Незадолго до открытия выставки «Время обоснованных сомнений», входящей в программу V-ой Московской Международной биеннале молодого искусства, TATLIN поговорил с Сильвией Франческини, молодым исследователем и куратором. После небольшой экскурсии по выставочным залам ГЦСИ, Сильвия любезно ответила на наши вопросы — о сомнительной молодости, пути вечного преодоления и силе правды.

— С этого года система работы биеннале молодого искусства претерпела некоторые изменения. Теперь в качестве кураторов выступают не просто известные зарубежные и российские деятели искусства, а кураторы, принадлежащие к так называемой категории «молодых». Условный возраст — 35 лет. Ограничивается ли для вас определение «молодого» только возрастными рамками?

— Честно говоря, мне не нравится идея создания такой категории, потому что я не верю, будто молодой художник — это тот, кто начинает свою карьеру в раннем возрасте. Не стоит забывать, что существуют артисты, которые приступают к работе гораздо позже. У всех совершенно разное ощущение времени, и я нахожу довольно агрессивным, когда в качестве определения разных вещей используют одни и те же термины. Это достаточно ограниченный подход, который ставит кураторов перед рядом проблем. Например, я очень довольна получившимся результатом — нам удалось подобрать потрясающих, умных художников. Но очень сложно работать, имея список ограничений. Потому что тема выставки точно также может срезонировать и с работами 70-летнего артиста. В общем, я не поддерживаю идею разделения, поскольку она может породить состояние фрустрации. Ведь есть художники, которые не смогут принять участие в выставке, поскольку им 36, а не 35 лет. С другой стороны, здорово, что такие мероприятия существуют — в некоторых случаях стимулирование ограничений приводит к расширению пространства для деятельности других артистов. Должно быть, биеннале молодого искусства дает шанс сделать первый шаг молодым талантам или показать работы, которые невозможно представить на других биеннале. Но, все же, я скорее являюсь противником идеологии, когда на биеннале молодого искусства приглашается исключительно молодой куратор, работающий с молодыми художниками.

— Как вас привлекли к участию?

— На протяжении двух лет я жила в Москве — в это время я вела исследовательскую работу в Институте «Стрелка», затем работала с фондом V-A-C. И мне очень хотелось вернуться в Москву. Мы с Валерией (Валерией Манчинелли — прим. ред.) подали заявку, но я и представить не могла, что выберут именно нас. К слову, нам давно хотелось сделать что-то вместе, поскольку мы знаем друг друга много лет. И в этот раз наши интересы сошлись на теме, затрагивающей важный вопрос возникновения отношений между изображением и историей.

Кроме того, мы были счастливы получить возможность поработать с ГЦСИ. Ранее мне приходилось сотрудничать только с Фондом V-A-C, в то время как про ГЦСИ я практически ничего не знала, только была наслышана о его прекрасной команде. На мой взгляд, эта институция занимает очень важное место в культурной жизни Москвы, поскольку она готова порождать и поддерживать критический дискурс. На свою площадку ГЦСИ приглашает художников, которые могут артикулировать свои политические позиции и установки, и я думаю, им удается соблюсти хороший баланс, который могут сохранить далеко не все государственные институции.

— В концепции вашего проекта содержатся два основных вопроса: какой потенциал самовыражения заложен в сомнении и способно ли оно стать инструментом сопротивления сложившемуся положению вещей? То есть, вашу выставку нельзя назвать конечной, поскольку она не выстраивается вокруг чего-то конкретного?

— Наша тема сосредотачивает в себе два вопроса — один касается современного статуса изображений (о чем я говорила ранее), а другой посвящен альтернативным способам проведения исследований. Но я думаю, что последний вопрос довольно абстрактен, поскольку то, что делают художники, также можно назвать исследованием. В этом смысле нам были интересны артисты, у которых есть своя выработанная методология, определенное число проведенных экспериментов. Кому-то кураторский текст может показаться размытым. Вполне вероятно, что после его прочтения вы подумаете: «Да, кажется, здесь есть идея. Но в чем главный посыл?». Проблема заключается в том, что вы не сможете его понять, пока не увидите экспозицию собственными глазами. Вторая причина, возможно, кроется в различных контекстах, в которых существуют привлеченные художники. Здесь можно найти частичку России, Ирака, Палестины. Поэтому мы не хотели акцентировать внимание исключительно на одной теме.

Однако, есть вещи, которые также объединяют наших артистов — это экспериментальность художественного пути, различные методы работы с изображениями, и, наконец, способность сомневаться. Поэтому название выставки кажется нам довольно интересным. К примеру, Урок Ширхан, художница иракского происхождения, нашла видео-работу американского художника Пола Чана, которая заставила ее по-другому взглянуть на семейный архив, сформированный ее отцом. Она начала искать (и находить!) многочисленные совпадения и переклички, порождающие множество вопросов по отношению к статусу художника, его корням и видению. Или взять другого артиста, Луиса Хендерсона, который создает видео посредством обращения к совершенно разным ресурсам. Таким образом, его работы приобретают незаконченный характер, как и тема нашей выставки — поэтому у зрителя не должно создаваться ощущение начала на входе и конца на выходе. Здесь представлено два вида архивов — открытый и не распакованный. И работая с художниками, у нас сложилось впечатление, будто миксуя огромное множество источников, они намеренно отказывались работать с линией нарратива.

Как куратор, я начинаю прорабатывать тему, глядя на то, что производят артисты, а не прикидывать: «О, может, сделать выставку о том, о сем». Нет, идея выставки никогда не возникает из головы, как правило, она появляется во время просмотра работ. Это нормальный рабочий процесс.

С частью артистов мы были знакомы давно и имели долгую историю профессиональных отношений. Но также были художники, с которыми мы мечтали поработать уже долгое время. Так, мы начали просматривать работы и стали часто ловить себя на мысли: «Вау, это не просто видео-фотографии-инсталляция, а настоящее исследование, открытое для множества интерпретаций». Я думаю, очень важно говорить о вопросе взаимодействия современного искусства и науки, потому что законченное исследование всегда ближе к науке, чем к искусству. Нам, к примеру, было важно показать, как можно работать с той же наукой, только в другом ключе, на другом уровне. Этот тренд невозможно не заметить — художники пытаются работать иначе, все чаще обращаясь к научным парадигмам.

— Не кажется ли вам, что слово «сомнение» имеет отрицательные коннотации? В общем понимании, за сомнением стоит бездействие, в то время как уверенность несет за собой решительность действий. Не боитесь ли вы того, что ваша выставка станет очередной попыткой порефлексировать на абстрактную тему?

— Я думаю, что сомнение — это очень важное слово, имеющее прямую связь с понятием правды. И мы хотели показать, что в настоящей ситуации, когда полиция может следить за кем угодно, в то время как у простого человека нет полного доступа к такого рода информации, но есть стойкое чувство тревоги, остается только сомневаться в правдивости всего происходящего. Многие вещи сегодня постоянно перемешиваются и меняются, что создает для художника благодатную почву, помогает ему быть гибким и мобильным. Но, все же, «правда» звучит довольно громко, хотя это слово и способно создать определенный надлом, трещину. Существует внушительное число художественных работ, которые не способны разархивировать себя самостоятельно, поэтому они остаются абсолютно противоречивыми, глухими, многое скрывается от зрителя. В связи с этим, нам было важно пронаблюдать, насколько наша идея является стимулирующей и эффективной. В конечном счете, пришло понимание, что сам акт сомнения дисциплинирует ресурсы, показывает, как вещи выглядят на самом деле, без позитивистского исторического взгляда. Пройдя этот путь освобождения, перед вами откроется реальное положение текущих дел.

— Но ведь понимание «правды», как и многих других вещей, субъективно. И это не зависит от того, художник ты или нет. Кроме того, любые ориентиры имеют тенденцию со временем изменяться. Поэтому интересно узнать, почему многие из представленных на выставке работ были созданы порядка 4-5 лет назад? Каким образом временной фактор влияет на актуальность художественного высказывания?

— Это очень важный вопрос. Когда ты работаешь с художником моложе 35 лет, первая мысль, которая приходит в голову — нужно говорить о том, что происходит сегодня. Мы специально выбирали артистов, интересующихся важными вопросами современности. И как мне кажется, пять лет — это именно то время, благодаря которому ты можешь начать замечать какие-то вещи. Спустя этот срок происходит большой исторический come back, нюансы, которые не считывались до настоящего времени, наконец, обретают контур. Поэтому очень важно обращаться к прошлому, только так можно научиться говорить о настоящем. И не имеет значения, о какой именно истории ведется речь — общей, коллективной или личной. Это вопрос постоянных циркуляций и замещений. К примеру, на нашей выставке есть художники, которые говорят про Ирак, хотя всю жизнь живут в Амстердаме, родились в Перу, но работают в Барселоне. И это как раз те условия, в которых мы находимся сегодня. Ничего не происходит по щелчку, у всего есть история. Как сказал один человек: «Для того, чтобы быть действительно современным, искусству всегда нужна дистанция по отношению к современности».

текст © Ульяна Яковлева фото и иллюстрации © Сильвия Франческини