Create post
«Вопреки всему»

«Зона»

Владимир Коваленко

История из 1979 года, которую дед упаковал в слова в 2004 году.
Лес безразлично пережёвывает тюрьму: тропинки, по которым бродили надзиратели, скрыты в траве; двери гниют в подлеске; блестят настырно лишь почтовые ящики, создающие иллюзию беседы на равных — со свободными.
Плотный и страшный текст; дедовское упражнение в политизации образа руины — если с таким не сталкивались ранее, см. опыт Георга Зиммеля.

Все рассказы — в сборнике «Вопреки всему»

Избранные — в коллекции на «Сигме»

Чебоксары, 1912 // «Россия в фотографиях»
Чебоксары, 1912 // «Россия в фотографиях»

Валяясь в очередной раз на больничной койке в травме, просто разговорился с соседом по палате и в обалдении обнаружил, что родился он в Александровске, работал в Чебоксарах и прекрасно знает, что происходило в этих краях в конце тридцатых.

Первые поселенцы появились здесь в период великого раскулачивания, их привозили целыми семьями, вытряхивали в чистое поле и… забывали!

Поначалу мерли безмерно, затем обустроились, завели разрешенную законом скотину, распахали пашню и зажили припеваючи на зависть местным голодранцам, в пьяном опупении таращившим зенки на диковинных животных по имени верблюд, которые великолепно прижились в этом суровом крае, безропотно перевозя грузы и с удовольствием поплевывая в хмельные рожи аборигенов.

Вспомнили о пришельцах только в сорок втором году, когда войне потребовалась новая порция пушечного мяса. К этому времени в Евгеновых Юртах уже жил своей темной жизнью первый в этих краях политический лагерь.

Сразу же после войны по снегу уныло потянулись этапы зеков из фашистского плена прямиком в наш — через Чебоксарское болото, поначалу в Маткул, затем в Ярки и напоследок в далекую Ах-Конгу.

По всей Черной появились заставы, весной по реке валом пер молевый сплав, а опосля специальные бригады чистили берега от застрявших бревен, собирали баланы, вязали в плоты и гнали в низовья. Кипела и отмирала специфичная жизнь, леса редели, но дичи было навалом.

О клеще в те времена даже слыхом не слыхивали, дустом еще леса не посыпали, лесной промысел не назывался браконьерством, живность плодилась и размножалась безнаказанно, и местный охотник-хант снабжал все лагерное начальство мясом и рыбой, складывая по зиме в поленницы пойманную щуку. А затем началось плановое ведение охотничьего и лесного хозяйства… Отец всех народов благополучно почил в бозе, объявили амнистию, и, бросив все на произвол судьбы, вертухаи двинули на новые рабочие места, а зоны, подсобки и заставы стали приходить в упадок, периодически подвергаясь набегам местных вандалов.

Когда же в этих местах появились мои друзья, осталась одна изба на охотпосту, пустая поляна в Маткуле, несколько изб в Ярках и скопище уцелевших строений в Ах-Конге, просто туда надо было пилить по реке аж 250 километров, и однажды мне пришлось махать веслом дотуда целых пять ходовых дней.

В далеком семьдесят пятом приплыли мы в Ярки втроем: Стас, Юра Кискачи и ваш покорный слуга с одной целью — обустроить базу для Стаса как раз на границе с северным соседом. Выбрали для этой цели уцелевшую старую мастерскую, отгородили крепкой стенкой приличный угол, переложили крышу и по всем правилам сложили русскую печь «Теплушка-2». Все получилось классно, и мы, умиротворенные и довольные, оставшиеся денечки посвятили охоте, а Стас двинул вниз, на озеро Кулымах за 3—4-килограммовыми карасями, на бартере которых он обеспечивал себя провиантом на весь сезон. А в самих Ярках, вернее, рядом, находилась знаменитая яма, из которой раньше брали глину для кирпичей, а ныне копали камушки прилетавшие со всей округи глухари. Слетались они туда еще затемно, и приходилось уходить в засидки аж в три утра.

Вот и сегодня я устроился в полнейшей темноте в районе ямищи, рядом с покосившейся сторожевой вышкой, на расстеленном спальнике, посасывая ржаной сухарик и судорожно пяля заспанные глаза в кромешную темноту. Глухарь — птица сторожкая, и, бесшумно подлетая со стороны болот, он вначале устраивается где-нибудь поверху, долго изучая обстановку, чтобы при первом же признаке опасности рвануть обратно, а ежели все чисто, тихо спланировать на пол.

Когда появился первенец, я проспал, услыхал грохот крыльев умащивающегося на вершине сосны гиганта и только после этого узрел его метрах в сорока пяти от меня. Огромный черный силуэт раскачивался на фоне едва светлеющего неба, и я мгновенно разрядил в него свой «Зауэр». Заряд двухнулевки лег точнехонько, и я ногами ощутил падение великолепного трофея. Добыв в это утро еще одного красавца, я с трудом приволок их к избушке. Такого экземпляра я не видывал за все годы своего охотничанья! Уже дома, после разделки, его вес тянул на 7,2 килограмма. Впоследствии я частенько жалел, что не сделал из него чучело, уж больно хорош он был в своей осенней красотище!

Через пару лет по здешним местам бродил уже в одиночку, без собаки, и однажды, в нескольких километрах от берега, набрел на старую, узкоколейную, полностью заросшую насыпь, уже без рельсов и шпал, которая привела меня к зоне, вылупившейся из ничего совершенно неожиданно.

Зона // 1979 год, фотография автора
Зона // 1979 год, фотография автора

Тайга открылась огромной поляной, километра два на два, заполненной рядами темных и на первый взгляд совершенно целых строений. Однако при ближайшем рассмотрении стали явственно видны их ветхость и убогость. При виде этого безрадостного зрелища по спине неожиданно просквозил противный холодок, сердце прихватило льдом, и на душу прочно улеглась угрюмая тень.

С противно колотящимся сердцем бродил я по этому страшному месту — вот сама зона, полосы «обнаружения, предупреждения и пресечения», покосившиеся пулеметные вышки и клочки проржавевшей «колючки».

Внутренняя тюрьма упялилась на меня угрюмыми узкими зенками даже не окон, а каких-то форточек, никогда не ведавших рам и стекол.

Становилось страшно от одной только мысли, какой мрак и безысходность царили здесь в те времена. Аура же канцелярии была вообще неописуема: ужас исходил от горы сваленных в угол ветхих учетных карточек, облупленных стен с шелушащимися лохмотьями темно-синей казенной краски, щелястых провалившихся полов. Череда сохранившихся вывесок на порушенных строениях: «магазин», «штаб», «столовая» и «детский сад», которые настырно голубели на фоне гниющего дерева сторожевых вышек.

Тишина и запустение царили на заросших высокой крапивой и репьем улочках, как вдруг обвальный грохот заставил меня резко вскинуть ружье и бабахнуть по огромному глухарю, неожиданно выскочившему из разбитого окна, где, по всей вероятности, он колупался на рассыпающейся печке.

А чуть попозже мои глаза чуть не выпали из орбит, когда среди всей этой трухи вдруг нарисовался паровоз братьев Черепановых! Он гордо возвышался надо всем этим горем, блестя черными боками и нагло упираясь всеми четырьмя колесами в могучий бетонный постамент. Локомобиль, гордо упялив в чистое, с поволокой, осеннее небо толстенную трубу, выглядел как новенький. Любовно покрытый толстенным слоем тавота, он был готов к употреблению хоть назавтра.

«Во суки! — подумалось мне, ведь зону восстановить можно за месяц, а электричество появится уже на первый день. — Предусмотрительные, падлы!» Окончательно добил «почтовый ящик» подле штабной стены: «демократией» так и перло от длиннющей доски с узенькими щелочками под надписями — «оперуполномоченному», «начальнику лагеря» и так далее вплоть до «Верховного Совета СССР».

Брел я оттуда, не замечая всей прелести ласкового осеннего дня, на душе было муторно и гнусно. И эта заноза нет-нет да и начинала зудеть все те годы, что я посвятил этим прекрасным местам.


Заглавное фото:
Чебоксары, 1912 год, «Россия в фотографиях»


Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Владимир Коваленко

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About