Нет, все-таки и вам не избежать распада,

Заразы, гноя и гнилья,

Звезда моих очей, души моей лампада,

Вам, ангел мой и страсть моя!

Ш.Бодлер, Падаль.

 На балкон, покачиваясь, вплыла прохлада, заключенная в жидкость и лед. Лимонад с кусочками персиков называется  "родакинолада", родАкино по-гречески — персик. Черные колечки волос колыхались от ветра, сталкиваясь с острыми выступами ключиц и плеч, покрытых родинками, будто кто-то посыпал их кунжутом. Греки называют родинки оливками. Как жить без этих маленьких плодов? Елей или оливковое масло используют в церковных обрядах. В более древние времена образ оливы приближал человека к природе. Оливка давала античным людям пищу — равно жизнь. Богиня Мать, протобожество жителей Средиземноморья, олицетворяла плодородие и женское начало. Я смотрела на свою семилетнюю дочку. На её лице, которое все ещё напоминало хитрого зверька с круглым носиком и глазками-бусинками. Я подумала о том, что клетки этого маленького организма находятся в непрестанном делении, в науке это называется митозом, чтобы как можно быстро и качественно создать запрограммированного природой человека. В этот самый момент трансформация её внешности будто находилась в точке перехода от припухлости и нежной округлости, свойственной малышам, к оттачиванию черт лица, формы глаз, губ и приобретению женственности.

В саду было прохладно. Белые головки калл раскачивались от лёгкого ветра. Лето в Греции — с запахом морских водорослей и цвета Назара, бусины от сглаза, которую местные булавками прикрепляют на детские коляски, рисуют на стенах и тарелках и выдувают из стекла. Трехцветный глаз следит за шумными толпами туристов, проносящихся вдоль магазинчиков с мылом ручной работы и деревянными открывашками-фалосами. Назар несет в себе историю про женскую любовь, которую Фатима вложила в амулет. Бирюза напоминает о воде и глазах влюбленной женщины. Море в греческом тоже женского рода, θάλασσα,  а известное “θάλαττα, θάλαττα”, произнесенное утомленными от длительного похода воинами, не что иное, как призыв к близкой и любимой стихии, дающей пищу и защиту от врагов. 

Мы открывали темную книгу в шершавом переплёте и читали миф о похищении Елены и Троянской войне. Какой была самая прекрасная женщина в истории?

Античная литература не раскрывает секрета, Гомер не дает описания ее внешности, кроме скупого упоминания:

С вестью Ирида явилась к Елене лилейнораменной.

К Елене лилейнораменной, Ἑλένῃ λευκωλένῳ, дословно “светлорукой”. Этим эпитетом Гомер награждает Геру. Русский перевод не совсем точен, навязывая ассоциацию с лилией. Светлорукой древние авторы называли и другую богиню, Персефону. Культ Коры был одним из древних культов богини-девы жителей Балканского полуострова. Кора и Персефона пересекаются в поклонении плодородию и земле, вероятно, олицетворяя их слияние. “Светлокожая” богиня Персефона проводит четверть года в Царстве Мёртвых, возвращаясь на Землю весной, когда появляются первые цветы. В Греции в феврале первыми распускаются белоснежные каллы. 

Представление о женской красоте переплетено с культурой и традициями и непрестанно меняется, соприкасаясь с временем и пространством.  Изображения  Девы Марии отличаются настолько разительно, что, если предложить ребенку описать женщину, показав ему византийские канонические иконы, полотна Фра Анджелико и эфиопские образы Богоматери, то он останется в недоумении. 

Постмодернистский взгляд на культуру приучил нас смотреть на искусство сквозь время. Когда я вижу Богородицу Врубеля с огромными голубыми глазами, будто наполненными влагой, мне кажется, что они напоминают “греческий амулет”. Изображение глаз передает идею о женской любви и заботе. Такими же широко открытыми грустными глазами, подведенными черным карандашом, смотрит на зрителя Франсуаза Лебрун в фильме “Мамочка и шлюха”. Она не делает ничего, что можно считать проявлением заботы, однако имманентно создает смысл в поисках главного героя. Это образ Альбертины, которая вырастает под сенью цветущих деревьев Бальбека.

 Восьмое марта.

“Женщины хотят быть красивыми?” —  смайлик сердечка и пост готов к публикации. В Греции становится жарко, лимоны горят жёлтым, как лампы. Апельсиновые деревья издают запах с неповторимым названием — не-ро-ли. Время сидеть на балконе с сигаретой и чашкой холодного кофе, потягивая его из трубочки, и смотреть на небо. Орион. А значит, слева яркий Сириус. Вот он.

Андрей Белый хотел добиться научного подхода к исследованию красоты, пытаясь подобрать определенные единицы, которыми она могла бы измеряться. Он был исследователем слова, опираясь в основном на звуковую функцию. Примерно в те же годы художник Кандинский в своей работе “О духовном в искусстве” пишет о составляющих художественной композиции — форме и цвете. Цвет способен оказывать  “психическое воздействие.”

“В этом случае обнаруживается психическая сила краски, она вызывает душевную вибрацию.”

Он заключает, что именно взаимодействие формы и краски создает неповторимую композицию. Кандинский  называет ее принципом внутренней необходимости то, что в каждой форме заключено скрытое содержание.  Именно оно создает нужный душевный резонанс, это “законы души” для определения истинного искусства. По сути теория Кандинского о законах души, в согласии с которыми строится модель художественного произведения — объекта искусства, не что иное, как начальный этап современного научного поиска о влиянии изображений на психическое состояние человека, нейроэстетики. Кандинский разрабатывает модель контрастов и цветовых комбинаций, скрупулезно наблюдая за их влиянием на восприятие. 

“Теплый красный цвет, усиленный родственным желтым, дает оранжевый. Путем этой примеси, внутреннее движение красного цвета начинает становиться движением излучения, излияния в окружающее. Но красный цвет, играющий большую роль в оранжевом, сохраняет для этой краски оттенок серьезности. Он похож на человека, убежденного в своих силах, и вызывает поэтому ощущение исключительного здоровья. Этот цвет звучит, как средней величины церковный колокол, призывающий к молитве "Angelus", или же как сильный голос альта, как альтовая скрипка, поющая ларго.”

Современное представление о предметах искусства, охлажденное доказательными подходами в науке и моделью общества потребления, в которой мы живем, диктует два пути, которые потенциально могут ответить на вопрос, что такое произведение искусства. 

Первый, научный, опирается на методы нейровизуализации и, соответственно, поиск зон мозга, вовлеченных в процесс восприятия искусства, а также изменения в них, происходящие в моменте. Путь потребления безжалостно прагматичен. Как говорят практикующие искусствоведы, в XXI веке предметом искусства является то, что продается. Если говорить о научном объяснении последнего, то, гипотетически, ощущения, возникающие при восприятии изобразительного искусства, мотивируют нас созерцать его регулярно, что скорее всего будет связано с центром удовольствия и набившим оскомину дофамином. Последнее можно проследить, например, в социальных сетях, когда многократное цитирование и использование какого-то элемента произведения искусства наиболее желанными персонами — иконами стиля, публичными люди, законодателями моды, подтверждает то, что в мозге формируется устойчивая ассоциация между представлением о красивом и ощущении комфорта и получения удовольствия. 

Иконы, как объекты наиболее далекие от коммерческого пути, дают возможность проследить первый путь. Миндалевидный разрез глаз Богоматери на византийских иконах отсылает к восточной внешности. Эта правильная форма глаза несет в себе помимо самой идеи правильной, гармоничной черты лица, отсылку к азиатскому миру. Последний в отношении женского начала ассоциируется в западноевропейском сознании с образом из мусульманской культуры. Однако, известно, что ислам появился намного позже, чем были написаны первые византийские фрески. На ранних византийских иконах до 6 века Дева чаще изображается с широко открытыми глазами, скорее напоминающая Богородицу Врубеля. Художник нарисовал эту икону, вдохновившись внешностью вполне реальной женщины, Эмилии Праховой, супруги одного богатого знакомого.

Но и майолика не менее известного Петрова-Водкина, запечатленная на здании Института Травматологии и Ортопедии в Санкт-Петербурге, созданная примерно в то же время, изображает Деву с младенцем с глубокими округлыми глазами. Образ Богоматери из поздней античности пересекается с культурой модерна. Ее большие ясные глаза напоминают море и  “греческий амулет”. Порфировые, темно-красные, одежды, в которых чаще всего изображается Мария, цвет киновари, про который Кандинский пишет, что он “несет в себе уверенную силу, которую нелегко заглушить.” Богородица Врубеля тоже в красном, а вот на майликовом панно Петрова-Водкина она в нежно-голубом. Оказывается, последнее произошло случайно, вопреки воле художника, который на эскизе изобразил ее в красном, но в силу  трудности с подбором красок для панно, она была “переодета” в голубой.

Я подумала о том, что открытые глаза Девы Марии могут отражать некоторое расширение поля зрения или взгляда на мир, который появляется у женщины с ощущением собственной свободы. Время модерна, совпавшее с началом ХХ века и активной эмансипацией женщин, формированием выбора и возможности получать образование, совсем скоро привело к уравнению их прав с мужчинами. Раннехристианское время, которое хронологически совпадает с закатом античности, характеризуется менее строгим отношением к женщинам, чем в последующем Средневековье. Свод законов Императора Юстиниана, принятый в 6 веке, фактически впервые открывал жительницам Византии возможность выбора — вступать в брак или нет. Аборт в то же время был зафиксирован, как неоспоримое право женщины, поскольку плод являлся частью ее тела. Женщина могла остаться в семье и не выходить замуж, если не хотела этого. На фоне более жестких законов Римского периода, когда женщина целиком принадлежала отцу, фактически решавшему за нее дальнейшую судьбу до замужества, и “темноты” средневековой гендерной ситуации, такая правовая система действительно кажется более гибкой. 

Хотят ли женщины быть красивыми? 

Ответ на этот вопрос представляется мне более глубоким, чем кажется на первый взгляд. Что ессли взять отношение к своей красоте, как к некоторой эстетической категории, принципом которой является форма (*Андрей Белый). Форма же требует определенных средств выражения. Широко открытые или большие глаза, эффект, который достигается подводкой или выразительными тенями, несет в себе, как мне кажется, идею не только милого кукольного очарования. Женщина в действительности воспринимает свою внешность, как полотно, которое с помощью определенных инструментов становится эстетической единицей, своего рода произведением искусства. Понятно, что подведенные карандашом глаза или объемные ресницы, создающие эффект увеличения, для нас уже не являются символом свободы.

Символ имеет важное свойство — основываться на историческом контексте. Если представить, что в определенных центрах мозга находится некий символический словарь, и когда мы сталкиваемся с символом, из воспоминаний активизируется то, что в этом словаре уже есть. Делез называет символическое “третьим царством”, имея в виду разделение Лакана на элементы реального, воображаемого и символического.

“Человек говорит, однако делает это потому, что символ сделал его человеком… накладывая царство культуры на царство природы”. (Жак Лакан)

Если подумать, что женщина  воображает свое тело, как бы представляя себя в мире, то любая часть, украшающая ее гардероб становится единицей этого представления. Если по Лакану “наслоить царство культуры” на природу, или женское тело, то такая единица становится тем самым “означающим”. Означаемое же, изменяется под гнетом культуры, времени, традиций…и становится общепринятым. 

Анх, или коптский крест, можно наблюдать на сохранившихся благодаря воску фаюмских портретах. Красивые люди, отправляющиеся в загробный мир, изображены с анхом в руках. Это древний символ, зародившийся в Египте и встречающийся в погребальных ритуалах. По графическим свойствам он действительно напоминает Зеркало Венеры, другой не менее древний знак, которым мы пользуемся до сих пор — его можно найти в панели смайликов любого мессенджера. Согласно одной из гипотез, Зеркало Венеры и есть конечная точка трансформации анха. Графический знак проходит свой путь от ритуального египетского символа сквозь коптское православие и закрепляется в XXI веке на панели смартфона. Крупные глаза Девы на византийской иконе, скользя через историю Фатимы и ее доброго “глаза”, попадают сначала на модернистское панно, затем в кино Новой Волны и наконец в зеркало женщины двадцать первого века. Можно уверенно сказать, что “означаемое” меняется, пройдя такой долгий путь, но мне представляется, что широко открытые глаза женщины, смотрящие из зеркала, несут в себе частицу византийской иконы, заботу мусульманской девушки и отсылают к свободолюбивой француженке из кино. Мне нравится думать, что момент в котором я существую, дает возможность ощущать это слияние “пучков смысла”, быть точкой их соединения, пользоваться культурным фундаментом, перетекая из одного пласта в другой. Насилие, с которым невыносимо смириться и нельзя бороться его же методом, можно попробовать победить из этой точки, широко открывая глаза на внешний мир, показывать внутренний, синтезировать прошлое и настоящее, пропущенное через тонкий фильтр любви к культуре.