1.

— Владимир, ничего не поделаешь, наши идеи буллшит. Это скам, не имеющий право на существование.

— Продукт-овнер сказал, что ещё не поздно исправить. Да и у него есть консёрн по поводу совсем других вещей…

— И чего же?

— Как заалайниться по ожиданиям с командой по разработке нашего сайта. Нам ещё нужно почелленджить стратегию таргетирования, нам ещё нужно зааппрувить стратегию позиционирования, нам ещё о многом нужно подумать.

— Но разработка — эджайл, Эстрагон…

— А бюджет всё ещё не закрыт! Мы стопорим процесс! Мяч на нашей стороне поля, и мы всё никак не можем ответить нашим коллегам, Владимир.

— Но ничего не поделаешь, получается.

— Получается, ничего, и нам остаётся ждать. Как же меня это заебало, хочу на море. Уже год как на море не был.

— И я тоже, я тоже год.

2.

— Я хочу умереть.

— Успокойся, расслабься, остынь. Может, пойдёшь погулять?

— Я хочу умереть.

— Съешь сладенького чего?

— Я хочу умереть.

— Не придумывай, не выдумывай.

— Я хочу умереть, мне горько, внутри у меня черно.

— Улыбнись, и это тоже пройдёт, неужели сложно понять такие простые истины?

3.

— Ой-ой.

— «… но кооаоаоаок блллля…»

— Ой-ой.

— «…ёбблблбланый рооооут…»

— Ой-ой.

— «… оввввввввуели там, вууууки…»

— Ой-ой.

— «… ОВЕРДРАФТ…»

— Ой-ой.

— Мы в мире идей, мы видим лишь искаженный свет.

— Фигуры искажены страданиями, усталостью.

— Холодный свет проникает ему под рубашку.

— Холодный пот подмышки делает влажными.

— Наивный, думает, что будет хотя бы на каплю поближе к нам.

4.

— Когда-то и он вернётся, я точно знаю.

— Не неси, пожалуйста, чепухи. Он мёртв, погиб, исчез из мира живых

— Но, Лай, подумай, ведь есть же чудо. Кто тело видел? Кто видел стрелы в сердце моего сына? Кто видел высушенную голову его за поясом лесного разбойника?

— О, Иокаста, любовь моя! Ты вселяешь в меня тревогу! Ты гневишь божество, смотри, как оно преломило губы, как будто бы чёрная ветка на белом небе, и двенадцать гарпий вокруг. Мне нужно скоро идти.

— Куда?

— Мне велено встретить кое–кого.

— Но кого?

— Вон видишь, в перспективе, красавец?

— Красавец!

— Его, я должен сбить на своём мерседесе, потому что так сказало мне божество. Потому что время не терпит, не верит ни нашим, ни вашим, ни каким-либо ещё оправданиям. Поэтому что оно жестоко к слабым и благоволит сильнейшему.

— Красавец… мне жалко его! Он смотрит как будто бы на меня: в глазах его что-то такое.

— Глаза — это то, что обманет, моя Иокаста! Была б моя воля, всем бы выколол их, и оставил бы только уши: слушать музыку Баха и прогнозы погоды, а другого не нужно, не нужно! Сколько горя от этих глаз!

— Сколько печали, моя любовь!

5.

Каждая из фигур вправе хранить молчание.

Каждое слово может быть использовано против нас.

Молчание — золото. «Молчание» Бергмана.

«Молчание» Леонида Андреева.

Молчание, похожее на мычание.

И другое, которое, скорее — как расставание.

Молчание как ожидание

в переписке, когда ты ждёшь,

что теперь-то он точно ответит.

Молчание греческих статуй, с губами, тяжёлыми, как «пока».

Молчащие облака, размазанные по небу,

как старенький Деррида обычно размазывал

масло по высушенному хлебу.

И, может быть, ещё — молчание как вода.

Набрали в рот, заполнили пустоту,

слушая хлорированную музыку, как будто ту,

но уже не ту.

6.

Четыре фигуры. Двое, крепко обнявшись, лежат на пледе. Не сдвинутся с места, даже если их расстреляют вот тут же у самой кромки воды.

Третий нежится на песке. На боку. Смотрит тик-токи и ловит весеннее солнце.

Четвертый делает какие-то обрывочные заметки. Ему всё это явно не по душе.