Рунет пытается отрефлексировать несколько смертей, случившихся на днях. Никоим образом не хочу останавливаться на личностях покойных: смерть широко известных в узких кругах людей неминуемо вызывает в этих кругах пересуды, без которых не обошлось и на сей раз, а добавлять свое веское слово в копилку сетевых сплетен нет никакой надобности, — с умершими я знакома не была, и, к тому же, обмусоливанием конкретных обстоятельств чужих смертей пресытилась много лет назад.

Но есть одна странность, одно ненароком сделанное наблюдение: всякий раз смерть, переживаемая не без боли и принимаемая близко к сердцу, оставляет одно и то же послевкусие — смутное, будто какое-то затуманенное, трудноопределимое. Можно последовательно отбросить все те пласты ощущений, которые формируют своеобразную дымку, этот флер безобразного, и попробовать дойти до сути, — конечно, если понимать, что необходимо отбрасывать. Подсказкой, впрочем, послужит нашедший свое отражение во множестве культур опыт человечества, испокон веков и до наших дней относившегося к смерти со страхом: именно страх затуманивает чувства и парализует разум. Страх подобен выставленным на охоте красным флажкам, привлекающим внимание и заставляющим не переступать черту; он отмечает область, куда не следует входить; физиологически обусловленным маркером опасности служит для смертных этот страх. Излюбленные вопросы предпочитающих нырять в гностические бездны: кто и зачем воздвиг преграду на пути слепца? — вероятно, в этом наброске следует оставить без ответа (да и невелика загадка, на самом-то деле), но, если вы двинетесь дальше, не размениваясь на легкий испуг, то пожнете ужас на своем пути. «Предупредили раз, предупредили два. Третьего предупреждения не будет».

И все же, если похожие ассоциации, отличающиеся единообразием, хоть раз возникали у вас, то наверняка и вы сможете найти свои способы, благодаря которым все–таки получится постичь, задержать в сознании и описать неординарный эффект, даруемый соприкосновением со смертью. Я бы определила его как движение, хотя вербализация такого рода крайне условна. Речь идет не о том привычном нам движении, становящемся истоком мельтешения и суетности, а о грандиозном, органически присущем мирозданию движении как непрерывном процессе, на котором зиждется наш мир и все иные миры. Тем больше парадокс, тем сильнее контраст между неподвижностью мертвого разлагающегося тела и явственно ощущаемым движением духа. Кому-то ближе будет мысль, что таков процесс реализации Б-жественной воли: от тьмы к свету, от дольнего к горнему; иные скажут, что душа проходит сквозь врата, воплощается вновь, забыв на время все, что происходило с ней прежде; третьи поведают о принцессе, мечтавшей попасть в мир людей и сбежавшей из дворца, чтобы рано или поздно туда вернуться…Но ощущения наблюдателя не подведут.

«Зато теперь они знают больше, чем мы», — знание становится наградой всякому пребывающему в плену вечного движения. Но ведь я уже это слышала много лет назад, хотя и не восприняла тогда со всей подобающей моменту серьезностью. Да, есть вещи, которые рационалист усваивает гораздо позже, нежели мистик, потому как упорно не желает прислушиваться к себе.

P. S. А Сантьяго Карузо, судя по его шедеврам, обладает большим знанием о предмете, нежели я…