Ницше в 1882 году в книге «Весёлая наука» написал так: «Бог умер, но такова природа людей, что еще тысячелетиями, возможно, будут существовать пещеры, в которых показывают его тень. И мы — мы должны победить еще и его тень!». Спустя 77 лет египетский писатель Нагиб Махфуз, позже ставший лауреатом Нобелевской премии по литературе, напишет книгу — поначалу будет казаться, что тот, кто в ней за бога, бессмертен, но повсюду его тень, победить которую у его потомков никак не получается. Что касается слов Ницше, то некоторые теологи считают: Бог, например, мог умереть, создавая мир и растворился в созданном — в «Детях нашей улицы» создатель, от которого пошла история некоторого квартала, тоже растворился, чтобы появляться то тенью, то голосом, но всё-таки найтись в финале.

Нагиб Махфуз написал не просто историю становления одной улицы или появления и развития одной общины, но создал историю всего человечества — вокруг «Детей нашей улицы» абсолютно полый мир, чистый лист, на котором с первой главы кто-то песком рисует пустыню, большой дом с райским садом и вездесущим счастьем, за которым маячит могучая фигура главы этого дома, хозяина и отца — аль-Габаляуи. Запретный плод сладок всегда, брат встаёт против брата, появляется змей-искуситель — вы прекрасно знаете, чем кончаются такие истории, даже если не читали Библию, не держали в руках Коран или не слышали про Танах. Рождается Легенда и передаётся из уст в уста — про братьев, где один был злой, а другой добрый, их дети выросли, но другой плохой брат убил другого хорошего брата, их потомки заселили своими внуками целый квартал, как росла община, но не крепла среди самой пустыни, а постоянно шаталась под гнётом проблем, задыхалась бедностью, мутило её от насилия, тут же краснела она от чистой любви, но только для того, чтобы дальше упасть лицом в самую грязь и навоз от удара более сильного, но только для того, чтобы потом наивно подняться и переть дальше, услышав чью-то мифическую, но такую ясную подсказку: встань, иди, борись, сделай! Поколение сменяет поколение, у поколений этих нет ни конца, ни края, когда умирают одни герои и появляются другие — непонятно, потому что поколения эти как волны: схлынула одна и тут же набежала другая. Идут года, а может быть даже и века — времени здесь, как и географии, нет совсем, это самое время иногда влезает в чей-то рассказ неуверенным «давно это было» или уточнением, что умерли такие-то, но родились сякие-то. Учитывая эти волны, можно вот-вот ждать, что где-нибудь в середине повествования кто-нибудь изобретёт паровоз, но нет (впрочем, зато изобретают бомбу). Здесь, законсериврованные в своей маленькой карте — несколько кварталов, общин, пара больших домов и между всем этим огромная пустыня — царствует совсем другая цивилизация.

Как в консервах же и живут: и бич этого квартала, как не раз повторяет тот или иной поэт (и, в общем-то, сам неизвестный нам рассказчик, умеющий писать и излагающий поэтому историю своих предков) забвение. Плохая память. Действительно, местных героев ничуть не тревожит повторение собственных ошибок — иногда в самом деле кажется, что наконец-то зло в чьём-нибудь очередном лице повержено и в квартале должен наступить порядок, но уже в следующей главе — а точнее, в следующем поколении выясняется, что это всё только мираж, потому что если и есть в этом грешном мире что-то постоянное, то это, собственно, грехи. Улица аль-Габаляуи постоянно находится под гнётом жестоких надсмотрщиков, собирающих дань и лупящих по чём зря всех без разбора, управляющий Большого дома — места, откуда когда-то были изгнаны братья-основатели рода, присваивает все доходы с улицы себе, хотя всем и каждому известно, что владелец дома, отец и дед всей улицы аль-Габаляуи в своих десяти заповедях завещал всё поделить между потомками и жить в мире и благополучии. Никто и не помнит про эти заповеди, более того, несмотря на перемену поколений, мысль о том, что дед аль-Габаляуи уже давно умер от старости, не приходит никому в голову — умирают только жители улицы, но житель Большого дома, великий и ужасный, запершийся там неведомо когда (об этом даже не говорят, как давно это было) здравствует и ныне, только слуги до сих пор вносят ему всё необходимое и никто никогда его не видит. Тот или иной герой подчас слышит его таинственные указания — и вот тогда-то вспыхивает маленькая революция в квартале, но каждый раз, конечно, по-разному — в зависимости от самого героя; у каждого своя личина и свой образ. Это или силач-справедливец Габаль, который хочет, чтобы всё было по справедливости, сплотивший народ, что кажется похожим на Моисея, или скромный плотник Рифаа который и думать не думает о богатстве, только лишь о счастье для всех, напоминающий Иисуса, или скромный Касим, которого где-то ещё могли звать Муххамед. Каждому из этих героев в пустыне на ухо ветер-голос шепчет: я повелеваю! Кто-то при этом видит то слугу аль-Габаляуи, кто-то — и вовсе его самого, туманную в ночи фигуру, которая спешит скрыться за высоким забором дома. Аль-Габаляуи вездесущ — он знает всё, что происходит в квартале, но сам никогда не вмешивается в творящийся беспредел: герои (обычно слабые женщины) то и дело вскидывают руки к небу и стонут что-нибудь вроде: ах, почему тогда аль-Габаляуи сам не вмешается в это! На что очередной герой говорит: такова воля аль-Габаляуи, он хочет, чтобы это сделал я! И, конечно, делает, с разной степенью успеха. В целом, из аль-Габаляуи вышел бы отличный директор — получается, что каждый раз исходя из ситуации, он чётко выделяет для себя именно того, чьей сильной стороной будет лечиться та или иная дырка в этом маленьком мироздании. Ну, а смерть героя — что ж, улица большая, можно подождать, пока родится новый. На всё воля…

Если представить, пусть и на минуту, что аль-Габаляуи это действительно Бог, то первый изгнанный им из райского дома сын — Адам (в книге Адхам) по вине Идриса, который может символизировать Дьявола. Габаль, сплотивший народ, и правда окажется Моисеем, Рифаа, смиренный и кроткий, изгоняющий бесов из заблудших душ, безусловно, Иисус, а объединивший два разных клана Касим — Мухаммед. Последователи каждого героя селятся в разных частях улицы, символизируя иудаизм, христианство и ислам. В пятой и последней части появляется герой по имени Арафа — он исследователь и учёный, одержимый поначалу местью, а потом — справедливостью, Арафа — символ науки, которая при столкновении с божественным делает малоприятные для этого божественного вещи — угадайте, что должен сделать этот герой? Нагиб Махфуз отрицал то, что старый вечный дед улицы — бог, поскольку «Бог велик» и также Бог упоминается в этой книге как отдельная сила, но, однако, общественность не поверила: сперва эту книгу запретили к публикации в 1959 году, и только спустя 8 лет она вышла в Ливане, а ещё спустя 22 года книга добралась до издательств в Америке. Получив свою Нобелевскую премию в 1988 году, спустя шесть лет, Махфуз получил ещё и удар ножом в шею — за свои еретические намёки в литературе, за заговор с Западом, за дискредитацию ислама. Писатель выжил, но страдал — и сейчас, пожалуй, можно действительно понять, что замысел «Детей нашей улицы» куда глубже, чем просто детские аллюзии на канонические истории. Вот жители улицы в бедности смотрят на дом своего деда и думают: «почему мы голодаем, что мы сделали?», ровно как и сам нынешний Египет, где большая часть населения живёт за чертой бедности, с постоянной угрозой голода, нехваткой воды, импортом 60% продовольствия, смотря на богатства избранных. Пророческая книга, в которой финал подобен реальности — ведь ничего так и не изменилось.

Я люблю болтать про книги. Другие околокнижности на телеграм-канале, где пишу про всякое прочитанное.