Что такое философия? (Qu’est-ce qua la philosophie?)

Историзм и становление.

«…история еще и поныне обозначает лишь комплекс предпосылок (пусть и очень недавних), от которых нужно отвернуться, чтобы стать, то есть сотворить нечто новое…Философия не может быть сведена к своей истории, потому что философия постоянно отрывается от этой истории, дабы творить новые концепты, которые вливаются в историю, а не проистекают из неё» (с. 111).

Начало: «Понятия субъекта и объекта не позволяют подойти вплотную к существу мысли… Мысль осуществляется скорее через соотношение территории и земли» (98). Территория — здесь подразумевается, пожалуй, общественно-экономическая формация, государство, где мысль, рассуждение — это идеология, то есть Делёз придерживается традиции, идущей от М. Фуко, которая подразумевает рассмотрение дискурса через призму властных отношений и других идеологических форм, под действием которых дискурс приобретает социальное значение.

В этой главе Делёз дает подробное описание пространственного характера концептов, порожденные соответствующей интуицией (=онтология). Философия вообще — это творчество «концептов», которые имеют абстрактную сущность (потому могут быть далеки от истины, иначе говоря, становятся софизмами), т.е. подвержены формальной логике, но имеют также и содержание, связанное с материализмом, что открывается осознанию человека при условии, что он начинает изучать философию глубже, чем привык до этого.

Концепты имеет категорию детерриториализации (от территории к земле — от государства к пространству свободного мышления каждого индивида, от подавления к свободе) и ретерриториализации (от земли к территории, сознание одного способно определить бытие других, от свободы к государству). Проще говоря, здесь столкновение двух воззрений на политику, а конкретно на суть управления государством: это, с одной стороны, утверждение Платона, что государством править должен один человек — один, но зато очень мудрый, стойкий, сильный; и, с другой стороны, воззрения либерального толка — государство суть общее дело, где власть принадлежит свободным гражданам. Платон, если угодно, говорит о ретерриториализации; Милль, Гумбольдт и другие говорят о детерриториализации. Но что осуществляет детерриториализацию? Государство и тиран, а стало быть — монополия. [Если изначально можно было подумать, что здесь есть место марксизму, то, подумав, придем к выводу, что ничего подобного здесь нет. Так как для Маркса геофилософия означала бы следующее: "… географическая среда влияет на человека через посредство производственных отношений, возникающих в данной местности на основе данных производительных сил, первым условием развития которых являются свойства этой среды…" (Плеханов, «Основные вопросы марксизма», с. 46-47). У Делёза до такой конкретности не доходит. Однако такие подробности мало волнуют]. Больше волнует вопрос: а что осуществляет ретерриториализацию? Полис и свободные граждане, а стало быть — рыночная экономика.

Детерриториализация может быть трансцендентна (в имперских государствах, ибо властвует один) и имманентна (в полисе, ибо существует на практике). В первом случае есть место релятивизму, во втором — абсолютному («когда земля переходит в план чистой имманентности мысли-Бытия, мысли-Природы»).

«Мыслить — значит развертывать план имманенции». То есть мыслить — значит искать выход к свободе. «Философия — это становление, а не история, сосуществование планов, а не последовательность систем» (с. 69). [Не история — d. h. не-вульгарное понимание истории]. К слову, вот отрывок из Энгельса: «Люди сами делают свою историю, но они до сих пор делали ее, — даже внутри отдельных обществ, — не по общей воле и не по общему плану. Их стремления взаимно перекрещивались, и именно потому во всех таких обществах царствует необходимость, дополнением и и внешней формой проявления которой служит случайность». Делёз лишь обобщает слова Энгельса. Поэтому и философия возникла случайно (=необходимо, по диалектике; ибо явление [Erscheinungen] переходит в сущность [Wesen], абстрактное переходит к конкретному) — точнее, имела причину, но случайную, а именно: встреча греческой среды с планом имманенции мысли — встреча первичной формы демократии к совершенству.

«Внутри концепта эта причина зависит от сочленения составляющих, которое могло бы быть и другим в случае другого их соседства. Принцип причинности, каким он предстает в философии, — это принцип случайной причинности, и формулируется он так: настоящие причины бывают только случайными, мировая история может быть только историей случайности» (108).

Может показаться, будто проблема лишь в том, что Делёз признает большей частью онтологию. Но онтология в единстве с гносеологией и Логикой есть диалектика, поэтому Делёз, на второй взгляд, отнюдь не метафизик; он был бы метафизиком в том случае, если бы признавал только онтологию как учение о бытии вообще, бытие как все во всем, отрицая при этом диалектику (=Логику). История философии, поэтому, не без диамата. Таким образом, Делёз утверждает понимание истории (Geschichtsauffassung); ломает вульгарную теорию эволюции, «которая целиком построена на том принципе, что ни природа, ни история не делают скачков и что все изменения совершаются в мире лишь постепенно» (Плеханов, «Основные вопросы марксизма», с. 31).

Далее следует пример (под цифрой VII), где Д. указывает на то, что греки первыми осознали Объект в его отношении к субъекту (мышление и бытие); указывает на то, что напрасно искать «аналитическую и необходимую причину», которая связывала бы философию с Грецией, напрасно то искал Хайдеггер; более того, греки сделали тот шаг (рефлексия и коммуникация), который позволил концепту внутренне развиваться — т.е. определили поверхность понятия (=формальная логика, можно сказать, пустота форм познания — Denkformen) и его содержание (=сущность, der Inhalt). Стр. 109-110: «По Хайдеггеру, греки не умели «артикулировать» свое отношение к Бытию; по Гегелю, они не умели рефлектировать свое отношение к Субъекту»; они остаются историцистами, «поскольку историю они полагают как форму внутренней жизни, в которой концепт закономерно развивает или раскрывает свою судьбу». Непредсказуемое творчество концептов. [Если я хочу сказать, что мысль бесконечно углубляется от явления (абстрактного) к сущности (конкретному), то для Делёза это будет так: мысль бесконечно углубляется (в план имманенции) от концепта трансцендентного к концепту имманентному, et vice versa]. Терминология и формулировки Гегеля — Делёз вовсе не антигегельянец, он не преодолевает Логику и даже не пытается (см. Гегель, «Лекции по философии истории»).

Что такое план имманенции? Это поле пространства.

Геофилософия = география ума (мышления), география политики, идеологии, мысли территории. География «отрывает историю от культа первоначал, утверждая могущество «среды»…Она отрывает её от структур, заменяя их начертанием линий, устремленных в бесконечность…Наконец, она отрывает историю от нее самой, открывая становления, которые не принадлежат истории» (111).

Имманентность и концепция капитализма. «Почему капитализм — на Западе, а не в Китае III или даже VIII века? Потому что на Западе эти составляющие были на подъеме, медленно приспосабливаясь друг к другу, тогда как на Востоке им мешали дойти до конца. Только на Западе очаги имманентности расширялись и распространялись» (112). И далее Д. указывает, что на Западе был только внутренний предел, который все время смещается, и по мере своего смещения воспроизводит себя как предел; на это переводчик (некий гражданин С. Зенкин), чтобы лучше понять суть, приводит примечание из третьего тома «Капитала» Маркса:

«Капиталистическое производство постоянно стремится преодолеть эти имманентные пределы, но оно преодолевает их только при помощи средств, которые снова ставят перед ним эти пределы, притом в гораздо большем масштабе…Настоящий предел капиталистического производства — это сам капитал…» (К. Маркс, Ф. Энгельс, соч. в 9 тт, т.9, ч. 1, с. 242).

Делёз умел быть марксистом. Маркс нужен ему, чтобы критиковать капитализм. Medias res: критика капитализма, в свою очередь, ведет к сути акцента геополитики (след., геофилософии): процессы отчуждения, господства, подавления и насилия одних над другими составляют историческую социокультурную константу всех исторических систем, что создает репрессию; история философии (гегельянство, богословие) как стандартная парадигма социо-мышления (работа рассудка) — инструмент репрессии. Детерриториализация — это освобождение от репрессии (=отчуждения, по Марксу). Ретерриториализация — заключение (личности) в отчуждение.

Стр. 113. «Бесконечное движение мысли, которое Гуссерль называет Телосом, должно было сопрячься с великим относительным движением капитала, который все время детерриториализовался, дабы обеспечить тем самым власть Европы над другими народами и их ретерриториализацию в Европе. Таким образом, связь между капитализмом и новоевропейской философией такая же, как и между античной философией и Грецией: это соединение абсолютного плана имманенции с относительной социальной средой, которая также действует на путях имманентности. В развитии философии древнюю Грецию связывает с современной Европой, через посредующий этап христианства, не закономерная непрерывность, но случайное возобновление одного и того же случайного процесса, уже при новых исходных данных». Das ist aber schön!

Демократия как завершение ретерриториализации мирового капитализма в новоевропейском национальном государстве. Стр. 114: «Как показывает Бродель, капитализм впервые возник в городах-государствах, но они заходили столь далеко в детерриториализации, что новоевропейские имманентные государства должны были умерять их безумный порыв, настигать и окружать их, осуществляя необходимые ретерриториализации в виде новых внутренних границ. На этих экономических, политических и социальных основах капитализм вновь оживляет мир Греции». К слову, Гегель утверждал, что демократия в Греции была связана с малым объемом государства (бюрократии), что речь, живая человеческая речь связывала граждан, создавая тем самым пылкость (Erwärmung). Но к Делёзу:

«Человек капитализма — это не Робинзон, а Улисс, хитрый плебей, заурядный средний обитатель больших городов, коренной Пролетарий или чужестранец-Мигрант, которые и начинают бесконечное движение — революцию. Сквозь весь капитализм проходит не один, а два клича, равно ведущие к разочарованиям: «Эмигранты всех стран, соединяйтесь…Пролетарии всех стран…» На противоположных полюсах западной цивилизации — в Америке и России — прагматизм и социализм разыгрывают возвращение Улисса, новейшее общество братьев или товарищей, подхватывает мечту греков и восстанавливая «демократическое достоинство»».

Здесь Делёз под разочарованием определяет ревизионизм. Что Сартр, что Делёз — едина суть критики ревизионизма. Следующий ревизионизм — это май 68-го.

«Важно разграничивать не столько так называемый утопический и научный социализм, сколько разные типы утопии, одним из которых является революция. В утопии, как и в философии, всегда есть риск реставрации трансцендентности, а порой и надменное утверждение ее, поэтому нужно различать авторитарные утопии, или утопии трансцендентные, и утопии либертарные, революционные, имманентные. Но если мы говорим, что революция как таковая есть утопия имманентности, то отсюда отнюдь не следует, что это мечта, нечто нереализуемое или же реализуемое ценой измены себе. Напротив, мы полагаем революцию как план имманенции, бесконечное движение…— но лишь постольку, поскольку эти ее черты соединяются с наиреальнейшей борьбой против капитализма здесь и сейчас и упрямо затевают новую схватку всякий раз, когда прежняя заканчивается изменой. Итак, слово «утопия» обозначает смычку философии, или концепта, с наличной средой — политическую философию (возможно все же, что утопия — не лучшее слово, в силу того усеченного смысла, который закрепило за ним общественное мнение)». Тем самым terminus утопии переходит из состояния «ничто» в состояние «нечто»; здесь Делёз подчеркивает суть геофилософии и значение революции как таковой. Однако добавление получше:

«В своем качестве концепта и события революция автореференциальна, то есть обладает самополаганием, которое и постигается через имманентный энтузиазм, а в состояниях вещей и жизненном опыте ничто не может его ослабить, даже разочарования разума. Революция — это настолько абсолютная детерриториализация, что она взывает к новой земле и новому народу» (117).

D.h. революция ломает прежний государственный строй и строит новое общество — но здесь речь о революциях вообще, не столько о социалистической революции. Тем не менее, здесь именно то, что нужно: Делёз признает революцию, признает, но не через Sprengung Энгельса, здесь поверхностный marxism-leninism, вольное прочтение брошюры Ленина «Государство и революция». Но все же о недочете: Делёз не указывает на перерастание буржуазной революции в революцию коммунистическую, таким образом, если революция и «взывает к новой земле», то это должна быть коммунистическая революция, т.к. буржуазная революция меняет лишь политическую надстройку, когда как коммунистическая революция меняет ход истории совершенно, устанавливая новую общественно-экономическую формацию (социализм). Лишь в таком случае революция будет завершенной.

Далее следует дискурс о Советской революции (Sovietique de la revolution) — признание величия революции, но разочарование тем, во что это в конце вылилось — ревизионизм и идеологизация марксизма: «Абсолютная детерриториализация не обходится без ретерриториализации. Философия ретерриториализуется в концепте. Концепт — это не объект, а территория. И вместо Объекта у него — некоторая территория» (117). Подчеркиваю, территория есть (переходит в) государство (=репрессия). Абсолютная детерриториализация от государства — это коммунизм, т.е. полное отмирание государства.

[«Освобождение пролетариата может совершиться только в силу освобождения человека от “власти земли”» (Плеханов, «Н.Г. Чернышевский, с. 77). Освобождения человека от власти территории. Смешно, но мне кто-то сказал, что у Делёза нет ничего марксистского].

Стр. 123-126. Критика демократического (современного) государства: демократии не может быть при капитализме, для капитализма есть только одна мировая вещь — рынок. Таким образом, права человека теряют подлинное значение, становясь тем самым бытием-для-рынка (ясно, что подлинная демократия — это salus popuil suprema lex est):

«Права человека — это аксиомы; на рынке они могут сосуществовать с другими, в частности с аксиомами безопасности и собственности, которые даже не столько противоречат им, сколько игнорируют их и приостанавливают их действие…Кто может сдержать и поддержать в каком-то порядке нищету и детерриториализацию-ретерриториализацию пригородных трущоб, если не мощная армия и полиция, которые уживаются вместе с демократией?…Права не спасают ни самих людей, ни философию, ретерриториализующуюся в демократическом государстве. Права человека не заставят нас благословлять капитализм».

Главная проблема общества не в том, что нет недостатка в коммуникации, но в том, что у нас нет творчества — «нам не хватает сопротивления настоящему».

Творчество концептов суть обращение к будущему, к некоей будущей форме, взывая к новому — новой земле, respective, новому народу. Что касается т.н. европеизации, то это не становление, а, скорее, всего лишь история капитализма. Делёз отделил, важно подчеркнуть, формальную историю (последовательность) и диалектику (становление), что есть, как бы ни говорили, но именно что марксизм. Итак, европеизация — не становление, но история капитализма, «препятствующего становлению порабощенных народов» (ibid). [Не метафизическое «быть», а диалектическое «стать», т.е. движение]. Коррелятом творчества философии и искусства является создание ещё отсутствующих земли и народа.

Затем Делёз обращает внимание на дело Хайдеггера — как предикат дискурса о неоднозначной позиции философов относительно демократии. Суть-де в том, что, по Делёзу, «Хайдеггер попытался вернуться к грекам через немцев в самый худший момент их истории: как говорил Ницше, что может быть хуже, чем ожидать грека, а встретить немца?» (127). «Хайдеггер заплутался на дорогах ретерриториализации, ибо дороги эти не отмечены ни вехами, ни парапетом. Возможно, этот строгий профессор был безумнее, чем казался». Хайдеггер ожидал демократию в ретерриториализации нацизма. Однако Делёз здесь усматривает конститутивное (constitutif) отношение философии с не-философией, подчеркивая, что это вопрос становления. «Философ должен стать не-философом, чтобы не-философия стала землей и народом философии». Это значит, что философия должна иметь непосредственную связь с политэкономией. Более того, важно, чтобы философ находился внутри народа:

«Художник или философ неспособны сотворить новый народ, они могут лишь призывать его — изо всех своих сил. Народ может быть сотворен только в страшных страданиях и уже не может больше заниматься искусством или же философией. Однако книги по философии и произведения искусства тоже содержат в себе свою невероятную сумму страданий, позволяющих предчувствовать пришествие нового народа. Общим для них является сопротивление — сопротивление смерти, сопротивление рабству, сопротивление нетерпимому, сопротивление позору, сопротивление настоящему».

Summa summarum: во-1-ых, Делёз признает революцию как воззвание к новому народу и новой земле; во-2-ых, Делёз понимает философию как пространственное мышление, однако это вовсе не означает метафизичность его системы — наоборот, Делёз против метафизики; в-3-их, категории «детерриториализации» и «ретерриториализации» есть пространственное перетолковывание гегелевского диалектического понятия инобытия (Anderssein), но только на политэкономическом поле. И, наконец, в-4-ых, Делёз трактует свободу через призму постмодернизма, что, по сути, не меняет внешнюю форму, следовательно, сохраняет имманентное содержание.