«Если нам так необходим ответ на вопрос, что случилось с социальными связями в мире Интернета, то вот он: произошел колоссальный рост социабильности, но социабильности особого рода. Она стала проще и динамичнее благодаря постоянной подключенности и социальным сетям в Интернете. Тут дело не просто в дружбе или в межличностном общении. В Интернете люди делают что-то вместе, чем-то делятся, совершают поступки — в точности, как в реальном обществе, только в реальном обществе всегда есть измерение личного присутствия. Социальные сети — это живые пространства, в которых пересекаются все измерения человеческого опыта. Это видоизменяет культуру, потому что общение в сети требует небольших эмоциональных затрат, сберегает усилия и энергию. Пользователи преодолевают границы времени и пространства, производя при этом контент, создавая веб-ссылки и соединяя в сети различные практики. Это мир сетей, пронизывающих все сферы человеческого опыта. Люди совместно развиваются в непрестанном взаимодействии на множестве уровней. Но при этом они сами выбирают условия этого совместного развития. Таким образом, люди живут своей физической жизнью и при этом все больше включаются в бесконечное разнообразие социальных сетей. Парадоксальным образом виртуальная жизнь более социально разнообразна, нежели физическая, на которую накладывают свой отпечаток организация труда и условия жизни в городе. Но эти люди живут не в виртуальной реальности; эта виртуальность вполне реальна, поскольку она облегчает социальные практики, обмен и жизнь в обществе в рамках того, что я называю пространством потоков».

Мануэль Кастельс, «Власть коммуникации».

Текст А

Телефонный разговор в офисе: обсуждая рабочий вопрос, женщина, воспитанница советской и пост-советской эпох, узнает о предстоящей поездке коллеги-собеседницы и с нескрываемым (или театральным) удивлением встречает её намерение воспользоваться в этой поездке услугами гостиницы, когда как в том же городе имеются «свои» (родственники, которые, конечно же, смогли бы принять гостя — друга семьи). На том конце провода пытаются вежливо отказаться.

Эта вполне обыденная ситуация заставляет меня в очередной раз задуматься о том, какую трансформацию акторных сетей, которыми мы осмысляем повседневную рутину и которая структурирует саму нашу жизнь, мы переживаем ныне, как одновременно сосуществуют разные эпохи и традиции воспроизводства социальной реальности.

Наша первая героиня — представитель той модели социальных отношений, тех переплетений технических и виртуальных диспозициий, которые имели быть место до современной дигитальной (цифровой) эпохи мобильности, но уже после индустриального взрыва, который запустил стремительное увеличение капитала мобильности обеспеченного населения и изменил соответствующие перспективы неимущих. Этот капитал, обслуживая экономическую систему и определенные классы, уже преобразовал привычный для аграрного общества взгляд на пространство и «общество», уменьшив традиционную семью и создав для неё форму «нуклеарности», но и при этом дав доступ к городской культуре особой социологической перспективы, включив индивидуальное сознание в мир идеологий, статистик и хроник. Сообщаясь по телефонным сетям, пересылая письма и открытки, преодолевая сотни километров на личном автотранспорте и тысячи по железной дороге и воздуху, люди смогли помыслить себя частью нации и государства. В более личной сфере это привело к попыткам воссоздать или продолжить былое «родовое» чувство и заново организовать кровную есть: начиная неожиданными попытками описания «генеалогического древа» (особо важная практика после белого пятна, оставленного довоенными классовыми чистками в СССР, из–за которых многим пришлось фальсифицировать своё происхождение) и заканчивая праздничными и деловыми поездками к близким и дальним родственникам, теперь раскиданных по огромному физическому пространству мобильной и территориально дифференцированной экономики. Человек как социальный актор всюду и везде плетет сети и передвигается по тем рабочим схемам повседневности, которые он с детства наблюдает вокруг. Былая сельская община или рабочая артель реорганизуются как концепция универсального социального принципа, чтобы восстать в виде сети кровных и символических братьев и сестер, пронизывающих бюрократические системы («землячество» и «блат»), рабочие коллективы и рутину тогдашнего социалистического общества.

Эта женщина осмысляет и моделирует путь другого так, как ей известно: через сети родственников. Но это не просто схема эффективного и дешевого путешествия — это особая практика, которая поддерживает родовую сеть и инвестирует в неё символическое значение. Само это предложение выступает особой операцией приобщения другого к кровной сети, то есть означает близкие отношения и помогает демонстрировать и требовать доверие. Для акторов-инициаторов такой сети это полезное и благостное дело, которое позволяет навещать, общаться и делиться опытом, получать удовольствие от ритуалов гостеприимства и ценить это в близких. Если для молодежи эта практика стремительно сужается до назойливой точки-триггера спонтанной критики патриархальности и устарелости быта, то для людей уже наступающего прошлого всё ранее описанное есть сама плоть их социального бытия, фокус их внимания, дискурсы, через которые они получают идентификацию, роли и означающие для осмысления внешнего. Такая структура формирует специфичный горизонт значимых событий и отношений с ними. Минимально пользуясь достижениями современной мобильности (освоив Одноклассников и WhatsApp), но не уступая им в проектировании собственного социального пространства и сохраняя прежнее ощущение «мира» (политического и личного), пост-советский человек остается равнодушным к возможностям сетевого общения и единения вне семейной связи или навязанных в юношестве контактов (те самые бывшие одноклассники, с чего и началась история «Одноклассников»), не видит пользы в информационном многообразии и просто не имеет времени для прочего «цифрового» просвещения и приобщения.

Именно этими противоречиями может быть мотивирован вежливый отказ в гостеприимстве, описанный в самом начале текста. Отель — это актор или передатчик уже иной сети. Теперь осмысление своих социальных сетей происходит в виртуальном пространстве, уже укрепившемся в наших материальных практиках. Если для прежнего (к тому же советского) человека отель выступит скорее крайней мерой, к которой прибегают в экстраординарных условиях или будучи на чужбине (отдых заграницей или пребывание в незнакомом месте, отмежевание от чужаков), то нынешние воспитанники сети Интернета и капиталистических благ, обладатели сверхмобильных потенций, преодолев границы семей, городов и культур, свободные от необходимости практиковать свою идентичность через кровные сети и общинные ритуалы, мыслят отель более «легкомысленно» и прагматически утилитарно, как повседневное условие для передвижения и действия в горизонтальных сетях уже иных порядков. Договориться из номера о встрече, зайти в Интернет и связаться с друзьями из этого же города (обрести которых из любой иной географической точки теперь несравненно проще), даже попытаться здесь и сейчас завязать знакомство (для «старого» человека подобное немыслимо — ему необходима хотя бы косвенная партиципация с родственной сетью, когда как наш современник пользуется более «космополитической» моделью знакомств и дружбы) — всё это уже априорно для молодого поколения.

Если человек «старой закалки» не понимает суть современной модели общения, где властвуют виртуальные институты и горизонтальная сеть равных акторов, освобождающая от необходимости постоянно опираться в мысли и действии на семейную сеть, то 30-летний офисный работник или случайный студент не увидит смысла в установлении связи с дальним родственником или чьим-то «кумом», так как это грозит ему бессмысленными (для него) разговорами о тетушках и дедушках, сплетнями и прочей локально значимой информацией, привязанной к фамилии. Для модели этого человека свойственны связи и принципы их построения иного характера: общие интересы (хобби, идеологии, практики), совместное пребывание в сети Интернет (игры, форумы, сайты и чаты), быстрый доступ к сверстникам и собственной социальной среде, организованной индивидуально на его «вкус» в списке друзей Вконтакте или Фейсбука. Ценна возможность получить обилие медийной информации и потребить определенный контент, что лучше всего сделать именно в пространстве номера отеля, где никто не будет докучать, которое легко покинуть, а желаемый собеседник соединяется тут же по сети Интернет.

Текст Б

Календарь семейных праздников пост-советского человека — это не только сборник памятных дат, но и особый, постепенно наращиваемый коммуникационный каркас, где каждый праздник есть момент или возможность высказывания, распространения и производства сообщений и смыслов внутри мира родственных связей.

Семьи из провинции и вне крупных городов, когда-то рассеянные по стране советской системой, находятся в состоянии пространственной разобщенности и необходимости её преодоления. Решения этой проблемы приходили с новыми мобильностями: почта, телеграф, радио, телефон и телевидение постепенно уплотняли пространство и ускоряли события. Однако всё это не изменяло саму структуру и те диспозиции, в которых осуществлялось воспроизводство социальных сетей даже в рамках одного населенного пункта: общий и производящий котёл речей мог заработать только при непосредственном соприсутствии их тел. Телефон или почта калибруют всё ту же парадигму общественного — мы должны встретиться, чтобы установить «настоящий» диалог, то есть произвести достаточный объем создания и обмена смыслов. Телефонная связь или почтовое сообщение не может заменить того спектра социальных возможностей (особенно если говорить о сборищах), который нам предоставляет реальная встреча.

Как же здесь функционирует «праздник»? Праздник есть эксклюзивная возможность каждой семьи «одной» родовой сети (конечно, мы не способны определить, где начинается «одна» сеть, а где заканчивается «другая», если на это не указывает культура и материальность — например, королевский род со своим владениями) стать реальным сборищем, то есть материальным воплощением этой сети в единой точке пространства и времени, как, например, здание парламента или личный кабинет есть эксклюзивная возможность бюрократа стать реальной частью государства. Сквозь каждое событие, будь то годовщина свадьбы или день рождения ребенка, тянется общий нарратив «семейности» или «родовитости», куда уже и вливается сама память о том, чему, собственно, и посвящен день. Собираются не столько отметить «день рождения», сколько день включения нового субъекта в родовую сеть, день её воспроизводства. Поэтому последующим поколениям, рожденным уже в 90-х, знакомо это негласное и внутренне-понятное правило разделять две сферы: праздник «для родственников» и далее, в отдельный день, как будто настоящий (или личный, супротив общего) для самого именинника, праздник «с друзьями», то есть с представителями другого, чуждого родственной сети мира. Здесь дает о себе знать описываемая нами парадигма социального и необходимость её изолировать от внешнего влияния, от чужих. Именно потенциал этого антагонизма при новых мобильностях окажется уязвимым местом, которое и предрешит судьбу такого устройства социального.

Родственная сеть не является исключительно закрытой структурой, «кланом». Есть способы включения в неё не «по крови» и эти способы довольно важны функционально — например, кумовство. На микро-уровне на месте субъекта тут выступает всё та же, хоть и ослабленная индустриализацией и урбанизацией, вертикальная иерархическая («патриархальная») система, но уже в стремящейся к децентрализации подвижной структуре с нечеткими границами современных социальных сетей: со статусом кума соглашаются главы семейств, кум может выбираться из круга своих близких друзей (по работе, по армии или по студенческой поре), что влечет за собой, например, взаимную колонизацию инородных сетей или какие-либо важные «политические» (а порой и без кавычек) союзы, относящиеся к «городским» институтам; короче, «родственность» постоянно перераспределяется, переоценивается и реинтегрируется. Кумовство ныне есть поле соглашений локальных «патриархов», ответственных за рациональную организацию какого-то нового узора сети «без головы».

Теперь рассмотрим саму микроструктуру и логику каждого праздника — застолье. Застолье это не попойка (хотя ничто не мешает отдельным ручейкам сборища стать таковой) и не простая торжественная трапеза. Это место и процесс, где пересекаются несколько вечных для каждой семьи тем и нарративов. Это, для начала и на уровне вещей, один из центров специфичного пищевого дискурса, как обмен знаниями (рецепты, уход за здоровьем семьи) и как презентация семейного труда (закрутки как изобильность урожая и забота, кулинарное мастерство, многообразие и масштабность). Это практика припоминания и артикулирования сложных взаимосвязей и перекрестных историй среди родственников, благодаря чему каждый ощущает объемность сети и воспроизводит свои идентичности в её контексте. Это непосредственная встреча и реализация сети как таковой, за одним столом и в ходе буквального смешивания веществ — общей пищи, воздуха и материальности места. Именно в этих обстоятельствах застолье может растягивается (уже для многих странным образом) на полдня и больше. Торжество ритуала является вывеской, к которой стекаются субъекты родовой сети для долгожданного со-общения, для решения насущных вопросов, для проверки состояния всей структуры и её отдельных участников. Событие, которое оплодотворяет саму идею «родственности», её абстрактную форму, событие, которое и создает мираж под названием «род».

Но вслед за телевидением и телефонией появляется Интернет. Эта новая мобильность не просто ещё более ускорила и сблизила события, но вывернула наизнанку механизм производства самой социальной реальности — изменились её диспозиции. Кажется, что долгое неприятие гаджетов и мировой паутины пост-советским человеком есть не только какое-то мелкое ретроградство или неспособность обучиться новому, но и верное чутье на угрожающее его социальной реальности явление (практически маклюэнская интуиция: «средство коммуникации есть сообщение»). Мгновенные, бесконечно продолжительные, с широким спектром возможностей, социальные связи эпохи Интернета постепенно лишают практически всякого «функционального» смысла былые сборища, обесценивают родственность, понижают статус вертикальности семейной иерархии и одновременно с этим дают рождение многим горизонтальным сетям и способам их организации (самоорганизации), которые только расстраивают и разжижают родственную сеть, делая её окончательно эфемерной, оставляя лишь скелет из деловых связей и блата. Застолье пустеет смыслами, а в этих пустотах остается лишь сама пьянка, как событие ради самого события. Теперь собираются друзьями, то есть внутри «демократических» объединений, теперь озабочены фактической продуктивностью досуга (активный отдых, кино, настольные игры и так далее), а весь тот функционал старой парадигмы вынесен за скобки, в новую мобильность (припоминание, перекрестные нарративы, идентичности и так далее — всё теперь может осуществляться и приобретаться с помощью виртуального или внутри него, вне пространственных и временных рамок).

Я вижу скучающего молодого человека на обычном застолье — уже через двадцать минут он теряет интерес к нитям диалогов, отвлекается на свой смартфон и, наконец, ищет путей избежать сборища. Это не ребенок или дикарь, который ещё не научился «взрослому» нормального человека, но представитель совершенно иной парадигмы социального, марсианин на этой планете угасающей родственной сети.

Используемая (и рекомендуемая) литература:
__________________________________________________________________________

Кастельс, М. Власть коммуникации // М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2017. — 591 с.

Маклюэн, М. Понимание медиа: Внешние расширения человека // М.: Кучково поле, 2017. — 464 с.