пусть он поможет мне проникнуть за стены тюрьмы, я сделаю всё от меня зависимое, чтобы добиться нашего свидания, и они сдадутся, главное — настойчивость, они вдруг увидят, что я тебя хочу по-настоящему, и я не фанатка, я искренне тебе сочувствую, и хочу остаться с тобой до конца. А что, ведь ты не против со мной встретиться? Ты пишешь, что готов жениться на мне. Твои слова заставили кровоточить от счастья мои груди, из сосков выступили капельки крови, не молока. Это кровь для тебя, мой любимый, подобно дьявольскому младенцу ты будешь пить её, порождённый лоном Лилит.

Значит ты согласен? Взять меня в жёны!

Я хочу. Меня никто не переубедит, и пусть я делаю ошибку, ставлю на себе клеймо, отвергаю нормальную жизнь.

Ах, нормальная жизнь…

Я хочу чтобы ты оттрахал меня так, как ты трахал тех девочек, ладно, убивать ты меня не станешь, но твои глаза красивые, серые, отторгающие, они будут моими. 

Люблю. Хочу. Мечтаю. Твоя Лилит.

Письмо третье

Моя преступная, запретная любовь. Мой спаситель, и мой свидетель боли. О Зверь, я чувствую твоё присутствие. Я видела тебя прошлой ночью, и позапрошлой. Нет, не физически. Это для нас недостижимая роскошь теперь, плотски любить друг друга, сосать, кусать, лобзать и пить кровь.

Неужели ты не жаждешь моей крови, Зверь? Так почему ты тогда не хочешь ничего сделать, чтобы вырваться из той клетки. Ведь ты всё можешь. Ты не имеешь ничего общего с существами вне стен тюрьмы, — теми, кто никогда не попадает за решётку, и под нож верховного Судьи. Ты потому и стал преступником, убийцей, извращенцем, влюблённым в смерть и одиночество, что никогда не имел людского чутья жизни, и не хотел ничего брать себе из нашего добренького, девственного, мягкотелого и трусливого мирка, в который мы, перепуганные и жалкие люди, прячемся, тайно восхищаясь такими как ты, — супергероями, маньяками, ничего не страшащимися и способными на какое-угодно безумие.

Мой прекрасный, переполненный яростью и злобой Монстр. О мой Зверь, я плачу сегодня целый день, и предыдущую ночь не смыкала глаз, кажется будто выплакала всю копившуюся во мне на протяжении многих лет горечь, вытекли мои зрачки и лишилась я навсегда сил, которые так хотела в себе развить, полюбив тебя, хищный жестокий зверь, я, дурочка, имела надежду когда-нибудь встретиться с тобой, но закон оказался слишком несправедлив, во много раз несправедливее любого убийцы и насильника. Это сборище обычных нормальных смертных — самое несправедливое из того, что существовало когда-либо на земле. 

Ты имеешь достаточно энергии, чтобы разнести свою тюрьму, разрушить свою клетку, и вырвавшись на свободу продолжить шествие через людское копошащееся царство, наступая на них как на паразитов каких-то, давя их как насекомых, не успевающих даже пошевелить лапками, чтобы хоть как-то избежать ноги убийцы. Ты можешь давить их и сейчас, но ты не делаешь этого. Почему? Неужели тебе надоело быть преступником? О зверь, как могло случиться, что ты утратил вкус к уничтожению миров и солнц? 

Они не дадут нам встретиться, Зверь, я писала разов восемь, и мне каждый раз отказывали. Сволочные менты, вместе с их убогим правосудием ответили мне, что в прошении отказано, и что ты «преступник, представляющий исключительную угрозу для общества», и таких как я, глупых наивных девочек надо держать подальше от тебя. А сама я такая идиотка, что не сознаю аморальности, и всей опасности в болезненной любви к Зверю, и потому, надо оградить Лилю от маньяка-извращенца. Вопреки моей воле. Оберегать Лилю и лелеять, и ждать, пока она станет нормальной, выйдя из возраста юношеского максимализма. О как я ненавижу их: судей, прокуроров, следователей, ненавижу сволочей, отнявших у меня моего Зверя. Я по-прежнему занимаюсь рукоблудием воображая как ты меня убиваешь, Зверь, и я не сомневаюсь, — ты убил бы меня, тогда, когда вершил деяния свои богомерзкие на воле. Не оправдывайся, ты меня не отталкиваешь ненавистью, а лишь привязываешь крепче. Я твоя любовница и мать, Лилит, это из моей утробы тебя извлекли, и извлекут снова, после того как помрёшь ты в клетке, в которой тебя держит закон.

Зверь, лобзай мои груди, режь ножом мои уста.

Чудовище, убивай меня снова и снова, я хочу чтобы сила твоя сатанинская обрушилась на меня.

Ты слишком устал от жизни, и ярость твоя притаилась спящим змием в голове нечестивой, выжидает мгновение, когда высвободившись из пут закона, вновь совершит прыжок, оплетёт кольцами жертву и проглотит её целиком. Я представляю себе твои злодеяния как охоту ядовитого змея. Ты ведь шипел на ушко жертвы признания в ненависти, и говорил им, что ты не тварь из мяса? И они от этого признания умирали психически, а физически ты их добивал ножом, молотком, пилил их пилой и сбрасывал в кучу, засыпал землей, — останки ничего не значат, важна смерть души, а ты убивал её в первую очередь.

Как странно, что Правосудие не карает за убийство психики, а выносит приговор за смерть тела. Ведь тело без психики — ничто, его не существует без мысли, страсти, желания. Можно и не убивать тела, а уничтожать одни лишь души. И этого достаточно, чтобы сокрушить общество. Зверь, ты убил мою душу навсегда, изорвал в клочья и никогда она не воскреснет, я и не хочу никакого восстания из мёртвых. 

Быть убитым круче, чем законопослушным и трезвым.

Мертвецы тоже чувствуют наслаждение. И тебе известно это лучше других: ты лобзал их, окоченевших, холодных. Нормальный самец тебя не поймёт, как можно трахать холодное, грузное, окоченевшее тело, как можно возбудиться от вещи, или неживого предмета. — а ведь труп и есть эта вещь, — для них твоя любовь недоступна разумению, они называют тебя психопатом, при том, смешно же, признали тебя вменяемым и ответственным за преступления. Зверь, лишь я тебя понимаю, лишь мне близки терзания твои и горести, но смущает меня и не дает покоя твоё внезапное бессилие перед Правосудием.

Зверь, я хотела вчера убиться. Клянусь тебе, я хотела порезать вены. Выпустить себе кровь, которую ты никогда уже не пригубишь и не отведаешь на вкус, не лизнёшь и не соснёшь. Зверь, моя тоска не имеет пределов, она как бесконечность вселенной, — я никогда, никогда не увижу тебя, и не прикоснусь рукой к твоей руке, правосудие на стороне нормальных людей, а я, получается, ненормальная. Они смеются с меня. Порекомендовали моим родителям следить за мной, и проверить моё душевное здоровье. Они не пустят меня в клетку к Зверю.  Я ножом резала вчера себя, остервенело резала, и раны на кистях глубокие, я бы показала, но тебя нет, рядом нет и не будет уже, не будет! Я рассекала кисти, холодным железом, но в те секунды, когда самоубийца решает безвозвратно перешагнуть черту жизни останавливалась, и пятилась назад, к привычной тоске, страданиям, горечи повседневности. А ты, что же ты видишь мои страдания и не сделаешь ни единого движения, чтобы вырваться из клетки? 

Неужели твоя меланхолия настолько глубока.

Неужели желаннее умереть от несправедливости закона, неужели слиться с Лилит, твоей плачущей, гневной, тоскующей Лилей, мечтающей о звериных лапах в бессонные ночи, под звуки дождя и удары грома не растопят твоё сердце?

Неужели тебе не жаль Лилит, матушку, породившую тебя, Зверь, и ты не тоскуешь за моей утробой?

Или они и правда лишили тебя силы? Но как им это удалось? Ведь это равноценно тому, как если бы они поймали ангела, и выведали у него тайны мироздания! Как у них получилось забрать твою энергию? Ты пишешь, будто твоя тоска по мне заставляет тебя мучится больше, чем от сознания того, что ты никогда не выйдешь на свободу. Но ты можешь выйти! Ты герой. Ты — воплощение Хаоса. В твоей власти разбить тюремные оковы и уничтожить людскую породу. Почему же ты не делаешь этого, почему? Или ты ждёшь подмоги? Вероятно да, я всегда чувствовала, что мне предстоит выполнить важную миссию на земле, что я послана сюда не просто так. Лилит вернёт Зверю его царство.

В прошлом письме ты жаловался, что тебе не хватает материнской заботы. Я упустила это признание, а оно имеет первоочерёдное значение: ты прямо признался, что нуждаешься в Лилит, матушке чудовищ. Зверь, я верну тебя обратно туда, откуда ты пришёл. Зверь, верь в меня, мечтай обо мне, и я почувствую твою страсть выйдя из тела, этой ночью поймаю тебя, витающего в кошмарах сна, и засуну обратно тебя в свою дырку, между ног тебя суну и проглочу обратно чревом. Не бойся мой милый, ничего не страшись, Лилит известно о тебе больше, чем известно судьям и прокурору, матушка поглотит тебя полностью, целиком, и упокоишься ты в утробе моей не дождавшись смерти в стенах тюрьмы. Ты засыпай пораньше сегодня, через сонный паралич мы и воссоединимся, ты перегрызёшь мне по-волчьи горло, насилуя, свернёшься клубочком, и в мою дырку между ног воткнёшься, и войдёшь в утробу пустоты, воплощение Хаоса. Тело твоё настоящее, в камере на зоне перестанет дышать, и ты помрёшь, физически, — сбросишь с себя человеческую оболочку, как куколка, станешь чудным мотыльком, легко порхающим в пространствах безграничной вседозволенности.

Зверюга, тебе страх неведом, и я не буду тревожиться о том, что ты вдруг окажешься слишком хрупким для этого, или слабым. Ты, моя куколка, перестав существовать как маньяк-убийца, перевоплотишься в того, кто будет могущественнее и страшнее мелкого убиванца. Ты, куколка, обратишься в фюрера, быть может, в изобретателя атомного оружия нового поколения, и доведёшь до конца дельце, начатое тобой при нынешнем воплощении. А я, твоя Лилит, готова пожертвовать всем, что имею, ради того, чтобы ты, прекрасная куколка, распустил крылышки и вознёсся в чёрные апокалиптические небеса. 

Значит, когда ты получишь это моё письмо, сразу приступай к приготовлениям. Но прежде, нарисуй в мыслях картину, как если бы мы с тобой воссоединились по-настоящему. Возьми меня в жёны и возжелай оплодотворить нечестивой, поганой спермой, в том ином, лучшем мире, существующем по законам нашей страсти. Возжелай в меня кончать, Зверюга, с яростью, которой ты разрушал миры и гасил звёзды, с этой нечеловеческой агрессией, кончай в меня. 

Впрыскивый нечистую сперму, маньяк, в лоно почерневшей от сладкого ужаса Лилии, впрыскивай много раз, и зачинай во мне новую жизнь, которая будет страшнее любой смерти. Зверюга, отгрызай мои соски, зубами прокусывай груди и пей кровь, как младенец материнское молоко, пей, упивайся. Сперма серийного маньяка — эликсир бессмертия для обычных, униженных самцами девчонок, и пусть каждая из них придёт к Зверю в клетке, и раздвинет перед ним ноги, а Зверь станет убивать их душу, насиловать подобно отцу, воспылавшему страстью к дочери.

У каждой из девочек, подобных мне, есть свои идол, свой Зверь, которого они желают, и о котором каждую ночь мечтают. После моей жертвы они станут повторять за мной. Пример глупенькой, невежественной, неопытной Лилечки заставит и других девок, влюблённых в палачей и монстров, воссоединяться с хищными больными тварями. Оплодотворённая чудовищем женщина перестанет быть человеческой самкой. Ты видел как в крематориях сгорают мертвецы? Оплодотворённая маньяком Лилит сгорит в пламени счастья, до костей она будет сожжена гневом Правосудия, и от сладости страданий в лапах палачей, она, став скелетом, разразится хохотом — и отныне никогда не умрёт, ведь мёртвое умереть не может, а она рассталась с землей, отказалась от бытия уже тогда, когда отдалась Зверю.

Ты не боишься умирать, с рождения ты познал истину бунтарей, преступников, монстров, сатанинских отродий и любовников сумасшествия, — сбрасывать с себя шкуру не больно. Ограничивает нас лишь плоть и земля. Но став Хаосом мы обретём вновь силу, отобранную у нас правосудием, церквями, психушками, пусть они охотятся на нас как на диких животных, но мы победим. Триумф будет за нами. У тебя, Зверюга, лапы перепончатые, изогнутый в дугу рог в голове, и острые как бритва когти. Твой истинный лик устрашает лишь полицейских, а мне, матушке твоей, тоскующей по апокалиптическим небесам, желанен он, и наверное я кончу прямо сейчас от твоего присутствия в моей комнате.

Зверюга, ты искусал меня внизу живота, но я не чувствую боли, и кажется, кровь побежала у меня между ног, не менструальная, а кровь от укуса, я ощущаю рану, причинённую тобой, Зверюга, ты бесплотный фантом, который умеет драть физическое тело. Кусай меня снова. Зверюга, я жажду твоих сомкнутых челюстей.

О куколка кровожадная, мой чудный каннибальчик, мальчик-убиванец, рви когтями плоть Лилии, и всякой другой девки, которая полюбит тебя в следующих жизнях. Ты всегда будешь прав в жестокости хищного вожделения. Твои глаза прекрасны, они как обломки космического корабля в кратере мрачной, пустынной планеты, как искры безумия в психике солдата, вершащего геноцид, как осколки судьбы невесты бога, потемневшие и излучающие горечь. 

Зверюга, ты оплодотворишь меня и умрёшь для того, чтобы я вновь тебя родила, как антихристово отродье, сына Сатаны.

Найду ли я тебя снова в следующем воплощении? Воссоединимся ли мы вновь?

Да, Зверь, мы будем вместе и после нашей гибели. Целая вселенная лежит между нами, но для меня это ничто, дурной сон, бред маразматика, я проникну через любую щель, а ты — убийца звёзд, и в твоей власти уничтожить космос, режь мои груди и жри мою плоть, мы единое целое. 

Когда получишь это письмо, сразу начинай готовиться к слиянию. Если у тебя получится убить себя, — это хорошо. Потому что я сегодня тоже попробую умереть. Мы должны провести этот ритуал. Иного способа нет. Как я тебя рожу наново если умру? Хороший вопрос. Ты появишься на свет из другой утробы, которую будет иметь Лилит поменяв человеческую оболочку. И возлюблю я тебя, как мать дитя, обещаю, мы снова будем вместе, вместе пока закон вновь не разлучит нас.