Где-то когда-то жила женщина с паспортом на имя Юлии Артуровны Ауг, ленинградка, родившаяся 8 июня 1970 года. Вроде бы актриса, с дипломом ЛГИТМиКа, работала себе преспокойно в ТЮЗе имени Брянцева лет десять и снималась, ставила понемногу, в основном в захолустье. Рыжая, длинные невьющиеся волосы, белая кожа, глаза серовато-голубые, а ресницы и брови такие светлые, что и не разглядеть, полноватая, роста чуть выше среднего. Была и была, и бог бы с ней.

А вот однажды Кирилл Серебренников решил поставить спектакль, что в целом нехарактерно и удивительно, да ещё и по Триеру. И понадобилась ему актриса — средних лет, готовая раздеться на сцене. И искали её не кастингами, а по объявлению. Так в «Идиотах» появилась она — единственная полностью выдуманная Печейкиным героиня, и её физический носитель.

Глава 1. Власть.

Одно слово — тётка. Не родственница, не любимая тётушка, а отвратительная базарная хамка. Уверена в себе и своём мире, агрессивна. Чё да чё, очки, гнездо вместо причёски, впрочем, для этого знания нужно ещё стащить намертво приросший берет невнятного цвета, близкого родственника клеёнчатого баула (сумкой это назвать можно лишь в порыве уж слишком буйного оптимизма). Под лавандовым мешком пальтовой ткани и высокими сапогами на низком ходу (узкие, слишком узкие, ещё лет пять-семь назад застёгивались до конца, но сегодня явно не судьба) может обнаружиться старомодный, как носили в конце девяностых, футляр для тела. Рыночница скрывается за личиной училки-чиновницы — нечто среднее между аскезой и отчаянным желанием нравиться, костюмчик серый, но юбка вроде как и узкая, карманчики кокетливо отделаны чёрной лентой, и каблук есть, и чулки не абы какие, чёрный ажур. В комнатном варианте это — женщина-зад, скала с прямой спиной и походкой, будто сваи забивает, причём разом и стопой, и бедром. Есть ещё третья, тайная, стыдная, заключная и единственная себя-ради ипостась: скандализирующая гранд-дама — прозрачный пеньюар, «голое» в сеточку бельё1, мир в огонь и «Götterdämmerung», средний палец наготове и хочется хорошего мужика. Всё это — Госпожа.

Ауг у Серебренникова почти не играет, нужные элементы ей уже даны: либо выигрышный текст, либо заданная «оболочка» роли. Госпожа скорее любимая игрушка режиссёра, желание через артиста высказать то же самое, что транслируется всеми возможными способами: Власть вас имеет. Вы наверняка узнаёте эту неопрятную и по-своему развратную бабищу — она везде. «Я как власть, сначала ты мне подчинишься, потом ты отдашься, потом полюбишь, а потом без меня не сможешь» — придумано КС, написано Печейкиным, и только в последнюю очередь произнесено Ауг. В мире «Идиотов» её Госпожа — скорее фигура, функция, воплощающая и подводящая итог размышлениям конкретного человека, чем персонаж. Роль-костюм. Внешние характеристики здесь важнее, чем то, что может сделать на сцене сама актриса, от неё требуется минимум: небольшие точные детали, обживание «манекена». Осанка, напряжённые железные руки, улыбающееся лицо-маска, на котором живы остались лишь челюсти2 — едва ли не все её средства. Меньше, чем один, ноль, ноль, ноль.

Однако это можно применить только к «непосредственно-игровому» времени Ауг в спектакле. Серебренников практически не отпускает артистов за пределы «ринга», оставляя их в ненужных «комнатах»3, видимыми зрителю. Там идёт своя жизнь, полусценическая-полууборная, в которой сложно отличить, кто же снимает себя на веб-камеру, листает соц.сети в айфоне и покуривает — то ли скучающая «в реальном времени» Госпожа, то ли ждущая выхода актриса. «Пропуски» эти, вольно или невольно, могут дать возможность сделать дополнительный мазок к образу, подчеркнуть, что Госпожа — лишь очередной «внутренний идиот», принадлежащий довольно спокойной, часто усталой, мучительно одинокой даже в компании своих котов женщине. В тех же «пустотах» персонаж Ауг становится невербальным комментатором действия, едва заметными знаками расставляющим необходимые акценты, и «серым» авторитетом «группы». Вопреки основной мысли, Юлия-Госпожа — самая заботливая и человечная «идиотка», всеобщая мать, едва ли не единственная4, у кого достаёт энергии и здравого смысла возражать Елисею с его скрытой жесткостью и страстью к бесконтрольным экспериментам⁵.

Глава 2. Мать.

Жест Госпожи, который появляется при отъезде Маши6, одной из ключевых сцен «Идиотов», и материнская теплота обнимания Пикселя отсылает нас к следующей роли Юлии Ауг у Серебренникова — Инге Южиной в «(М)ученике» (а теперь давайте честно признаемся, кто смог понять без программки, что она не просто «мать Южина»).

Роль немаленькая (из 23 сцен — «её» семь, больше только у Никиты Кукушкина, Виктории Исаковой и Александра Горчилина) и при этом кажется нарочно упрощённой. Инга выглядит почти совершенно статичной — в любой ситуации лишь три эмоции: равнодушие/отвлечённость, быстро переходящие в небольшую вспышку агрессии и такие же краткие проблески добродушия. «Обычная» женщина, которую проще (опять же) характеризовать по внешним атрибутам. Ненакрашенная, но «носит» тёмного, винного цвета губы, льняное серовато-зелёное платье мешком, под которое не надет лифчик, открытые туфли вроде Rieker и — гвоздь программы — короткие капроновые носочки под них.7 Тело — как отдыхающее тесто в квашне, рыхлое, растекающееся. Вынужденно независимая и хозяйственная, способна одновременно решать, куда прибить полки, читать инструкцию к ним и обсуждать с сыном школьные проблемы на уровне примитивной психологии. Полки получаются успешнее, чем отношения. Хаотически вспоминает о том, что всё же женщина, в заботе о внешности отключается от любых внешних раздражителей. В комплекте с розовым зеркальцем, как украшение «ансамбля» и напоминание, что она ещё нестарая и вполне ничего — белая, но эргономичной формы сумка с застёжкой-клапаном. Периодически в задумчивости используется, как аналог щита. Та же роль у тёмных очков: спустила с макушки, и в воображении из зачуханной, только с ночной смены разведёнки превратилась в недоступную диву, закрылась на минуту от проблем.

Большую часть времени Южина находится в «отключке», блуждает где-то внутри себя, оттого и невнимательна, несколько легкомысленна, с равной вероятностью может довериться или напасть. Ауг эту основная черта персонажа делает, не наводя лишних сложностей, застывает и держится так большую часть времени. Экстремальные по амплитуде эмоциональные переходы у неё практически невозможно зафиксировать, настолько они растворены во внутренней неподвижности. Почему её Инга начинает плакать или меняет гнев на милость, можно узнать из текста, догадаться, но не увидеть. Тело и лицо практически ничего не сообщают — разве что глаза, то коленно-просящие, как у битой дворняги, то жёсткие, то светящиеся умиротворением. К тому же довольно радикальные изменения в поведении и «мировоззрении» героини, как в самом традиционном русском психологическом театре, происходят где-то за пределами сцены. Как будто время действительно идёт по-своему, и пока Вениамин8 куражится, изображая нового христианского пророка, его мать неотступно обдумывает происходящее, и возвращается каждый раз немного новым человеком. Так незлобная усмешка над наличием у сына религиозных чувств постепенно превращается в «а батюшка о тебе отзывался уважительно»9, прикрытое скромным серовато-лавандовым платком.

В каком-то смысле саркастичная, но легко «уверовавшая» Инга и жёсткая в своей обозлённости Госпожа — две грани одной женщины. Можно легко представить, как они заменяют друг друга. За пределами группы у героини «Идиотов», кажется, рухнула вся жизнь, о личных желаниях Южиной можно лишь косвенно догадываться, спала же со своим психиатром, и от мужа ушла сама. Серебренников выделяет Ауг позицию современной «королевы амазонок», главы стаи и всеобщей мамаши, мучающей и берегущей всех без исключения. И приход к христианству Южиной после всего одной фразы батюшки о том, что веры в ней не так уж мало, вплетается в этот образ. Эта власть всемогуща, подслеповата, но немного отчаялась уже в своей одинокой самостоятельности, и готова поверить каждому, кто приласкает её и позволит хоть немного побыть на вторых ролях.

P. S. Заметки по поводу.

Наверно, тяжёлее был «(М)ученик», потому что в «Идиотах» механизм достаточно простой и удобный для описания. А здесь где-то между двух показов выяснилось, что сыграно всё, но как — сказать не получается. Привычные рабочие категории не подходят: какая-то психология есть, но поди её доищись и схвати, нейтральным передатчиком текста Ауг явно не становится. Совершенно фантастические, «чистые» переходы состояний, но немотивированные, и, опять же, сделанные неизвестным образом. Нашлись несколько «картинных» моментов, где Ауг буквально преображается и становится дамой с классических полотен: сидящая боком к прожектору, рыжая, со светящейся полупрозрачной кожей, мягкая, умиротворённая и какая-то невесомая, акварельная10, или уже за границей боли, с полностью застывшим лицом, периодически выхватываемым всполыхами бассейновых волн11. Но это, по большому счёту, относится к умению Серебренникова выстроить выигрышную картинку, Юлия здесь лишь объект. Собирать эти осколки — бессмысленное высушивание, больше может дать детальное описание каждой конкретной сцены, но это уже совсем другая история.

1 На октябрьских показах оно было ещё относительно «пристойное», ажурное с явными «трусиками», долгое время после премьеры комбинезон был из простой чёрной сетки.

2 Имеется в виду большой монолог Госпожи, фиксируемый на ручную камеру, закрывающий эпизод «русской групповухи». См. аудио-приложение.

3 Серебренниковская сценография «Идиотов» врёт и против «Догмы-95», и против собственного манифеста Кирилла — построить нужный по сюжету дом на планшете-ринге не представляется возможным: это было бы специально созданное «искусственное» здание. В спектакле применён приём, отсылающий скорее к «Догвиллю»: необходимые пространства обозначаются лишь по границам, однако работают, как «реальные» — стены нерушимы, двери могут закрыться, окна скрипят. Таким образом, в «квартирных» сценах планшет представляет собой «чертёж» с полным набором комнат, в которых находятся не участвующие в эпизоде артисты.

4 В данном случае мы учитываем лишь саму «группу», вынося за скобки Карину как стороннего наблюдателя.

5 Персонаж, соответствующий Акселю в фильме Триера — глава «группы» и хозяин квартиры, в исполнении Ильи Ромашко (премьерный состав — Андрей Кузин).

6 Речь идёт об эпизоде, в котором Маша покидает коммуну, уезжая, по Серебренникову, вместе со своим братом, и об её прощании с Пикселем.

7 На первом показе были едва ли не хлопковые.

8 Вениамин Южин, школьник, главный герой спектакля, в исполнении Никиты Кукушкина.

9 Цитата неточная.

10 Сцена «сотворения креста».

11 Финал спектакля.

Текст датируется октябрём 2015 года.