Однажды в момент настоящей безысходности и большой неуверенности в будущем я решила обратиться за советом к близкому другу. Я попросила его дать прогноз — какой я буду через 10 лет. Чем я буду заниматься? Где буду находиться? Ответ меня глубоко потряс. Вим видит меня в маленьком симпатичном магазинчике, продающей прекрасные вещицы. В точку! Именно это я и хотела услышать.

Во время первой встречи с этим парнем — сейчас уже взрослым мужчиной — галеристом с ее улицы, Анну чуть не стошнило от гнева и ярости. Ей тогда было 15–16 лет, а местом встречи была темная и скудно меблированная комната. Атмосфера в крошечной квартирке была отвратительной, а гости были рассажены абсолютно нелогично. Анна пришла к самому началу мероприятия — это был день рождения одной ее подруги. Гости все прибывали и прибывали: пришло много обворожительных юношей и пара ослепительных молоденьких девушек в дорогих украшениях, дорогих нарядах и с дорогим макияжем. С ощутимой брезгливостью они расположились на специально подготовленных матрасах и пуфиках, а взнервленная хозяйка дома ухаживала за ними. С усталостью и апатией Анна выделила для себя место посреди комнаты, хоть ее мысли и чувства находились далеко отсюда. На паре приятных, по мнению Анны, парней были надеты одинаковые пуловеры с совами. Она тихо спросила у подруги, почему они одинаково одеты, и что значат совы. Та объяснила ей, что совы — это цыпочки. Анна не поняла, за чем последовало: «Ну, цыпочки — это девушки, понимаешь?». Объяснение погоды не сделало, Анна все еще не понимала ни смысл шутки, ни то, кому она адресована.

Новый приток юношей заполнил квартиру — группой из четырех–пяти человек, одним–двумя годами старше. Эта компания подчеркнула свое единство такими же пуловерами с совами. Один парень оттуда выделялся — из–за особенно пренебрежительной чепухи, которую он нес. Внимание Анны было приковано к нему, она понаблюдала за ним какое-то время и, по дороге в туалет, осмелилась на атаку. Как будто из нее вырвалось наружу что-то, что копилось целый вечер. Довольно агрессивно она спросила у него: «Что значат эти пуловеры? Что ты находишь в этом забавного? Почему ты его носишь? Почему ты называешь нас цыпочками?». Он вызывающе ухмыльнулся. Ее наезды были слишком слабы и вызвали лишь насмешку. Больше всего Анне хотелось уйти, но она ни за что не могла отказать своей подруге в просьбе. Пришлось остаться, хоть все внутри нее и сжималось.

В первую неделю моей работы начальница обратилась ко мне всего два раза. В первый раз она скептически бросила: «А ты? Откуда ты приехала?». «Я приехала из Энсопонка, училась в Фольванге, а сейчас хожу на занятия в Академию в Дюссельдорфе». «Да? К кому?». «Триша Доннелли». Со слабым подобием улыбки и сдержанным удивлением она ответила: «Да? Прекрасно, добро пожаловать».

Следующий разговор состоялся двумя минутами позже и начался так: «И зачем ты здесь? Ты больше не хочешь быть художницей?» Меня это ужасно сбило с толку. «Нууу, ээээ, я бы не назвала себя художницей, да и Триша тоже. Может быть когда-то… Или это Рита сказала, что она никогда не называла себя художницей, или когда-то Вы сами называли так буквально всех, тогда это слово не казалось смешным, оно будто тоже принадлежало ей. Я не хочу сравнивать себя ни с кем… Я ищу увлекательную с точки зрения содержания работу, где был бы полезен мой художественный, если его можно так назвать, опыт. Такую, которая дополняла бы мою практику, а не противоречила ей». Она кивнула «Ага». Уверена, она меня нисколечко не поняла. Не удивительно, мне и самой было совершенно неясно, что я хотела сказать. В свою защиту могу сказать, в магазине сама возможность разговаривать — привилегия тех, кто иерархически стоит выше меня. Это объясняет, почему я поспешила вывалить все это — чтобы успеть, прежде чем беспощадно лишиться внимания слушателей. Затем я выпалила вдогонку: «Я хочу стать куратором. Думаю, у меня это хорошо получается. И я бы хотела самостоятельно зарабатывать деньги». Пфф, это были тяжелые роды. В отличии от женщин, на которых я работаю, мои мысли довольно рассеянны. Прежде чем они оформятся в моем мозгу, я вынуждена по четыре недели лежать на животе, свесив голову с кровати.

Когда Анна встретила Карла в следующий раз, ей было 25 лет, она стала достаточно привлекательной, чтобы казаться другим уверенной в себе. Распространились слухи, будто Карл открывает галерею. Это сильно удивило Анну. Один их общий друг в течение последней пары недель помогал Карлу с ремонтом в его будущей галерее. Так случилось, что скептически настроенная Анна посетила ремонтное действо, что было для нее довольно волнительным. После беглого приветствия и представления ей в руку вложили кисточку. В легком замешательстве, но желая казаться непринужденной, она просто начала помогать. Пока Анна красила неоштукатуренную стену, она ломала голову над тем, как поговорить с Карлом о том вечере, случившимся 100 лет назад. Как заговорить о болезненном воспоминании, не показавшись при этом обиженной. С каждым ее мазком кисти Карл становился все приветливее. Благодарный за любую помощь, уже через 15 минут он заказал всем кофе. Поблагодарив, она отказалась — она бы никогда не позволила ему что-то ей подарить. Собственно, Анна вообще не хотела рисовать в галерее этого парня, и чем же она занимается? Ярость охватила ее, и она воспользовалась перерывом на кофе, чтобы заговорить с ним о пуловерах с совами. Сначала он ничего не понял, но чем больше подробностей она приводила, тем все больше он вспоминал. Разрываясь между ясностью ее памяти и содержанием разговора, он в какой-то момент попросил прощения, объяснив свое тогдашнее поведение желанием спровоцировать. Он сказал, что пуловеры были совершенно неуместны, и закончил разговор вытиранием рук — жестом, который мог бы означать: «Прошлое останется в прошлом», но этот жест был больше похож на небрежный бросок за плечо или стирание чего-то неприятного с огромного экрана; но было в этом жесте и что-то от пощечины. Анна размахивала кистью еще пять минут, пока не решила, что ей пора уходить. Она быстро попрощалась и испарилась. «Просто полный бред» — подумала она, довольно быстро переключив внимание на что-то другое.

Недавно у меня случилась авария: я слетела с велосипеда, скатившись в позе дзюдоиста по асфальту, полежала, встала и поехала дальше. Мои мысли во время происшествия звучали так: «Вау, полный бред. Лучше об этом даже не задумываться».

В один мрачный день Анна, измученная страхами за свое будущее, потащилась на открытие галереи, надеясь слиться с массой людей с похожими проблемами. Это было большой ошибкой, она чувствовала себя там лишней, неполноценной и неспособной выдавить ни слова. Большую часть времени она провела в убежище — крошечном подвальном помещении, — просматривая видеоработы. Когда туда вошел Карл, она сразу же его узнала, и он чертовски вежливо ей улыбнулся. Он снова понятия не имел, кто такая Анна. «Карл, это ты?» «Привет, Анна, подруга Дэвида», все еще лишь вежливая улыбка. «Я какое-то время размахивала малярной кистью в вашей галерее». На лице Анны больше не было улыбки. Они смотрели видео. Карл спросил: «Знаешь ли ты художницу?» Анна кивнула: «Она училась со мной, правда, раньше, но я с ней знакома». Анна рассказала немного о её старых работах, потом замолчала. Разговор не клеился. Он попрощался коротким кивком и ушел. Когда Анна вышла из подвала, он исчез. Остались только многочисленные чужие друзья. Анна беззвучно заплакала и дрожа пошла домой. Апатия овладела ею, парализовала ее. Она как будто застряла в болоте, думая о социальном и экономическом капитале. Может быть, ей все-же стоит присоединиться к марксистскому кружку?

Я размышляю о тех самых вещах, которые, на мой взгляд, являются важными.

В следующий раз Анна встретила Карла, когда переехала на ту же улицу, где находилась его галерея. Целую неделю она избегала выставочных залов, достаточно больших, чтобы видеть, есть ли там кто-нибудь, не заходя внутрь. Там всегда горел свет, он был всегда на месте. Это постоянство нравилось ей. Когда их общий друг Дэвид приехал навестить Анну в ее новой квартире, он настоял на том, чтобы совместить поход по магазинам с посещением галереи. Увидев их обоих из окна, Карл обрадованно выскочил на улицу. Молодые люди пожали друг другу руки, Карл поприветствовал Анну. Галерист хорошо помнил их последнюю встречу, что, как это ни парадоксально, польстило ей. Он рассказал, что ему прислали много портфолио из Эссена от одного предприимчивого парня, который занимался поиском перспективных художников. Он пытался расспросить Анну о сплетнях арт-мира, чтобы хоть как-то сориентироваться. Хотя она очень скептически относилась ко всей этой затее с выводом на рынок молодых, еще сырых художников, она похвалила это сообщество. Карл и сам уже неплохо разобрался в людях, стоящих за этими произведениями. Общее стремление художников продавать свои работы на рынке встретило непонимание со стороны Анны; к счастью, он также находил это стремление крайне непривлекательным.

Дэвид увлекся разговором и уместно подавал реплики, которые укрепляли позицию Анны. Он с энтузиазмом рассказал о том, над чем она как раз сейчас работает в художественном плане, и вскользь упомянул, что она является сотрудником небольшого, популярного художественного учреждения. Это подействовало как бомба, Карл загорелся и внезапно безумно заинтересовался ею. После недолгих попыток Карла рекламировать собственных художников, разговор о творчестве Анны стал перемежаться с размышлениями о женском творчестве в целом. Когда она упомянула о работе над перформативным чтением, Карл прервал ее: «Ах да, вы же видите, что большинство женщин работают с текстом или исполнением и тому подобное». Он признался, что ему так трудно понять, уследить за работой женщин. Он говорил о способах работы, о том, что женщины, как правило, не имеют регулярной практики в студии, будут работать только тогда, когда что-то происходит. Как художник он не мог этого понять, ведь у тебя же есть внутренний порыв пойти в студию, или нет? Далее последовал ряд грубых и в то же время наивных обобщений. Анна умолкла и дальше уже молчала, Дэвиду пришлось взять инициативу в разговоре на себя. Она, конечно, не стала бы рассказывать об атласной ткани ее самодельных чехлов для сидений или глиняных чашках с крышками. Должно быть Карл был заинтригован ее молчанием, так как он неожиданно спросил ее, есть ли у нее портфолио. Очнувшись, она спокойно ответила: «Ах, прекрати, я прекрасно справлюсь сама». В конце концов, речь шла о ее независимости. Карл повернулся к Дэвиду и пояснил с недоумением, что именно так и ответило бы большинство женщин-художниц. Услышав наконец комплимент, Анна хмыкнула, махнула рукой, и они с Дэвидом отправились за покупками.