Материальная инфраструктура цифровых медиа и поддерживающих их устройств, облачных вычислений и Интернета требует для своего поддержания обширных материальных и человеческих ресурсов. Тогда как в повседневной жизни само взаимодействие с цифровыми платформами стирает границы между свободным временем и трудом, превращаясь в форму отчужденной работы. Массированный сбор пользовательских данных не только лишает миллиарды людей контроля над тем, как используется их онлайн-активность, но и позволяет корпоративным гигантам накапливать капитал и концентрировать монопольную власть в беспрецедентных масштабах. И все же цифровые технологии могут быть инструментом преодоления эксплуатации, дефицита и авторитаризма, став неотъемлемой частью всеобщего достояния человечества.

Этим и другим темам посвящен сборник текстов, выпущенный в начале этого года киевским Центром социальных и трудовых исследований при поддержке Rosa-Luxemburg-Stiftung в Украине. Книга содержит статью редактора сборника, исследователя и журналиста Виталия Атанасова, о политэкономии интернета и социальных сетей, переводы работ исследователей Кристиана Фукса и Ника Дайер-Уитфорда — об актуальности марксистского анализа в эпоху больших данных и подходах современных популистских левых к цифровым платформам, а также перевод статьи Евгения Морозова о цифровых технологиях в посткапиталистическом обществе.

Мы публикуем один из текстов, в котором редактор книги и автор телеграм-канала «Цифровая тень» анализирует труд и стоимость в эпоху цифровых технологий и воображает возможные посткапиталистические утопии.

Мы также впервые даем ссылку на книгу, ее можно скачать по ссылке — bit.do

В 2015 году глава компании Google Эрик Шмидт, выступая на Всемирном экономическом форуме в Давосе, заявил, что в недалеком будущем «Интернет исчезнет». Почему глава могущественной технологической корпорации, название которой превратилось в почти синоним Интернета, заявляет о его скором исчезновении? На самом деле, Шмидт имел в виду нечто противоположное исчезновению: «Будет так много IP-адресов, так много устройств, датчиков, штуковин, которые вы носите, штуковин, с которыми вы взаимодействуете, что вы этого даже не почувствуете. Это всегда будет частью вашего присутствия» [1]. Интернет должен стать незаметным, но при этом вездесущим и всеобъемлющим — что может лучше соответствовать планам компании, видящей свою миссию в «систематизации мировой информации» [2]?

Образ «изчезающего» Интернета продолжает метафору «облачных вычислений», которая, обозначая удаленное управление и обработку данных, «находится в полном противоречии с поддерживающими ее существование реалиями физического извлечения полезных ископаемых из земной коры и переселения народов» (Йолер и Кроуфорд 2020). Метафору «облака» в широкий обиход ввел все тот же Шмидт в 2006 году, после чего этот термин стал очень популярным. Винсент Моско пишет, что появление новых технологий часто сопровождает «патетическая риторика, внушающая трепет перед их огромными возможностями». Такая риторика нередко «размывает наше понимание более обоснованных и долгосрочных последствий внедрения таких систем» (Mosco 2014).

Комментируя взлет цифровой экономики данных, Ник Срничек пишет: «Броская новизна ситуации мешает разглядеть скрывающуюся за ней живучесть более давних тенденций, а также то, что сегодня мы наблюдаем важные перемены, которые необходимо уловить “левым” XXI века. Понимание нашей позиции в более широком контексте — это первый шаг к тому, чтобы выработать стратегии ее трансформции» (Срничек 2019, 12).

Владан Йолер и Кейт Кроуфорд описывают политэкономическую изнанку Интернета как «обширную матрицу мощностей: цепочек добычи ресурсов, человеческого труда и алгоритмической обработки, переплетающихся сквозь сети добычи полезных ископаемых, логистики, распределения, обработки, прогнозирования и оптимизации». Они отмечают, что «масштаб этой системы почти за пределами человеческого воображения», но именно поэтому нам нужно «начать ее видеть, понять ее безграничность и сложность как связанной формы» (Йолер и Кроуфорд 2020).

По определению Срничека, цифровая экономика «включает компании, которые в своих бизнесмоделях все в большей степени опираются на информационные технологии, работу с данными и Интернет». Хотя технологический сектор все еще составляет небольшую часть экономики, эта область «вплетается в традиционные сектора — в том числе промышленное производство, сферу услуг, транспорт, добывающие отрасли, телекоммуникации — и становится важнейшим элементом современной экономики».

На фоне длительного снижения уровня прибыльности в промышленности капитализм развернулся к данным, ища теперь в них источник экономического роста и жизнестойкости. В XXI веке, на основе изменений в цифровых технологиях, данные стали играть ключевую роль в компаниях и их отношениях с работниками, клиентами и другими капиталистами. Появилась новая бизнесмодель — платформа, способная извлекать и контролировать огромное количество данных; и на этой волне мы наблюдаем подъем крупных монополистов. Сегодняшний капитализм в странах с высокими и средними доходами все более им подчинен, и вся описываемая ниже динамика заставляет предположить, что тренд будет лишь усиливаться (Срничек 2019, 12).

Расширение цифровой экономики обеспечивают различные виды «цифрового труда» — Кристиан Фукс в книге «Цифровой труд и Карл Маркс» (Fuchs 2014) приводит примеры такой работы:

Шахтер в Северном Киву (Демократическая Республика Конго) добывает минерал касситерит, необходимый для производства ноутбуков и мобильных телефонов. Находясь фактически в рабстве, он вынужден ползать по узким проходам шахты, постоянно получая травмы из–за недостатка свободного места. Когда шахтер возвращается с добытым касситеритом, вооруженные солдаты отбирают его, оставляя его семью голодной.

Китайские инженеры на заводе Foxconn в Шэньчжэне, где собираются компьютеры и мобильные телефоны для западных компаний, в период производства первого поколения iPad на протяжении полугода вынуждены были работать по 12 часов в день практически без выходных. Они получали выходной раз в две недели.

Камбоджийский монтажник, занятый в сфере информационных и коммуникационных технологий в Кремниевой долине, подвергся воздействию токсических веществ, но, как и его коллеги, опасался заявить об этом работодателю из–за страха потерять работу.

Проектный менеджер в индийской IT-компании работает с 8 утра до 10-11 вечера пять дней в неделю. В любое время суток ему может позвонить вышестоящий менеджер. В этих условиях почти не остается времени на семью или увлечения.

Программист из Google вынужден подчиняться негласному правилу, согласно которому из–за большого количества преференций, например бесплатной еды в офисе, работники должны оставаться на работе дольше. Многие его коллеги работают больше 8 часов в день и остаются на связи или работают несколько дополнительных часов дома, ночью или на выходных.

Платформа Amazon Mechanical Turk — виртуальный рынок труда, созданный компанией Amazon в 2005 году. Используя подобные интернет-платформы, работодатели платят большому числу пользователей за выполнение разнообразных заданий. Как правило, каждое требует нескольких минут для выполнения, а плата сильно занижена. Гиг-работники расставляют теги в музыкальных плейлистах, видео и изображениях, пишут, переводят или транскрибируют короткие тексты, выполняют другие информационные задачи (Hall 2017).

В документальном фильме «Доставлено! Временные работницы Amazon» (Ausgeliefert! Leiharbeiter bei Amazon) немецкой общественной телекомпании ARD показаны условия, в которых живут и работают сотрудницы и сотрудники складов Amazon в Германии. Часто это мигрантки из Польши, Румынии, Испании, Венгрии и других стран, которым платят очень мало. Компания нанимает их через аутсорсинговые агентства и может уволить в любой момент. Их селят в дома по 67 человек, по два человека в комнату. За рабочий день работница проходит до 17 километров, что может негативно отразиться на состоянии ее ног и кожи. Работниц контролируют даже за пределами их рабочего места: частная охрана патрулирует районы, в которых они живут, их столовые и заводские помещения. Охранники могут заходить и проверять их жилье, пока рабочие заняты на работе.

Facebook и Google предлагали своим пользователям бесплатно перевести элементы своего сайта или «улучшить перевод» фрагментов текста. Эти многомиллиардные корпорации не видели ничего зазорного в том, чтобы использовать неоплачиваемый труд пользователей. Можно было бы провести параллели с Википедией, где тысячи авторов и редакторов работают над статьями без оплаты, но, в отличие от Facebook и Google, интернет-энциклопедия не была создана для извлечения прибыли.

Многим сотрудникам коллцентров, в которые мы звоним, — когда хотим уладить дело с нашим банковским счетом, или получить техническую консультацию, если устройство, которым мы владеем, перестало работать, или сбросить пароль, который мы забыли, — приходится прилагать значительные аффективные трудовые усилия, чтобы сглаживать разрывы в сложном взаимодействии между локальной работой и глобальным характером капитала, а также трудовой и семейной жизнью. Их разговоры с клиентами, как правило, записываются, а «эффективность» оценивается с помощью специализированного программного обеспечения (Fuchs 2014, 239).

Все эти примеры описывают, но далеко не исчерпывают различные формы труда, связанные с цифровой экономикой. Они «различаются по уровню оплаты труда, риску для здоровья, уровню физического, идеологического и социального насилия и стресса, количеству свободного времени, формам при нуждения и контроля».

Что между ними общего? Тот факт, что «рабочая сила человека эксплуатируется и приносит материальную выгоду цифровой экономике и технологическим корпорациям, оказывая негативное влияние на жизнь, тело или сознание работников»; кроме того, все эти формы труда «являются частью коллективной рабочей силы, необходимой для существования, использования и применения цифровых медиа. Несмотря на их различия, их объединяет отрасль, в которую они вносят свой вклад и в которой их эксплуатирует капитал». Такое широкое понимание цифрового труда продиктовано не только теоретической рамкой — это еще и политический выбор (Fuchs 2014, 1921).

Работа и труд, время и стоимость

Проникновение цифровых технологий в традиционные сектора экономики стирает границы между свободным временем и трудом. Николай Афанасов пишет, что общества раннего капитализма регламентировали свободное время, наполняя его досуговыми практиками, предоставляемыми «индустриями досуга». Свободное время современного человека тоже не «свободно», поскольку «культурная логика современного капитализма предполагает незаметное для самого человека участие в производстве».

Досуг и труд проникают друг в друга, образуя «пористые» структуры трудовой деятельности, не оставляющие места свободному времени. Общее количество времени, затрачиваемое человеком на производство, сокращается, но время, проведенное на работе, остается либо тем же, либо даже увеличивается. […] Интересно не столько то, что люди остаются в офисе сверх положенного времени, а то, что они могут продолжать и продолжают работу вне офиса, по пути на службу, в любое время дня и ночи, при любых обстоятельствах. Пористость характеризует не только 40-часовую рабочую неделю, но и остающиеся 128 часов свободного времени (Афанасов 2019, 49, 50).

Дело не только в том, что работница/работник может находиться в постоянном доступе для работодателя, но и в том, что само взаимодействие с цифровыми платформами превращается в форму отчужденного труда. Ссылаясь на идеи Реймонда Уильямса, который рассматривал язык и коммуникацию в качестве форм общественного производства, Кристиан Фукс и Себастиан Севиньяни предполагают, что «мышление, коммуникация и сотрудничество, производят прибавочную стоимость и могут подвергаться эксплуатации, как и традиционная работа». Если «работа в сельском хозяйстве и индустрии по добыче полезных ископаемых рассматривает в качестве своего объекта природу, индустриальная работа своим объектом видит переработанную природу, то информационная работа в качестве своего объекта использует идеи и человеческую субъективность» (Fuchs and Sevignani 2013, 251252).

Фукс и Севиньяни пишут об «информационной работе», возможность которой, по их мнению, Маркс предполагал в черновом наброске «Критики политической экономии» — в так называемом «Фрагменте о машинах»:

Развитие основного капитала является показателем того, до какой степени всеобщее общественное знание [Wissen, knowledge] превратилось в непосредственную производительную силу, и отсюда — показателем того, до какой степени условия самого общественного жизненного процесса подчинены контролю всеобщего интеллекта и преобразованы в соответствии с ним; до какой степени общественные производительные силы созданы не только в форме знания, но и как непосредственные органы общественной практики, реального жизненного процесса (Маркс и Энгельс 1857/1859/1969).

Технический прогресс в рамках капитализма приводит к тому, что основной постоянный капитал в форме машин исторически становится все более важным в производстве (и для повышения уровня производительности), и этот процесс сопровождается ростом актуальности информационной работы. Таким образом, если такие виды деятельности, как мышление, коммуникация и сотрудничество, являются формами работы, то, взятые вместе, они формируют информационную работу. «Познавательная работа создает идеи, коммуникативная работа создает значения, а совместная работа создает информационные продукты, обладающие общими и совместно созданными значениями» (Fuchs and Sevignani 2013, 252253).

Фукс и Севиньяни различают понятия работы (work) и труда (labour). Перефразируя слова Маркса и Энгельса из «Немецкой идеологии», работа — это сознательная деятельность, которая «трансформирует и организует природу» таким образом, что в результате люди «производят средства к жизни», или «свою материальную жизнь» как таковую. Работа имеет одновременно как «антропологическое, так и историческое измерение: ни одно общество не может обойтись без деятельности по производству продуктов, удовлетворяющих человеческие потребности;, но в конкретных обществах работа приобретает свою историческую специфику, такую как рабский труд, домашний труд, наемный труд и т.д.» (Fuchs and Sevignani 2013, 240).

В комментарии к английскому переводу первого тома «Капитала» Энгельс пишет, что в английском языке существуют два различных слова для обозначения двух различных сторон труда: «труд, качественно определенный, создающий потребительные стоимости, называется work в противоположность labour; труд, создающий стоимость и измеряемый лишь количественно, называется labour в противоположность work» (Маркс и Энгельс 1867/1960, 56). Фукс и Севиньяни следуют этому различению:

Труд — это неизбежно отчужденная форма работы, в которой люди не контролируют средства и результаты производства и не владеют ими. Это историческая форма организации работы в классовых обществах. Работа по контрасту — это гораздо более общее понятие, общее для всех обществ. Это процесс, в котором люди, находясь в социальных отношениях, используют технологии для преобразования природы, культуры и общества таким образом, чтобы создавать продукты и услуги, удовлетворяющие человеческие потребности (Fuchs and Sevignani 2013, 240).

Посткапиталистическое общество, преодолевшее дефицит, преобразует и заменит работу, организованную как отчужденный труд, работой как творческим самовыражением (selfactivity), считают Фукс и Севиньяни. В этом контексте они предлагают уточнить перевод знаменитого фрагмента из третьего тома «Капитала», приводя его в следующем виде: «Царство свободы начинается в действительности только там, где заканчивается труд, который является формой работы, диктуемой нуждой и внешней целесообразностью» (Fuchs and Sevignani 2013, 240).

Маркс считал, что капитал имеет тенденцию одновременно создавать свободное время и превращать его в прибавочный труд. Другими словами, если благодаря техническому прогрессу свободного времени становится больше, капитал стремится превратить его в товар. Так Фукс объясняет появление игрового труда (play labour), цифрового труда и производства потребления (prosumption).

С этой точки зрения, «корпоративные социальные сети — это пространство для эксплуатации новых форм прибавочного труда в капиталистических условиях». Но также «они являются зародышами общества, в котором необходимое рабочее время сведено к минимуму, прибавочное рабочее время упразднено, а творческая деятельность формирует человеческую жизнь» (Fuchs 2015, 2627).

В информационном обществе цифровые медиа для многих людей стали важным средством социальных коммуникаций. В этих обстоятельствах Facebook и другие коммерческие платформы с их фактически монопольным положением становятся наиболее вероятным выбором для пользователей.

Возникновение социальных сетей не противоречит марксистским концепциям рабочего времени и закона стоимости. Основная стратегия накопления капитала для корпоративных социальных сетей состоит в использовании таргетированной рекламы:

Чем больше времени пользователь проводит в Facebook, тем больше данных о профиле, просмотрах, общении, поведении, контенте она/он генерирует. […] Именно эти данные предлагаются в качестве товара рекламным клиентам соцсетей. Чем больше времени пользователь проводит в сети, тем более точным будет таргетинг рекламы, которая ему демонстрируется (Fuchs 2015, 27).

Главными средствами труда на Facebook являются сама платформа и мозги пользователей, тогда как объектом труда становится человеческий опыт. Опыт людей, которым они публично делятся на платформе, «можно рассматривать в качестве основного ресурса и строительных блоков труда, выполняемого пользователями». Подписывая пользовательское соглашение, мы «разрешаем Facebook использовать репрезентации нашего опыта, хранящиеся на платформе, для аккумуляции капитала». Это значит, что пользователи теряют контроль над тем, как используется их активность в социальных сетях. Утрата этого контроля также означает, что «Facebook получает право отслеживать все действия пользователей и использовать полученные данные в экономических целях» (Fuchs and Sevignani 2013, 257).

Продукт труда на Facebook является результатом процесса, в котором платформа и человеческий мозг в качестве средств труда используются для организации человеческого опыта таким образом, что данные, представляющие индивидуальный и социальный опыт, становясь доступными публично или для определенной социальной группы, создаются как потребительная стоимость, удовлетворяющая потребность пользователей в том, чтобы делать часть их жизни видимой для других, в общении и сотрудничестве (Fuchs and Sevignani 2013, 259).

Создаваемые пользователями Facebook продукты не только удовлетворяют человеческие потребности пользователей, но и служат интересам получения прибыли. Платформа превращает пользовательские данные в товар, который предлагается для продажи на рынке рекламным клиентам. «Использование Facebook — это работа (конкретный труд) и труд (абстрактный труд) одновременно: оно генерирует потребительные стоимости и меновую стоимость. […] Все онлайн-время пользователя — это производительное рабочее время» (Fuchs and Sevignani 2013, 260). Фукс и Севиньяни подчеркивают, что одна и та же цифровая работа пользователей Facebook создает две разные потребительные стоимости: коммуникацию и публичную видимость как собственные потребности пользователей и возможность того, что они увидят таргетированную рекламу.

Для Facebook обе потребительные стоимости играют важную роль в получении меновой стоимости, т.е. продаже рекламной индустрии рекламного пространства, созданного пользователями. Двойственный характер потребительной стоимости проистекает из того обстоятельства, что продукт (потребительная стоимость) Facebook является информационным: его можно обменять на деньги и при этом он останется под контролем пользователей. Этот двойной характер потребительной стоимости делает продукт Facebook особенным продуктом: он обслуживает собственные социальные нужды пользователей и коммерческие потребности рекламодателей. В то же время коммерческая потребительная стоимость в первую очередь контролируется Facebook и делает возможным коммодификацию пользовательских данных (Fuchs and Sevignani 2013, 260).

Кто-то возразит, что пользователи Facebook используют платформу добровольно и для собственного удовольствия: они не являются наемными работниками, не получают зарплату, и поэтому их нельзя считать теми, кто подвергается эксплуатации. Фукс утверждает, что сторонники такого подхода игнорируют концепцию коллективного рабочего, которая была так важна для Маркса, и подчеркивает структурное сходство между различными формами неоплачиваемого труда — например, в рамках патриархата или рабства — и трудом пользователей Facebook:

Патриархат, феодализм и рабство не закончились, но продолжают существовать в рамках капитализма, где эти формы эксплуатации опосредованы наемным трудом и денежной прибылью капиталистов. Фетишисты наемного труда настолько зациклены на отношениях наемного труда и капитала, что исключают из категории эксплуатации ненаемный труд, возникающий в классовых отношениях. Следовательно, домашние работницы и рабы, с их точки зрения, не подвергаются эксплуатации и играют подчиненную роль внутри пролетариата или вообще не считаются революционными (Fuchs 2015, 29).

Формы неоплачиваемого труда, по Фуксу, качественно различаются: «В то время как рабам угрожают смертью, если они перестанут работать, домашние работники в патриархальных отношениях частично принуждаются физическим насилием, а частично аффективными обязательствами, тогда как работники Facebook принуждаются угрозой потери социальных благ (например, приглашения на вечеринку друзей) и монопольной властью» (Fuchs 2015, 30).

Автор работ о политэкономии медиа Даллас Смайт доказывал, что основным товаром коммерческих медиа является их аудитория. Зритель, который смотрит условно бесплатные телепрограммы, тратит свое свободное время, которое продается рекламодателям. Некоторые критики Смайта ставили под сомнение идею о том, что аудитории медиа «работают, эксплуатируются и производят прибавочную стоимость», отстаивая более ортодоксальный взгляд, согласно которому, медиабизнес конкурирует за ресурсы «промышленных капиталистов», помогая им увеличивать продажи, тогда как прибыль медиакомпаний — это «доля прибавочной стоимости промышленного капитала». В таком случае, рекламу тоже нужно рассматривать как «непроизводительную форму поглощения прибавочной стоимости». Фукс не согласен: для него реклама, будучи «созданием символической идеологии товара», также является «деятельностью по генерации стоимости».

Символическая стоимость устанавливает связь и является посредником между потребительной стоимостью и меновой стоимостью, она помогает осуществить обмен, при котором потребители получают потребительную стоимость, а капиталисты — деньги. В этом контексте можно говорить об обещании потребительной стоимости товара: идеология продаж и рекламы, связанная с товаром, обещает, что благодаря определенным функциям он улучшит качество жизни. Тем самым рекламная идеология скрывает меновую стоимость товара за обещаниями (Fuchs 2015, 29).

Фукс напоминает, что еще Маркс считал, что транспорт и связь влияют на потребительную стоимость, изменяя местоположение товаров, а «вложенный в [транспортную промышленность] производительный капитал присоединяет таким образом стоимость к транспортируемому продукту, частью вследствие перенесения стоимости средств транспорта, частью вследствие того, что стоимость присоединяется трудом на транспорте» (Маркс 1885/1951, 146).

«Производство символической стоимости товара (обещание потребительной стоимости) требует рабочего времени, — пишет Фукс. — Коммерческие медиа связывают товарные идеологии с потребителями, они “транспортируют” идеологии потребителям. Реклама предполагает информационное производство и работу по транспортировке. Работники такого рекламного транспорта не перевозят товар в физическом пространстве из пункта А в пункт Б, а, скорее, организуют коммуникационное пространство, которое позволяет рекламодателям давать свои обещания в отношении потребительной стоимости потенциальным клиентам» (Fuchs 2015, 30).

Для Фукса пользователи и сотрудники Facebook — «транспортные работники, передающие обещание о потребительной стоимости (товарные идеологии) потенциальным потребителям». Труд по транспортировке в Facebook и других социальных сетях — это коммуникационный труд. Как писал Даллас Смайт, аудитории «работают, чтобы продавать […] вещи самим себе».

Марксистские феминистки, как напоминает Фукс, тоже «сопротивлялись сведению домашней работы к периферийной, второстепенной или непроизводительной деятельности» и утверждали, что репродуктивный труд при капитализме является производительным трудом (Fuchs 2015, 35). Он приводит слова Марии Розы Далла Косты и Сельмы Джеймс о том, что «домашний труд производит не только потребительную стоимость, но и имеет важное значение для производства прибавочной стоимости»; «производительность наемного рабства основана на неоплачиваемом рабстве» в форме производительных «социальных услуг, которые капиталистическая организация трансформирует в приватизированную деятельность, возлагая их на домохозяек» (Dalla Costa and James 1972, 30, 31).

Фукс также ссылается на Марию Мис (Mies 1986, 37), которая писала, что капиталистическое производство основано на «сверхэксплуатации ненаемных работниц (женщин, семей, крестьян), в результате чего возможна эксплуатация наемного труда». Мис определяла их эксплуатацию как сверх эксплуатацию, потому что последняя «основана не на присвоении (капиталистом) времени и труда сверх “необходимого” рабочего времени, прибавочного труда, а на времени и труде, необходимых для собственного выживания людей или ведения натурального хозяйства. Это не компенсируется заработной платой» (Mies 1986, 48).

Понятие непроизводительного труда «исторически использовалось для обозначения репродуктивного труда, обслуживающего труда и феминизированного труда как второстепенных и периферийных». Таким образом, оно функционировало как идеологический механизм поддержки дискриминации в отношении женщин (Fuchs 2015, 36).

Забастовка пользователей?

Фукс выступает с идеей о том, что «единственный возможный политический путь вперед — это создание профсоюзов и организаций пользователей, связанных между собой и являющихся частью более широкого политического левого движения». Такой вывод логически вытекает из его анализа, в соответствии с которым социальные сети и коммерческий Интернет рассматриваются в качестве сферы производства и эксплуатации.

Поэтому те, кто обеспокоен правами трудящихся, должны серьезно относиться к реалиям пользователей как эксплуатируемых работников. Эксплуатация не связана с получением заработной платы и направлена на широкие слои общества. Классовая борьба должна распространиться с заводов и офисов на Google, Facebook и Twitter (Fuchs 2015, 40).

Если «пользователи являются производительными работниками, это значит, что они могут остановить работу корпоративных социальных сетей», отказавшись от цифрового труда: забастовка пользователей для Facebook означает немедленные денежные потери. Если забастовку начнут наемные работники компании, платформа все еще будет в сети и может, по мнению Фукса, быть использована для эксплуатации пользователей; экономическая власть пользователей — в том, что они создают стоимость. Другой политической мерой, согласно этому пониманию, может быть использование программного обеспечения для блокировки рекламы на вебсайтах, посещаемых пользователями: «Использование программного обеспечения для блокировки рекламы — это борьба цифрового класса. Оно отключает монетизацию персональных данных Facebook и других платформ путем блокировки таргетированной рекламы» (Fuchs 2015, 39).

Фукс считает, что, с одной стороны, логика, по которой функционирует таргетированная реклама на YouTube, Facebook, Google и подобных платформах, «превращает человеческое самовыражение и деятельность в товар», с другой стороны, он отмечает, что платформы, как YouTube, «социализируют человеческий труд и имеют потенциал для развития работы как искусства или игры» (Fuchs 2013, 287).

Чтобы реализовать этот потенциал, согласно Фуксу, средства коммуникации, являющиеся средствами производства (YouTube и другие интернет-платформы), должны стать общественной собственностью:

Интернет из корпоративного Интернета должен превратиться в Интернет, основанный на всеобщем достоянии, поддерживаемом творческой работой пользователей. Необходимо вернуть обществу контроль над производственными процессами, поддерживающими существование Интернета и цифровых медиа: шахты, заводы по сборке оборудования, компании по разработке программного обеспечения должны принадлежать, контролироваться и управляться кооперативами работников. Кооперативами, базирующимися на производстве не для прибыли, устранении частной собственности и товарной логики (Fuchs 2013, 287).

Утопии

Пример Интернета показывает, что в мире, который не избавился от классового разделения, господствующие классы могут превратить всеобщее достояние в достояние капитала и авторитаризма. Что можно этому противопоставить? Фукс обращается к примерам литературных конкретных утопий, которые в отличие от абстрактных утопий (очерчивающих невозможное бытие), описывают общества, которые «возможны, но еще не существуют» и поэтому могут стать реальностью [3] (Fuchs 2020). В статье об утопическом потенциале цифровых технологий он цитирует Кима Стенли Робинсона:

В наши дни я склонен думать о дистопиях как о модном чтении, возможно, даже ленивом и несколько самодовольном, поскольку удовольствие от их чтения уравновешивается ощущением, что, каким бы плохим ни было наше настоящее, оно далеко не так плохо, как те страдания, через которые приходят эти бедные персонажи. […] Утопия — это идея о том, что политический порядок может быть устроен лучше. Дистопия — это «не», т. е. идея о том, что политический порядок может стать хуже. Антиутопия — это «анти», она утверждает, что идея утопии сама по себе неправильна и плоха, и что любая попытка улучшить положение обязательно приведет к ухудшению положения, преднамеренному или непреднамеренному созданию тоталитарного государства или к какой-то другой политической катастрофе (Robinson 2018a); Когда вы говорите о будущем, вы всегда говорите об истории. Роман всегда делает это, но научная фантастика делает это явно, посредством мысленных экспериментов: “Если мы сделаем это, мы окажемся здесь. Если мы сделаем то, мы окажемся там”. […] Научная фантастика — это реализм нашего времени (Robinson 2018b, 88).

Маркс пишет, что конкретные утопии стремятся «дать миру уяснить себе свое собственное сознание, чтобы разбудить мир от грез о самом себе», «реформировать сознание не посредством догм» и сделать очевидным, что «мир уже давно грезит о предмете, которым можно действительно овладеть, только осознав его» (Маркс и Энгельс 1843/1955, 381).

Для Фукса современные средства коммуникации и цифровые технологии обладают огромным потенциалом, который может быть реализован в более справедливом обществе. Например, интернет-коммуникация способна поддерживать демократию участия — политическую систему посткапиталистического общества. «В таком обществе у людей достаточно мотивации, интереса и времени для участия в политических дебатах и принятии решений. Компьютерные сети станут инфраструктурой для демократического распространения информации и коммуникаций — не заменяя, а, скорее, дополняя собрания и дискуссии в реальном мире» (Fuchs 2020, 156).

Цифровые технологии могут быть использованы для повышения производительности и обеспечения достойной жизни для всех за пределами дефицита и необходимости, считает Фукс. Он приводит слова Мюррея Букчина, который писал, что «цифровой компьютер способен взять на себя все обременительные и нетворческие умственные задачи человека в промышленности, науке, технике, поиске информации и транспорте. По сути, современный человек создал электронный “разум” для координации, построения и оценки большинства своих рутинных производственных операций» (Bookchin 1986, 123).

Герберт Маркузе также разработал концепцию освободительных технологий, сравнимую, по мнению Фукса, с идеями Букчина. Для Маркузе истинное общество «предполагает свободу от тяжелого труда» и, следовательно, требует высокопроизводительных технологий, разработанных и применяемых гуманным образом в соответствии с принципами устойчивого развития (Marcuse 1964, 130). Такому обществу необходимо «планомерное использование ресурсов для удовлетворения жизненных потребностей с минимумом труда, превращение досуга в свободное время, смягчение борьбы за существование» (Marcuse 1964, 257).

Фукс пишет, что в справедливом обществе применение технологий делает возможным всеобщее благосостояние, тогда как, цитируя Маркса, свободное время «будет возрастать для всех», а «рабочее время перестает и должно перестать быть мерой богатства» (Маркс и Энгельс 1857/1859/1969, 131). Всеобщее благосостояние предполагает также «общий доступ к накопленным цивилизацией знаниям в форме цифрового всеобщего достояния, а также бесплатный общий доступ к творческим и цифровым навыкам и культурным ресурсам, необходимым для универсального художественного и творческого производства». В представлении Фукса общество должно развивать средства производства и использовать некоторые формы коллективного репродуктивного труда (например, предоставлять такие услуги, как общественные кухни, обеспечивающие бесплатное питание, или коллективный сервис по стирке одежды и мытью посуды), чтобы избавиться от тяжелого, опасного и неприятного труда.

Конкретная утопия будущего потребует цифровых машин, таких как роботы для мытья туалетов, роботы для сбора и переработки мусора, роботы-пылесосы, роботыгазонокосилки, роботы-строители, сельскохозяйственные роботы и т.п., чтобы как можно шире автоматизировать опасный, изнурительный, монотонный, скучный, необходимый и неприятный труд. Однако из этого списка придется исключить уход за людьми, поскольку роботы-психотерапевты и роботы-сиделки бесчеловечны и могут сделать людей более больными и несчастными вместо того, чтобы поддерживать их. Роботы могут быть полезны в медицине, например в роботизированной хирургии, где машина поддерживает, но не заменяет хирурга-человека. В сфере ухода и заботы такой труд, как перемещение больничных коек, смена простыней, чистка инструментов, стирка белья и т.п., безусловно, может быть автоматизирован и роботизирован, не приводя к негуманному обращению (Fuchs 2020, 160).

В книге «Четыре сценария будущего: жизнь после капитализма» Питера Фрейза (Frase 2016, 47) утверждается, что в посткапиталистическом обществе на роботов придется возложить «более эмоционально сложные аспекты ухода». Фрейз считает, что «робот-медсестра сможет принести больше утешения, чем переутомленный и раздраженный человек». Фукс не согласен: в более справедливом будущем нуждающихся в уходе не будут автоматически помещать в специализированные учреждения, наоборот, они смогут чаще, чем сегодня, жить со своими семьями и друзьями. «С одной стороны, у друзей и семьи будет больше времени для выполнения работы по уходу. С другой, останутся профессиональные сиделки, проявляющие заботу из солидарности». В солидарном обществе, утверждает Фукс, больше людей будут заинтересованы в том, чтобы некоторое число часов в год профессионально заниматься заботой. По его мнению, «роботизированная эмоциональная помощь неэффективна и является негуманной, потому что машины не умеют и не могут должным образом моделировать чувства, этику и эмоции. Роботизированные психотерапевты, врачи, медсестры, акушерки и т.п. — это не выражение человеческой заботы, а бесчеловечная, отчужденная помощь» (Fuchs 2020, 160).

В посткапиталистическом будущем «технологии будут способствовать цифровой поддержке сельского хозяйства, производства и услуг, так что разделение труда может быть отменено, необходимый труд сведен к минимуму, а свободный труд за пределами необходимости и принуждения максимизирован». Компьютер — универсальная машина, которая в утопии Фукса может использоваться «как инструмент, обеспечивающий преодоление разделения труда: разделения между сельским хозяйством, промышленностью и услугами, производителями и потребителями, умственным и физическим трудом, городом и деревней, развитыми и развивающимися странами, производительным и репродуктивным трудом, оплачиваемым и неоплачиваемым трудом, международным разделением труда, гендерным разделением труда». Например, диджитализация сельского хозяйства, промышленного производства и сферы услуг «приведет к повсеместному упрощению организации этих форм производства, так что разграничение между сельской местностью, постиндустриальным глобальным мегаполисом и деиндустриализированными городами станет излишним» (Fuchs 2020, 161).

В таком обществе разнообразие сфер производства может поддерживаться независимо от расположения, а разделение труда, как и классовое общество, может быть отменено. Но не все можно производить повсюду: скорей всего, не получится выращивать бананы в садах Скандинавии. «Всегда будет сохраняться некоторая потребность в международной взаимопомощи и международном дарении, координируемых сетевыми компьютерными системами, которые фиксируют глобальный спрос на товары, как и объем производственных мощностей в самоуправляемых компаниях, коммунах, сообществах коммун, регионах» (Fuchs 2020, 161).

Посткапиталистическое общество будет обладать материальным базисом и производительностью, позволяющими преодолеть разделение между умственным и ручным трудом:

Именно для того, чтобы положить конец этому разделению между умственным и физическим трудом, мы и хотим уничтожения наемного труда. Ради этого мы и стремимся к социальной революции. Труд перестанет тогда быть проклятием судьбы и сделается тем, чем он должен быть, т. е. свободным проявлением всех человеческих способностей (Кропоткин 1892/1919, 191).

Фукс пишет, что Кропоткин следует концепции Маркса о всесторонне развитой личности, которая возникает на основе отмены разделения труда. Маркс говорит об обществе, где «никто не ограничен исключительным кругом деятельности, а каждый может совершенствоваться в любой отрасли, общество регулирует все производство и именно поэтому создает для меня возможность делать сегодня одно, а завтра — другое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, после ужина предаваться критике, — как моей душе угодно, — не делая меня, в силу этого, охотником, рыбаком, пастухом или критиком» (Маркс и Энгельс 1845/1955, 32).

В условиях развитых технологий и постдефицита обмен становится излишним, а производство и распространение продуктов производства могут быть организованы с помощью глобальных компьютерных сетей в форме экономики, основанной на потребностях: «Домохозяйства и местные сообщества могли бы вносить данные о своих потребностях в определенных продуктах и услугах на некоторые периоды времени (например, один месяц) в глобальную экономическую базу данных, доступную для всех, а, следовательно, и для производителей этих товаров, которые получат возможность приводить свою производственную деятельность к актуальным потребностям» (Fuchs 2020, 169).

На базе Интернета можно реализовать процесс децентрализованного экономического планирования. В качестве единиц такого планирования Фукс видит «самоуправляющиеся компании, специализирующиеся на определенных формах производства». Каждая из таких компаний знает, какова ее средняя производительность, и поэтому может подсчитать, сколько продукции она готова производить в месяц, — эти данные можно вводить в глобальную базу данных. Такая оценка потребностей и планирование производства, основанные на использовании компьютеров, могут быть организованы глобально с помощью Интернета:

Алгоритм может рассчитать, какая часть продукции, про изведенной конкретной самоуправляющейся компанией, распределяется в том или ином местном сообществе. Во избежание больших объемов перевозок используется принцип, согласно которому товары, удовлетворяющие потребности людей в определенных местных сообществах, производятся в географически близких компаниях, имеющих соответствующие производственные мощности. Неизбежно в некоторых регионах возникнет нехватка некоторых важных продуктов, так что физическая транспортировка товаров не перестанет существовать, а станет частью глобальной солидарной экономики дарения без обмена. Компьютеризированное сетевое постдефицитное социалистическое общество не нуждается ни в каких формах обмена. Компьютеризированный децентрализованный процесс планирования выявляет глобальный дефицит, что позволяет планировать стратегии смягчения последствий (Fuchs 2020, 169).

В модели Фукса посткапиталистические общества должны быть «глокальными», то есть «основанными на диалектике глобального и локального, которая сочетает глобальные локальности и локальную глобальность как единство в многообразии, чтобы избежать как локалистского фанатизма (разнообразие без единства), так и глобалистского культурного господства (единство без разнообразия)».

Фукс критически отзывается об идее Евгения Морозова, который предлагает использовать инфраструктуру обратной связи, обеспечиваемую цифровыми технологиями и большими данными, для «нерыночных форм социальной координации». Экономическая система Морозова, который, в свою очередь, ссылается на Даниэля Сароса, предполагает, что компании не получают прибыли, но товары, меновая стоимость, деньги и рынки все еще существуют; это также подразумевает наличие наемного труда. Производство более ориентировано на потребности, потому что потребители указывают свои потребности децентрализованным образом через систему сетевых баз данных.

Учитывая, что «обмен всегда является неравным обменом», система Морозова и Сароса, по мнению Фукса, будет приводить к неравному распределению денег и товаров и неравной покупательной способности. Кроме того, «одни кооперативы будут продавать больше, будучи более производительными, чем другие, что может привести к банкротству, перепроизводству, кризисам, нестабильным условиям труда, сокращению заработной платы, увольнениям каких-то групп рабочих и безработице». Исходя из этого, товары, заработная плата и рынки являются ненужными экономическими посредниками, создающими неравенство (Fuchs 2020, 173).

Посткапитализм потребует децентрализованного планирования, использующего сетевую информационную систему, организованную через Интернет. В такой системе люди «обозначают свои потребности и желания, производственные мощности кооперативов тоже регистрируются, и оба набора данных координируются таким образом, чтобы кооперативы про изводили потребительную стоимость, которая соответствует реальным потребностям и желаниям» (Fuchs 2020, 173). Предполагается также, что в рамках сетевой системы планирования могут быть организованы рекомендательные механизмы, основанные на данных. Эти механизмы должны использовать прозрачный алгоритм открытого доступа для оценки потребностей потребителей и генерации рекомендаций. Фукс считает, что для такой системы «не нужны ни деньги, ни товары, ни обмен, ни рынки, ни наемный труд», и предлагает, стремиться к устранению этих форм экономического посредничества и вместо них внедрять принципы солидарной «экономики дарения» (Fuchs 2020, 173). Именно так может выглядеть конкретная утопия, которая, по мысли Фукса, может и должна заме нить авторитарный капитализм в цифровую эпоху.

Примечания

[1] Google Chairman Eric Schmidt: ‘The Internet Will Disappear.’ Georg Szalai. 22 января 2015 года. Доступ 20.10.2020

[2] ‘Our mission is to organize the world’s information and make it universally accessible and useful.’ Доступ 20.10.2020

[3] Фукс рассматривает такие утопические литературные произведения, как «Вести из ниоткуда» Уильяма Морриса, «Хлеб и воля» Петра Кропоткина, «Обездоленный» Урсулы К. Ле Гуин, «болоболо» и Kartoffeln und Computer (Картофель и компьютеры) авторства P.M.

Библиография

Афанасов, Николай. 2019. Свободное время как новая форма труда: цифровые профессии и капитализм. Galactica Media: Journal of Media Studies. 2019. Т.1. № 1. С. 4361.

Йолер, Владан. Кроуфорд, Кейт. 2020. Анатомия системы ИИ. Amazon Эхо как анатомический атлас человеческого труда, данных и планетарных ресурсов / Пер. с англ. Анны Ликальтер. Художественный журнал. №113. Доступ 20.10.2020

Кропоткин, Петр. 1892/1919. Хлеб и Воля. Голос труда, Петербург.

Маркс, Карл и Фридрих Энгельс. 1843/1955. Сочинения, издание 2е, том 1. Письмо Маркса Руге. С. 378381. М.: Государственное издательство политической литературы.

Маркс, Карл и Фридрих Энгельс. 1845/1955. Сочинения, издание 2е, том 3. Немецкая идеология. С. 7544. М.: Государственное издательство политической литературы.

Маркс, Карл и Фридрих Энгельс. 1867/1960. Сочинения, издание 2е, том 23. Капитал, том 1. М.: Государственное издательство политической литературы.

Маркс, Карл и Фридрих Энгельс. 1857/1859/1969. Сочинения, издание 2е, том 46, часть 2. М.: Государственное издательство политической литературы.

Срничек, Ник. 2019. Капитализм платформ / Пер. с англ. и науч. ред. М. Добряковой; Нац. исслед. унт «Высшая школа экономики». М.: Изд. дом Высшей школы экономики. — 128 с.

Bookchin, Murray. 1986. PostScarcity Anarchism. Montreal: Black RoseBooks.

Dalla Costa, Mariarosa and Selma James. 1972. The Power of Women and the Subversion of Community. Bristol: Falling Wall Press.

Hall, Miranda. 2017. The Ghost of the Mechanical Turk. Jacobin Magazine. Доступ 20.10.2020

Frase, Peter. 2016. Four Futures: Life After Capitalism. London: Verso.

Fuchs, Christian. 2014. Digital labor and Karl Marx. New York: Routledge.

Fuchs, Christian. 2015. The Digital Labour Theory of Value and Karl Marx in the Age of Facebook, YouTube, Twitter, and Weibo. In: Fisher E., Fuchs C. (eds) Reconsidering Value and Labour in the Digital Age. Dynamics of Virtual Work Series. London: Palgrave Macmillan.

Fuchs, Christian. 2020. The Utopian Internet, Computing, Communication, and Concrete Utopias: Reading William Morris, Peter Kropotkin, Ursula K. Le Guin, and P.M. in the Light of Digital Socialism. TripleC18(1): 146186.

Fuchs, Christian. Sevignani, Sebastian. 2013. What is Digital Labour? What is Digital Work? What’s their Difference? And why do these Questions Matter for Understanding Social Media? tripleC 11(2): 237293.

Marcuse, Herbert. 1969. An Essay of Liberation. Boston, MA: Beacon Press.

Mies, Maria. 1986. Patriarchy & Accumulation on a World Scale. Women in the International Division of Labour. London: Zed Books.

Mosco, Vincent. 2014. To the Cloud: Big Data in a Turbulent World, Boulder, CO: Paradigm Publishers, 284pp.

Robinson, Kim Stanley. 2018a. Dystopias Now. Commune 1. Accessed January 6, 2020.

Robinson, Kim Stanley. 2018b. The Realism of Our Time. Radical Philosophy 201: 8798.