Я все время путаю даты, что было до войны или случилось уже позже. Имеет ли это значение вообще. 

«ох, ой, пли, ух, фу,  ах, батюшки, браво, господи, ишь ты,  о чёрт, ни фига себе! ай молодца! , да ну ты брось, да ну как же оно так вышло-то вот!»*

Прошло два года, как я уехал. В этом тексте всё, что сейчас в моей голове. Кроме этого там собака и личная жизнь, последовательные бытовые действия, получение ВНЖ, виз, рассылки, звонки и чаты, много чатов. 

Хочу поговорить. Обстоятельства так сложились, что мне не хватает старых друзей — вы все так далеко: где-то на другом конце мыслеРоссии. 

Хочется подытожить, хоть раз в год. Такая колонка с моим именем внизу, для тех кому это имеет значение. Иду с собакой гулять и говорю с ней обо всем. Собака всё понимает, а ей всего 8 месяцев. В его возрасте я ничего не понимал. (не надо говорить, что возраст собаки умножается на 7.  Ничего не умножается. Возраст это возраст — он одинаковый у всех: черепах, людей и комаров, собак и рыб — не важно абсолютно. Собакен, если доживет лет до 25 будет умнее нас всех.) 

На самом деле из России нельзя уехать. Это пространство языка, по крайней мере пока этот язык общий. Сейчас всё так быстро меняется. Пользуюсь случаем написать это письмо тут и там пока ландшафт более менее гомогенный. 

Мыслепреступления, которые я совершаю приводят в мой дом мысленных росгвардейцев, они входят в двери каждый раз, когда я забываю закрыть двери. Мысли подобны реке, которая прошла через многие страны и города — в ней много культуры и грязи, в этой воде нас несет мимо чужих берегов, а рядом знакомые лица. Эта река Волга… хотя она целиком в России и не подходит. Значит не Волга, а Дунай, в котором я плыву ни рыба ни мясо — человек, головой вперёд, ударяясь о камни и уходя под воду.

Всё исчезает, никого это не волнует. 

Никогда не задумывались почему нас это устраивает? 

Мы смирились. 

У меня было столько разных вещей, которые я любил: коллекция драгоценных камней, картина в деревянной раме, набор перочинных ножей, фляжка с надписью «Лабытнанги». Сколько в моей голове было планов, которые я не осуществил — а чувств, уже забытых? Беременные женщины пропадают без вести, дети исчезают, а взрослые, тают на глазах. 

Вы когда-нибудь всерьез об этом задумывались? Что-то же должно оставаться. 

Я вырос в свободе 90-х. Помню городской рынок у Центрального Универмага 1999 года. Мне было 12 лет. Старший брат подарил мне старый кассетный плеер. В этот  год Земфира выпустила первый альбом, с одноименным названием, квинтэссенция её личности. В моей Вселенной это не было появлением чего-то нового, это было как-будто проявление давно существующего, как снимок на пленке.

«Наше радио» играло тогда, казалось, из всех приемников и было носителем объединяющих смыслов, нового и одновременно знакомого, родного. Я пришел в ларёк на рынке, чтобы купить себе кассету с первым альбомом Земфиры, который стоил 40 рублей. 

Кассету перематывали ручкой, чтобы не сажать батарейку. Гуляя по маленькому индустриальному  северному городку, в котором всегда осень и сумерки я держал ручку в кармане. День там полярный, изматывающий, а солнце не греет, а только светит — оно покладистое, как бы смирившееся с обстоятельствами и старается не попадаться на глаза. В городах южнее оно навязывает себя. 

Кассета была заслушана и исчезла. 

25 лет спустя 7 сентября 2024 года Земфира играла концерт в Белграде. Те же самые песни, которые я слушал из крохотных динамиков дешевых наушников. Во время концерта в город пришла непогода, как будто из моего детства — было очень холодно и темно. Кто-то сказал, что будет танцевать на концерте, я же ждал, что буду плакать. (Видели 10 тысяч русских в центре Белграда, слушающих музыку? А теперь вспомните причину почему они не дома и потанцуйте.)

Перед концертом толпа уже собралась и нам включили Mtskii “My love all mine”, вязкую песню о любви. 

Я подумал, что же чувствую здесь, в окружении нескольких тысяч россиян в этот дождливый вечер. Мне не удалось поймать никакого конкретного чувства и всё же я что-то чувствовал. 

Мы были вместе с Бьянкой, моей девушкой. Она француженка и внучка русских эмигрантов столетней давности. Что я знаю про ее семью? В доме её матери лежат около 700 писем её деда — переписка с другом за 40 лет с 1917 по 1954 годы. 

Они точно так же разъехались в разные страны во время Гражданской войны. Из их опыта можно увидеть, что жизнь полна скрытого смысла, видимый только в перспективе. 

.я смотрю на слова и язык как бы со стороны.

Шифрограмма из песни Земфиры: «блака оре ебо».

Дистанция между мной и неким полем русскости появляется незаметно, как форма облаков теряет форму — мозг пытается удержать расползающееся знакомое воедино, но ветер и время делает своё дело. Непокорность языка поддаваться трансформации сохраняет его в веках. Чувствую себя национальным меньшинством, умирающим видом, гидом в прошлое. Называю вещи, которых уже нет — исчезнувшими. Это поэтично. Мелко, на поверхности, но в целом — знаете, бывает и хуже. 

Меня что-то обидело, друзья собрались вновь меня не позвав, я достаю из кармана телефон и открываю заметки и исчезаю в них. Так ли все  остальное важно на самом деле? Кроме того, что в них написано:

Сложно научиться чего-то хотеть, когда ты был рожден в СССР. 

Когда я уезжал, то не думал о будущем. 

Когда я уезжал я думал только о будущем. 

Я хочу верить, что сила, возникающая внутри меня — идет сверху, от неба и облаков, а не от сгустка запекшейся на земле крови. Это обретение наполняет меня надеждой, что строки, которые оказались вместе на этом листе бумаги — будут прочитаны. 

В таком контексте, нужно как можно чаще говорить о любви. (объективно)

Ничего не случилось, просто обезьяна идет с Запада на Восток. 

Всегда говори Россия! (доступно по подписке)

Не верь абсолютно никому. (с улыбкой)

Можно научиться летать, но только в одном направлении. (это билет в один конец, сынок)

*(список междометий из википедии)

Белград 2024, осень.