Create post
Уральская индустриальная биеннале современного искусства

Тексты, вписанные в мир

Летом 2021 года Уральская индустриальная биеннале проводила опенколл для авторов, работающих с короткой формой и теоретическим фикшном. Публикуем два рассказа из длинного списка в авторской редакции, а также рекомендуем познакомиться с итоговым сборником «Время обнимать и уклоняться от объятий», который вышел в екатеринбургском издательстве «Кабинетный ученый».

Сборник складывается из тринадцати рассказов; пять — от приглашённых авторов, восемь — от авторов, участвовавших в оупенколле и получивших высокую оценку ридеров и жюри. Сборник доступен в независимых книжных Екатеринбурга, Верхней Пышмы, Санкт-Петербурга, Москвы, а также его можно заказать онлайн.

Иллюстрации — Софья Шелепова.


Допустим: текст учреждает обособленный и тщательно воссозданный фрагмент автономного мира, в котором читатель вряд ли окажется без помощи автора/авторки. Это допущение — меловой круг, за которым теснятся недовольные теоретики литературы, с которыми можно встретиться в других текстах на сигме.

Приняв это допущение, продолжим. Если автор_ка не отводит взгляд от происходящего и так структурирует повествование, что читатели вглядываются вместе с ней/ним, — то вместе они могут увидеть что-то, спрятанное в серой зоне самоочевидностей, здравого смысла и «ну так все делают». Это «что-то» может удивлять, ранить и указывать на социальный факт, которому недоставало объяснений. Тексты, позволявшие увидеть такие вещи, и привлекали наше внимание.

В сборник вошло всего тринадцать рассказов. Нам хотелось сделать карманную книжку — покет, который смело путешествует с владельцами куда угодно и может легко спрятаться во внутренний карман куртки. Мы приняли ограничение формы и усложнили жизнь жюри, которому пришлось совершить множество неравных выборов. Этой публикацией мы нарушаем это ограничение.

Сборник — полноформатный альбом; рассказы Яны Осман и Александры Бруй — ЕР, маленький релиз с двумя бэнгерами. На пластинке они бы занимали разные стороны. Их отличают тональность, структура, стилистика, предмет; их сближает внимание к людям, чей равномерный быт разбивает пандемия и город, гудящий от переизбытка информации.

Женя Иванова и Дима Безуглов, кураторы проекта

Яна Осман. Неделание слишком многого

За нами всегда кто-то идет.

Заходишь в метро. Дверь в метро надо толкать от себя. Если дверь открыть к себе, получается остановка. Это не только для тебя остановка. Это остановка для всех, кто идет за тобой.

Подходишь к турникетам — нужно успеть достать билет, пока не подошел. И лучше пройти к свободным турникетам. Если свободных турникетов нет — это потому что, кто-то сначала подошел, а потом начал доставать билет. Так делать не надо.

Встаешь на эскалатор. Только встал — уже объявляют: «Будьте внимательны при сходе с эскалатора: готовьтесь заранее, не задерживайтесь». При этом держите полы верхней одежды и детей.

Заходишь в вагон — надо сразу найти свободное место и не мешать другим заходить в вагон.

Выходишь из вагона — не останавливаешься. Чтобы посмотреть, в какую сторону нужный тебе выход, идешь в любую сторону.

Если выход оказался не тем — снова идешь через всю станцию к другому выходу.

Видишь надпись «Выход в город» — подходишь к эскалатору. В громкоговоритель объявляют: «Занимайте обе стороны эскалатора». Только займешь — уже другое объявление: «Стойте на эскалаторе по правую руку, проходите — слева, не задерживайтесь».

И вот так все время — все делаешь не задерживаясь.


И тут вдруг появился Леонид Маркович. И Леонид Маркович сказал: «Нам нужно открыть жанр пауз в вашей жизни».

«Это паузы в которых иногда скучно, иногда тревожно, иногда к чему-то прислушиваемся, иногда ловим смутно, это очень разные паузы».

Я решила попробовать разные паузы.

Нашла Сообщество замедления времени, Мировой институт медленности, Международный институт неделания слишком многого и японский Клуб неторопливых. Посмотрела, что они рекомендуют.


Ничего не делайте пять минут.

Села за стол. Стала сидеть.

Вспомнила, что не поставила будильник. Поставила будильник.

Вспомнила, что нужно перевести телефон в авиарежим. Перевела.

Вспомнила, что при переводе телефона в авиарежим, выключается раздача мобильного интернета на ноутбук. Это значит, что после того, как прозвонит будильник, нужно будет потратить время, зайти в настройки и включить точку доступа wi-fi. Выключила авиарежим, вернула точку доступа wi-fi. Продолжила сидеть.

Вспомнила, что это похоже на медитацию. Продолжила сидеть.

Вспомнила, что у меня есть книга по медитации Энди Паддикомб «10 минут в день, которые приведут ваши мысли в порядок». Подумала, почему 10 минут, когда Мировой институт медленности советует 5 минут.

Вспомнила, что Энди Паддикомб — бывший буддийский монах.

Вспомнила, что основатель оранжевого приложения.

Вспомнила, что лысый.

Вспомнила, что приложение называется Headspace. Перевела headspace на русский.

Прозвонил будильник.


Говорите медленнее.

Дома говорить было не с кем. Вышла на улицу. Зашла в супермаркет. Увидела очередь на кассе. Обрадовалась. Медленно стала говорить, чтобы позвали второго кассира. Первый кассир перестал пробивать товар, пока я не договорю фразу. Договорила. Второго кассира не позвали.


Каждый день спрашивайте себя: «Что я сейчас чувствую?»

Поставила будильник с темой «Что я сейчас чувствую» на 20:21 — потому что 2021 год.

Будильник позвонил в театре.

Будильник позвонил на йоге.

Будильник позвонил на лекции.

Переставила на 22:22.


На две минуты остановите внутренний диалог.

Уснула.


Прогуляйтесь с кем-нибудь молча.

Пошли гулять с Владимиром.

Владимир молчал. Чеховский Ионыч тоже всегда молчал и смотрел в тарелку, за это его назвали «поляк надутый», хотя он никогда поляком не был.

Рассказала об этом Владимиру.

Попросила не отвечать.


Вернулась с прогулки — начала смотреть, кто еще занимается медленной жизнью. Оказалось, занимается Финляндия. Нашла на youtube медленное финское телевидение. В течение шести часов Финляндия предлагала смотреть на озеро: как меняется гладь воды, пролетают птицы и шумят деревья.

Решила сэкономить время и найти про медленную жизнь что-то покороче. Нашла статью. В статье рекомендовалось: в субботу утром пойти в город на поздний завтрак, заказать в кафе яйцо бенедикт с голландским соусом, выпить неспешно кофе, заглянуть на выставку или спонтанно отправиться в кино на дневной сеанс, а потом, возвращаясь домой, купить себе цветы — просто так, потому что сегодня ты празднуешь субботу.

Дождалась субботы, дождалась позднего завтрака, оправилась есть бенедикт.

Официант сказал:

— Вы же не едите мясо. А там бекон. И добавляется ломтик томата.

Предложил заменить ветчину шпинатом.

— Только это уже будет не бенедикт, а яичница по-флорентийски.

Предложил еще подумать над заменой бекона лососем.

— Только это будет уже не Бенедикт, а Хемингуэй или Яйца Копенгаген.

Предложил яйца Шекспир.

— Это когда ветчину заменяет мясо краба.

Предложил Оскар.

— Это когда ветчину заменяет спаржа.

Шекспир, Оскар, Хемингуэй и Копенгаген не подходили, нужны были именно яйца Бенедикт.

— Портобело Бенедикт — используются грибы вместо ветчины.

Звучало красиво и Бенедикт в названии сохранился. Заказала.

Официант ушел. Я решила ничего не делать.

Пошла мыть руки.

Официант появился на выходе из туалета.

— Есть еще варианты заправки.

— Голландский соус можно заменить соусом Морне.

— Для приготовления Морне мы используем выдержанный сыр грюйер.


Я вспомнила совет японского Клуба неторопливых: «Выдерживайте маленькую паузу перед тем, как вступить в диалог».

— Грюйер можно заменить эмменталем, конте или, в крайнем случае, 12-месячным «старым голландцем».

«Скоро вы обнаружите, что часто передумываете разговаривать».

— Реджано Пармиджано или Чеддер — не рекомендую.

Александра Бруй. Окошко

На асфальте у набережной мелом нарисовали обрыв с кольями посередине. Девочка бегает вокруг и попискивает: «Ну как, как мне встать, чтобы увидеть?». Отсюда все видно хорошо.

Ветер гонит на реке воду, колокольчик звенит вдалеке. Справа:

— Ничего, ничего… Это не страшно.

Краешек расстеленной газеты дергается и дрожит. Кроме пирожка этого сегодня ничего не ела. Валятся на газету крошки. Голуби брезгливо урчат. Жевать приходится на одной стороне, как кошка. Придерживает щеку и самый край губы. Розово просачивается слюна на пальцы. Ну, вот и доела, наконец. Крошки с газеты летят голубям на перья.

Из вялой сумки — серый мужской сандаль: с сальным от ступни следом, ремешки выгнуло от носившей сандаль ноги. Старательное кутание его в газету. Еще раз. Замшевый отпечаток большого пальца никак не упаковывается. Еще!

В небе лепятся одна к другой тучи с черным по контуру; где-то у нее тут был еще пакет. Долго до вечера? Нервная улыбка заканчивается придерживанием щеки. Вечером опять идти обратно.

Утром врачи сказали: «Он у вас с виду сильный, на вид — глыба, но глубоко больной. Чего ж вы сидели, женщина? Чего ж вы!». А она прикладывала слюнявый алоэ к бедру, чертила из йода сетку, сетка исчезала на глазах. А она распускала склеенные волосы, глядя на себя в зеркало, и фиолетовая лужа на щеке была не видна. Все–таки потом волосы приходилось собирать в хвост, а лучше прятать под толстую шерстяную шапку, потому что он возвращался: усталый и сгорбленный — это у него профессиональное, хватал шершавой рукой, на руке — «Павлов», корабль, акула; волочил. Но это не всегда, но в последнее время часто, потому что на работе — теперь тихо, а злости у него много, а он же глыба, так даже ей сказали врачи. Он — большой и широченный, а сидел в квадратном и пополам, и ему протягивали обувь — в ларечное окошко, и лиц ему там совсем не видно, только руки, и он по рукам читал, и по голосу читал, и, конечно, читал по ботинкам, по туфлям, по сапогам. Приносил домой и говорил: «Вишь, блядь какая, сапоги купила из телячьей кожи, а ноги свои коровьи не примостила. Стоптала! Супинатор — совсем! Рожу-то, небось, разукрасила!»

Бесился, если в окошко лезли головой, а не руками. Что-то хотели узнать? А ему самому было мало места, это можно понять, а они лезли и впихивали, и некоторые даже не мыли, и раззявленные подошвы воняли усталыми ногами и однообразием.

Он всовывал шило в туфельный бок и говорил, что обувь — это лицо. И она вздрагивала, проверяя рукой шапку.

В карантин, когда сказано было не выходить, он все еще сидел в своем ларьке и даже выглядывал наружу из окошка. Но обувь не носят, если сказано не выходить. И скоро улица с квадратным ларьком опустела совсем, и он стал оставаться дома.

Теперь лежал, прямоугольный и оплывший, вытянув ровные, как корабельные трубы ноги. Когда, шатаясь, вставал, уворачивалась.

«Главное, пришел и тянет: на, мол, холоп!» — орал, нависая.

Лежа на прохладном линолеуме и прикусывая кусок губы, считала неотданные им заказы.

«Думаешь, он не знал, что там я сижу? Сука! Ботинки хорошие, хули, подготовился! И этой рукой: на, мол! На! Я кто ему?»

Линолеум под щекой теплел. Во рту растекалось железное.

«Этой вот протягивает, где татуха».

Показывает шлепком по руке.

«У нас же одинаковые: корабль! Акула! Вишь? Мы специально, в Балтфлоте. Я, может, тоже бы! Протягивает…»

Снова девять туфель и один кроссовок. Где-то там еще стояли сапоги. Павлов у нее очень сильный. Закидывает руку, и она кряхтит. Приваливается весь — он называет «обниманием».

«Идешь такая в голубом вся, и полоски — вот так».

Рисует пальцем по груди.

«Настоящая русалка! Плыла!» А че смеялись? Завидовали! «Потянешь ты такую, мореман?»

Да, точно, было такое платье: с полосками, и заканчивались вот тут. Там дальше, вот, правда, голубое и белое, и прямоугольники понизу идут. Конечно, она помнит, конечно: не шла; плыла или летела — всегда такая быстрая была! И вот уже бег по ступенькам, дверью подъезда — об угол, сапоги на босу ногу сглатывают вечернюю сырь. Она ж его Павлова, и она летит, Павлова помнит, конечно, Павлова покупает, летит. Куртка болтается. «На Павлову запиши!» Ноги перескакивают через ступеньку. Соседи не торопятся, ждут, что она пройдет; и не провоняют. А она летит, сумка мотается и звенит, и Павлова вплывает, потная под шапкой, и он ждет, и она ставит: «Вот!».

Приступы у него уже случались. Тогда он терял сознание и сильнее выдыхал ацетон, как корабли выдыхали при отплытии. Фельдшер повторяла, чтобы бросал пить, а иначе она его смотреть вовсе не будет. Но когда он не поднялся один раз, а потом второй, фельдшер-таки предложила в больницу. Фельдшеру тоже его жалко. Может быть, и ей ремонтировал сапоги.

Когда он собрался, то есть договорилась, чтобы его погрузили, квартира уже насквозь пропиталась по́том, мочой и воспалением. Мужики поднимали и с шумом выдыхали, корчась, зажимали носы. Кто-то наступил на бутылку, и чуть не уронили.

Врач прочитал по бумажке, что периферические артерии, нерв и надо ампутировать. «А вы бы еще попозже его привезли!» Махнул кому-то, пошел.

В темной палате с газетой на окнах мужики посоветовали забрать обувь. «Ему же это неприятно будет! Проснется: ботинка два, а нога одна. Я бы охуел!». Кивая, подскочила, схватила его сандалии, подумала и забрала один. Как же теперь будет? Без ноги. Как же теперь будет?

Укутанный в пакет сандаль из сумки тупо торчит. Девочка все попискивает вдалеке: «Ну как, как так встать, чтобы увидеть? Чтобы яма живая была». И эта Павлова слышит и собирается подойти ближе.

— Не надо, у ребенка мама есть! Не надо! Вы меня извините, конечно, но я уже пойду.

Возникает внезапно тетка, хватает девочку недовольно и ведет. Девочка мотается на ее руке и оборачивается. Я, не оглядываясь, иду.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma

Author

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About