От переводчиков

Последние четыре года мы подступались к тексту Рейнольдса, принимаясь за работу в розарии парка Сокольники, на семинарах в Голландии и даже поездках в Полевской. Сил, времени, спокойствия отчаянно не хватало, и запасы чистого энтузиазма — живительной силы проектов, делаемых из любви, — постоянно подходили к концу. Мы продолжали отчуждать свои время и силы, отдавая их другим проектам, и перевод жил в мерцающем режиме.

И, конечно, наши отношения с календарем не стали лучше — наоборот.
Мы всё чаще теряем контроль над неравномерно текущими потоками времени. Потому эта публикация одновременно служит и признанием стыда (публикуешь — значит, не можешь останавливаться), и цифровым памятником — пока мы ковырялись и не успевали, Илья Воронин (Mixmag, «Белое Яблоко») готовил своё издание. Авторизованный перевод выйдет в 2020 году в издательстве ШУМ, детали будут позже.

Мы же просто поделимся одним из готовых фрагментов и выложим Введение к книге Саймона Рейнольдса — энциклопедическому труду, в котором предложена остроумная и рабочая концептуализация постпанка, а также истории, от которых ток прошивает пальцы. Надеемся, что заденет и вас. Будем вместе ждать официального издания.

Глеб Гавриш, Николай Елисеев, Дмитрий Безуглов

Саймон Рейнольдс.

Все порвать, начать сначала. История постпанка 1978-1985.

Введение.

Панк прошел, почти меня не задев. Мои воспоминания о 1977 скудны: я взрослел в обычном английском пригороде, мне должно было исполниться 14. Смутно припоминаю развороты еженедельника с фотографиями панков с шипастыми ирокезами, — вот, пожалуй, и все.

Sex Pistols матерятся в прямом телеэфире, выход сингла «God Save The Queen» аккурат к Королевскому юбилею, традиционная культура, бьющаяся в конвульсиях, — всего этого я просто не заметил. Чем я занимал себя вместо панка и почему — большой вопрос. Кажется, в 1977 я хотел стать мультипликатором? Или, увлекшись научной фантастикой, путешествовал от полки к полке местной библиотеки, выискивая книги Балларда, Поля и Дика? В одном уверен наверняка: вряд ли мои мысли занимала популярная музыка.

Первым увлекся панком мой младший брат Тим, и в его спальне всегда раздавался жуткий грохот. Я часто врывался к нему в комнату с жалобами — и один раз задержался. Меня сразу зацепило сквернословие (мне было четырнадцать, в конце концов) — Джонни Роттен пел «К черту то и к черту это, к черту все на свете и к черту эту дуру» («Fuck this and fuck that/Fuck it all and fuck her fucking brat»). Манили даже не сами запретные слова, а ярость и энергия, с которой Роттен плевался ударными «к черту», демоническое веселье дрожащих «рррр» в слове «дура».

Социокультурное значение панка общепризнано, но стоит признать, что в первую очередь панк обязан питающему его изнутри злу. Вспомним безумие Devo.
Я не слышал ничего порочнее и первобытнее их раннего сингла «Jocko Homo»/«Mongoloid», который нам принес один продвинутый друг.

Увлекшись Sex Pistols и другими панк-группами где-то в середине 1978 года, я понятия не имел, что движение официально мертво. Pistols давно развалились. Роттен только что создал Public Image ltd. Увлеченный другими вещами, я пропустил рождение, расцвет и упадок панка, и с той же легкостью опоздал на траур после его кончины. В 1978 году меня не тронуло шокирующее крушение надежд тех, кто находился, внутри движения в 1977-м. Я с опозданием открыл панк, когда все снова начало налаживаться и появились первые ростки того, что потом стали называть «постпанком», — и чему я посвятил эту книгу. Итак, я слушал «Germfree Adolescents» X-Ray Spex, а еще первый альбом PiL, «Fear of Music» Talking Heads и «Cut» Slits. Это было очень здорово.

Историки музыки мечтают очутиться в нужное время в нужном месте, прожить революцию и переломный момент культуры, присутствовать при рождении новых течений. Тем из нас, кто живет на отшибе цивилизации или в провинции, трудно придерживаться такой позиции.

Эта книга для тех и про тех, кому не повезло оказаться в нужном месте в нужное время (для панка это были Лондон и Нью-Йорк в 1977-м), и тем, кто отказался признать, что все закончилось прежде, чем они включились в игру.

Молодые люди по праву могут вдохновляться временем, в котором живут.

Если вам чертовски повезет, ваша личная гормональная буря совпадет с мятежным духом эпохи, а встречи и события поддержат подростковое желание верить и удивляться.

Заря постпанка, которая пришлась на первую половину периода с 1978 по 1982 год, стала именно таким временем — повезло, так повезло! С тех пор мне пару раз пришлось пережить сопоставимые эмоции, но ни разу не довелось испытать такое же воодушевление. Лишь тогда я настолько интенсивно жил настоящим. В то время я совсем не покупал старых записей. Да и зачем? Нужно было купить так много новой музыки, что не было ни единой причины копаться в прошлом. У меня были кассеты с лучшими песнями Beatles и Stones, переписанные у друзей, сборник Doors «Weird Scenes Inside the Goldmine», — и в общем-то, все.

Мы жили настоящим еще и потому, что культуры переизданий, захватившей нас сегодня, пока не существовало. Вообще-то, в те годы звукозаписывающие компании стирали старые альбомы, так что огромные пласты недавнего прошлого оказались фактически недоступными.

Но была причина поважней: у нас не было времени изучать чужое прошлое. Слишком многое происходило прямо сейчас.

В ретроспективе 1978-82 годы (как отдельная эпоха поп-культуры) соперничают со знаменитым периодом 1963-1967 годов, которые обычно называют «шестидесятыми». Постпанк — достойный соперник шестидесятых: для обеих десятилетий были свойственны проявления идеализма, отчаянные поступки в и изобилие выдающейся музыки, идущей в ногу с политическими и социальными изменениями. Шестидесятые и восьмидесятые отмечены ожиданиями и тревогами, стремлением к будущему, уравновешенным отчасти страхом перед грядущим.

Я не хочу звучать чересчур патриотично, но Британия действительно правила поп-музыкой и в шестидесятые, и в период расцвета постпанка. Это объясняет, почему вы сейчас читаете книгу, в которой речь идет в основном о Соединенном Королевстве. Разумеется, будут упомянуты и американские города, в которых расцветала панк-культура: богемные столицы Нью-Йорк и Сан-Франциско, постиндустриальные руины Кливленда и Экрона, университетские центры — Бостон, Массачусетс; Афины, штат Джорджия.

Однако в Штатах, в отличие от Британии, панк и постпанк играли куда меньшую роль и оставались в целом андеграундными течениями. В Соединенном Королевстве The Fall и Joy Division крутили по национальному радио, а песни таких диких групп, как PiL, прорывались в Топ-20 и еженедельное ТВ-шоу Top Of The Pops, а они снабжали новой музыкой десять миллионов британских семей.

К сожалению, по соображениям здравого смысла и объема книги, я решил не связываться с европейским и австралийским постпанком, упомянув лишь ключевые группы, значительно повлиявшие на англо-американскую рок-культуру, — это D.A.F. и The Birthday Party.

У меня есть и личные, и объективные причины писать эту книгу. Важнейшая из объективных причин — историки почти полностью избегают период постпанка.

Существуют сотни книг о панк-роке и событиях 1975-77 годов. И ни одной о том, что случилось дальше.

Общепринятые истории панка заканчиваются на его «смерти» в 1978, моменте самоуничтожения Sex Pistols. В некоторых пустопорожних исторических исследованиях (ТВ-документалки о рок-музыке заслуживают отдельного порицания), утверждается, что между панк-роком и гранжем не происходило ничего значительного; пустоты разделяют Never Mind the Bollocks и Nevermind.

Даже после всплеска ностальгии по восьмидесятым некоторые склонны называть это десятилетие музыкальной пустошью, которую лишь иногда освещали такие одиночки, как Принц или Pet Shop Boys, или прекраснодушные трудоголики вроде R.E.M. или Брюса Спрингстина. Начало восьмидесятых до сих пор считается периодом комедийных нелепостей, эпохой претенциозного видеоарта, английских щёголей с подведенными глазами и глупыми прическами. То там, то здесь возникают фрагменты истории постпанка. Но никто не пытался показать постпанк таким, каким он был: контркультурой, движимой верой в то, что музыка может изменить мир.

Стараясь быть беспристрастным и объективным настолько, насколько это возможно, не могу не отметить, что для меня куда интересней в музыкальном плане период с 1978 по 1984, чем 1976 и 1977, когда панк манифестировал возврат к корням рок-н-ролла.

Считаю нужным спорить и говорить о том, что панк как явление влиял на культуру куда сильней после своей предполагаемой кончины. Некоторые аргументы книги основываются на том, что революционные движения внутри поп-культуры становятся действительно влиятельными уже после того, как их «момент» якобы прошел, и идеи из городской богемы и компаниях хипстеров, наконец, «утекают» в пригороды и трущобы.

Другая объективная причина — интерес к этому периоду растет, выходят переиздания и компиляции архивного постпанка, появляются новые группы, ориентирующихся в своем творчестве на такие подстили постпанка, как ноу-вейв, панк-фанк, мутант-диско и индастриал.

Наконец, выросло поколение музыкантов и любителей, которые не имеют ни малейшего представления об эпохе постпанка. Некоторые из тех, кому сейчас чуть за двадцать, еще не появились на свет в 1984 — с которого начинается книга. Естественно, их интересует этот период. Столькие годы отверженный, сейчас постпанк многое может предложить расцветающей индустрии ретро-музыки.

Я говорил, что книга вдохновлена и субъективными причинами. Субъективная причина номер один — я помню эпоху постпанка как золотой век, в котором «здесь-и-сейчас» было таким плотным, что казалось, будто мы разрываем время и на скорости влетаем в будущее.

Субъективная причина номер два в большей степени относится к настоящему. Когда рок-критики достигают определенного возраста, они начинают размышлять, стоило ли тратить столько умственных и духовных сил на музыкальные дела. Это не вполне кризис веры, а, скорее, колебание уверенности.

Так, я решил спросить себя: когда и почему я взялся серьезно относиться к музыке? Почему я поверил, что музыка значит многое? Конечно, это произошло потому, что я вырос в эпоху постпанка. Двойной удар альбомами «Bollocks» Sex Pistols и «Metal Box» PiL направил меня на нынешний путь. Меня сформировала работа в музыкальной прессе: я писал статьи об этих альбомах (и многих их эпигонах), и неделю за неделей проверял, каково это — принимать музыку всерьез. Это исследование актуально и сейчас: сменяются места и форматы, но я продолжаю об этом говорить. Так что книга — моя попытка познакомиться поближе с юным самим собой (или рассчитаться с прошлым, да).

Хотите узнать, что у меня вышло? Читайте дальше.

В скором времени здесь появится ссылка на «Пролог».