Расколдованный мир
Ощущение, что «в мире что-то не так» возникло давно. Ощущение Something Happened. Помню, сидел на стройке сторожем, заменяя друга, и вдруг пришло короткое сообщение: умер Деррида. А он у нас там, в вагончике, среди прочих heroes, висел. А потом ушел со сцены — внезапно — другой, висевший у нас. Собственно, Боуи. А вскоре и третий, Линч, объявил, что покидает кино. Впрочем, как вы понимаете, дело не в том, что они вдруг разом ушли. Дело в том, что они внезапно остались без работы.
Последнее время я много думал о детстве. Я родился в 1981 году. Некоторые из читателей, может быть, вспомнят сборник стихов Гнома Ивановича «От дисциплины до дезинтеграции». Это название, в общем, можно записать — будет красноречивей — и цифрами: «1981–1989». Первая дата: выход альбома King Crimson «Discipline», вторая: «Disintegration» The Cure. И этот сборник не только про личную историю и дезинтеграцию детства. Это, кроме всего прочего, и про смену эпох.
Писатель Быков любит говорить о сложности семидесятых. В восьмидесятых — по его мнению — все стало стремительно кончаться. Есть хорошее итальянское слово fenite, перекочевавшее в английский, есть слово flection, есть слово final. Быков часто называет дату: 1985 год. Как известно, «Discipline» был первый альбом в ряду гениального волнового триптиха (1981-1984) великой группы. Потом начался ряд ступеней, ведущих вниз: 1985,1986, 1987, 1988, 1989.
Например, в 1988 году я пошел в первый класс средней школы и был крайне разочарован. Есть хорошее итальянское слово deluso, лишение иллюзий, в общем. После лета, проведенного в Каспийске, в лазанье по горам с атласами насекомых и птиц, после латинских молитв Посейдону из книги Яна Амоса Коменского — люминесцентные лампы, вонючие тряпки, букварь по слогам. Впрочем, старый мир дисциплины все еще жил.
1989 год я провел в Калинине и в Москве. Все лето в нашем доме проходил капитальный ремонт (год дезинтеграции все же). Вскрывали полы. Папа уехал на строящуюся (до сих пор under construction) дачу, а мы с мамой блуждали (little wander). Около месяца жили у сестры, в Домодедово. Потом в частном доме у маминой подруги. Покупали пончики к чаю. Высоцкий пел с пластинки про «Тау Кита». Были в обычных — и не очень — московских местах. В тот же год, надо сказать, я крестился в только что открывшемся храме великомученицы Екатерины. В тот год я читал особенно много книг по географии, биологии, медицине, астрономии. Все, что попадалось под руку, читал, как то труды Авиценны, «Садик» и Оду из Мена, учебники старших сестер, «Энциклопедический словарь юного химика», «Науку и жизнь», «Технику — молодежи» и другие журналы. Тогда же я, кажется, начал, как все, коллекционировать марки, значки. Побывал в Ленинграде. Увлекся фототехникой. Пошел в шахматный клуб, на теннис. Там, на теннисе, был автомат с ледяной и кусачей водой без сахара. В магазинах — «Байкал» и «Тархун», в бочках — квас. Всё по олдскулу. Кстати, Новгород тоже, наверное, был в этот год. Или позже. Не помню.
В 1990 году мы ездили на турбазу «Чайка» на озере Волго. Время там самым чудесным образом застыло. Не иначе как поработала академия самого пана Кляксы. Столовая с булочками и компотом, телевизор «Горизонт» и мозаика в холле, семидесятническая эстетика интерьеров и экстерьеров (этакий petit Le Corbusier), колеблемые ветром тюлевые занавески, неизменная библиотека, камни и лес, а главное, та тишина и те пустоты, которыми полны лучшие фильмы Антониони, лучшие книги Стругацких, картины Хоппера, конечно.
Годом позже, в 1991 году, был Адлер. Тот самый железобетон как в «La Notte», тот же, почти миланский, послеполуденный зной и состояние wish you were here. Тут я достигаю предела того, что можно сказать в словах, а молчать
Наконец, в 1992 году была деревня «Пречистый бор», куда стал уже проникать Zeitgeist 90-х, но тогда еще с самого краю, оставляя в покое поражающие воображение лакуны, пустоты. В такой деревне (какой она была в 1992 году, не сейчас) не просто могли быть написаны мамлеевские «Шатуны». В такой деревне «шатуны» тогда жили.
Отматывая видеокассету памяти к середине восьмидесятых, не могу не вспомнить удивительных подмосковных чебуречных и пельменных, где мы обедали с мамой, которая брала меня часто с собой как в командировки (например, в Подсолнечную), так и с племянником домодедовским посидеть. Собственно, в таких пельменных, обессмерченных писателями вроде Стругацких, Мамлеева или Орлова (мама тогда в электричке и читала «Альтиста Данилова», пересказывая что-то мне), зарождалось, в том числе, само мое Я.
Это действительно был удивительный магический мир. Пустой и подсвеченный солнцем. Мир полный невидимого присутствия. Empty and illuminated by the sun. A world full of invisible presence. Как тут не вспомнить другую великую рок-обложку, «Presence» Led Zeppelin, что создал, к слову, все тот же Сторм Торгесон.
Итак, заколдованный мир держался. Держался мир Леса, мир тронутых каплями предгрозового дождя пыльных шпал, мир «Городов красной ночи», написанных в тех же восьмидесятых. Одним из последних эмиссаров того мира был агент Купер. Тот, молодой, конечно. Этот мир дышал, пока по Николаевской железной дороге ходили те самые, мамлеевские электрички, а в полупустых пансионах еще колыхались, как крылья каких-нибудь полупрозрачных фантастических бабочек на ветру, тюлевые занавески. И все девяностые этот мир жил. Теснимый, окраинный, ad marginem он проявлял себя порой и в тихом дворике на Пятницкой посреди Москвы, и в питерской подворотне, и в тверском частном секторе.
А потом пришли нулевые. И хлынула нефть (There Will Be Blood) с небес. И потекли черные реки денег. И пополз к небу пластик. И начался вечный ремонт. Где-то в середине десятилетия, вскоре после смерти философа Деррида, нашу старую студенческую столовую, в которой ты мог ощущать себя, по меньшей мере, Венечкой Ерофеевым, либо парторгом Дунаевым, реорганизовали. Граненые стаканы заменили пластиковыми, убрали баки с чаем, поставили кофейный автомат. Повесился Ваня Кранов. Где-то примерно в это же время умер, кстати, и Летов. Потом вдруг свалился Боуи, замолчал Дэвид Линч (оба славных агента, коллеги Купера). Потом весь корпус нашего факультета wrapped in plastic.
