Когда в 2015 году вышел альбом «Горгород», интеллекутальная прослойка отреагировала на него по большей части позитивно. Испытывать симпатию к Окси считалось хорошим тоном, тем более, что в этой симпатии было нечто от запретного плода: сильная поэтическая составляющая, частое обращение в текстах к различным культурным феноменам, Оксфорд, очевидная интеллигентность и ранимость, скрывающаяся за маской крутого рэпера, — все это делало Мирона Федорова своим в глазах интеллектуальных элит, тогда как рэперская часть его работ приобщала слушателя к мощной, но чужеродной, грубой, витальной энергетике рэперской субкультуры. Такое состояние хорошо описал Джон Сибрук, тот еще сноб и интеллектуал, в книге “Nobrow. Культура маркетинга. Маркетинг культуры”: "… я позволяю гангста-рэпу проникнуть в меня, белого парня, и говорю: «Мужик, ты самый крутой, и ни один из этих людей, здесь, в этом гребаном вагоне, не сможет тебя поиметь, а если все же кто-то рискнет, то я всех уделаю. Вы хоть знаете, мать вашу, кто я такой?»". К тому же, всем оказалась по душе протестная составляющая «Горгорода» — маячило в нем нечто эдакое туманно-либеральное, пусть и не достаточно конкретное. В общем, Оксимирон был нашим личным чудом, таким долгожданным героем, который всех поразит, а потом уделает и вообще.

Прошло два года, эмоции рафинированной публики вокруг Оксимирона уже почти утихли (в отличие от эмоций его тру-фанатов), как вдруг прогремел на весь Рунет долгожданный (опять же — долгожданный для тру-фанов) баттл с Гнойным. И на голову Оксимирона свалился шквал комментариев, разборов, оценок — хотя вряд ли он интересовался мнением нецелевой аудитории. Но, тем не менее, на сегодняшний день высказались уже почти все, кто мог, — святые отцы, академики, кандидаты наук, переводчики, литературоведы, журналисты, поэты, прозаики, музыканты. И высказались, как ни странно, категорически нелестно. Выяснилось, что в глазах этой пестрой, но чрезвычайно интеллектуально одаренной публики, Мирон — скучный, не слишком талантливый, банальный, попсовый, рифмы куцые, поэтика слабая; «Горгород» из блестящей работы вдруг обернулся плохой поделкой, стандартной антиутопией, культурные аллюзии, то там, то сям разбросанные по текстам, — детским садом, интеллектуальный багаж выпускника Оксфорда подвергся осмеянию — мол, человек, замученный исключительно двадцатым веком, а куда пропал весь следующий? Почему он цитирует Мандельштама, а не актуальных поэтов современности? Почему он прочитал труды по сравнительной мифологии авторства Кэмпбелла только сейчас? Романтический пафос героя, противостоящего всему миру, тоже не выдержал испытания гнойнобаттлом. Собственно, все хором повторили за Гнойным: Мирон, где ты был во время всех последних социальных протестов? А, в Лондоне, ясненько. Мирон, а почему у тебя такие большие Reebok, такие полные стадионы, такие преданные и многочисленные фанаты? Стыдно, стыдно.

Аргументы пошли в ход вообще разнообразные: древнегреческие философы баттлились лучше, Старшая Эдда интересней, Борис Рыжий драйвовее, Кирпичи андеграунднее, Курехин умнее. Я читала эти комментарии со все возрастающим недоумением и все никак не могла понять, в чем дело: почему те, кому данный автор раньше был приятен, вдруг обернулись против него, а те, кому он был до лампочки, вдруг заинтересовались и потрудились высказать свое «фи»?

Почему трек группы «Кирпичи» «Джедаи» вдруг стал восприниматься, как нечто более андеграундное, чем мироновские «Признаки жизни», например? Хотя формально разница только в том, что в одном случае противоборствующая мейнстриму сила называется «мы», а во втором случае — «я". А романтический пафос обоих треков — совершенно идентичный. Это канон, который мало меняется с тех пор, как появился в человеческой культуре. Но то, что прощается "Кирпичам», оказалось непростительным, если речь идет об Оксимироне.

И так бы я и осталась в недоумении, если бы один из моих фейсбучных френдов не начал подробнее развивать тему успешности. Мы долго дискутировали о том, почему честный творец не может быть успешным, пока в конце концов он не запостил такой комментарий: «Если ты помнишь, вся наша перебранка про успех началась со слов о том, что «Горгород» был настолько ужасен, что взобрался на первое место в чарте Айтюнс. На первое. Если уж купили столько, что ты на первом, то это не ты достучался со своим месседжем, а месседж у тебя вышел абсолютно средний по больнице. «Горгород», "50 оттенков серого». Ты — Оксимирон. Ты — Вера Полозкова. Это худшее, во что ты мог вляпаться. В Billboard 200 могут попасть и Death Grips, и Леди Гага, на первое место — только один из них".

И тут я осознала, в чем проблема: внезапно прослушивание «Горгорода» принесло удовольствие не только узкой элитарной прослойке, но и твоему соседу-гопнику, девочке с синими волосами, сидящей в метро напротив тебя, всяким подозрительным, обычным, неумным личностям, возможно, о, Боже мой, не имеющим высшего образования, а это значит, что мы ошиблись. Приняли дешевую подделку за чистое золото. Ок, но почему же начали так активно агриться люди, которые никогда раньше не симпатизировали Оксимирону, а то и вовсе про него не знали? Думается, тот факт, что Акела промахнулся, вынесший баттл на волну какого-то совершенно невероятного хайпа, актуализировал довольно сложную и неприятную проблему современной российской гуманитарной культурной элиты — причем, именно такой элиты, которая должна быть движущей силой развития культуры нашей страны: это не лица из телевизора, не звезды фейсбуков типа Татьяны Толстой, которую не читает только ленивый, не писатели с премиями, а простые и трудолюбивые работяги от культуры — они и формируют основной поток культурного процесса — пишут научные работы, читают студентам лекции, работают в школе, пишут рецензии, издают журналы, сборники, развивают разнообразные культурные инициативы и т.п., и т.д.

Так что же это за проблема? В то время как западная культура начинает понемногу изживать полусмертельные травмы двадцатого века, полностью выразившие себя в постмодернистской парадигме (тот же Сибрук пишет не первую книгу, посвященную поп-культуре, с позиций принятия и даже некой радости от ее потребления, современный философ Саймон Кричли создает серию тонких и глубоких эссе о поп-музыканте Дэвиде Боуи), российские издательства штампуют переиздания работ постмодернистских философов, безнадежно устаревшие, но неизменно любимые русским гуманитарием. Русский гуманитарий (особенно — либерального толка) продолжает бояться всего, что может обмануть его чуткий к любой подделке слух, всего, от чего, может быть, исходит всего лишь легкий флер механического, попсового, бездушного — боится всего того, что может подсунуть ему антигуманный ужас расчеловечивания в красивой обертке, нравящейся тысячам. В некотором смысле нас можно понять — мы ведь не так давно вылезли из скорлупы советских идеологических оков, но не хватит ли уже бояться? В общем, русский интеллигент, гуманитарий, либерал чутко следит, как бы откуда-нибудь не вылез Гитлер, Сталин, Гулаг, Вагнер и всякий такой прочий полет валькирий. Боится, но не понимает, что тотальная невосприимчивость к артефактам массовой культуры — это попросту добровольная кастрация. Что приравнивание любых успешных явлений к однозначно механистическому, пустому и глупому, оболванивающему — просто детский сад. Занимаясь постоянным отсечением культурных явлений, не проходящих сквозь мелкое сито изощренного интеллектуализма, мы рискуем сильно отстать в плане развития культуры от всего остального мира. Эй, это глобальный мир — по части распространения различных культурных явлений он настолько огромен (даже если брать в расчет аудиторию только одной страны, например, нашей), что любое хоть сколько-нибудь стоящее творение рискует заполучить массовую популярность, если повезет. Элитарность уже не может быть мерилом качества.

Но нет же, эти люди продолжают настаивать на том, что восприятие произведений искусства должно быть трудоемким и зачастую сильно травмирующим душу процессом, потому что неприятное точно не обманет, не подсунет ничего такого антигуманного. Это Вагнер и Окси вам соврут, а Звягинцев не соврет. Все простое, честное, ясное, немного наивное, яростное, однозначное — не тру. Тру — это когда к смыслу надо продираться сквозь дебри изломанного синтаксиса и туманной семантики, и не факт, что по окончанию процесса потребления такого произведения ты еще и обретешь хоть какие-то ясные смыслы. Однозначно депрессивное — тоже тру, тру — страшноватенькое, пугающее, чернушное. Кто ж будет обманывать пытливые умы с помощью чернухи? Чернуха — она всегда правда. Они думают, что это у них тонкие настройки, но нет — это слишком простые расклады. Тонкие настройки — это когда ты не боишься всей этой бесконечно изменчивой, переливающейся, разнообразной массовой (и притом мировой!) культуры, и можешь спокойно и бесстрашно найти в ней что-нибудь для себя, не оглядываясь на то, что миллионы вдохновляются тем же, что и ты.

И вот в то время когда господа гуманитарии продолжают упиваться тем, как здорово они обезопасили себя от разного нехорошего, один там мальчик стоит, окруженный гоповатого вида гостями баттла, стоит посреди этой агрессивной толпы, от которой разит гормональным всплеском, тупой грубостью, быковатостью, хамством, необразованностью, и сам активно участвует в этой грубости и быковатости, не очень ему идущей, но вдруг произносит: «Хочется просто поговорить о книгах».

И — «меня бросил язык мой, был полный тупик, ты не знаешь что это такое».

Это — магия, а вы говорите — попса. Это ваш герой, а вы говорите — не наш. Дело вкуса, конечно, как хотите, но если мы не успеем сесть на последний поезд, уходящий в будущее мировой культуры, — это будет ваша вина.