В прошедшем году в рамках проекта «Карта» мы опубликовали девять больших интервью, посвященных совершенно разным темам — от долговой морали и женской бездомности до патриотических игр и временного неравенства. Главное, что объединяет проекты, о которых мы рассказывали, — они посвящены современной России и были реализованы исследующими внутри академических структур с целью поиска и производства нового знания о нашей стране. Описание институционального поля было одной из наших задач, как и проблематизация метода: мы старались дать возможность ученым отрефлексировать те инструменты, которые использовались ими в работе. В этом году мы постараемся расширить контекст и дать также слово тем, кто занят в художественной сфере и использует искусство как способ критического осмысления российской действительности. Таким образом мы надеемся показать, как еще можно изучать окружающий мир и в чем могут быть достоинства и недостатки спекулятивных подходов.

Для начала мы попросили разных исследующих, с которыми хотели бы побеседовать в течение этого года, рассказать, над чем они работают. Среди некоторых тем нового сезона «Карты» — менеджмент креативной работы, социальность гаражных кооперативов, политическое воображение школьников, взаимодействие с голосовыми чат-ботами, авторитет в мусульманской среде, значение невидимых инфраструктур, деторождение в малых городах, русские ферации, работа в ковидном госпитале и институт президентства.

«Карта» — специальный проект syg.ma, посвященный поиску нового знания о России. Манифест можно прочитать по ссылке. Мы открыты любым предложениям сотрудничества и совместного поиска: если вы хотите рассказать об исследовании, которое проводите сами или делают ваши подруги, друзья, знакомые и коллеги, пишите на редакционную почту hi@syg.ma.

И не забывайте подписываться на наш инстаграм!

Менеджмент креативной работы

Давид Хумарян, социолог, исследователь и преподаватель

Моим первым местом работы стало одно из московских креативных агентств, где инфантильное отношение к труду и отсутствие традиционных корпоративных правил и графика были встроены в саму бизнес-модель. Творческие люди без принуждения работали сутками, технический и коммерческий директор были их друзьями, новички недоумевали, почему эта работа вообще оплачивалась, ведь все просто занимались любимым делом. Был только один изъян — по два-три менеджера на каждое небольшое подразделение и без того мотивированных до предела сотрудников. Это много, особенно учитывая то, что мейнстримный дискурс об организациях твердит: менеджмент сейчас не играет важной роли, а функция контроля труда переходит на уровни самодисциплины, корпоративных ценностей и взаимоконтроля в рамках командного взаимодействия.

Мне стало интересно, какую конкретно роль выполняют менеджеры? Какие инструменты позволяют поддерживать мотивацию и как осуществляется контроль за работой специалистов? Как менеджеры и, шире, рынок оценивают качество работы, рыночная стоимость которой скорее определяется мерой ее уникальности и вложенного в продукт специфического интеллектуального капитала исполнителя?

Производственные институты капитализма устаревают по отношению к современным формам труда и создания ценности и поэтому должны адаптироваться к новым условиям

Пожалуй, ключевым открытием на первом этапе исследования для меня стало то, что для управления креативной работой еще не придумали универсального рецепта, а целостность производства часто достигается за счет индивидуального произвола и более активной, чем предполагалось, интервенции менеджмента в труд креативных специалистов. Производственные институты капитализма устаревают по отношению к современным формам труда и создания ценности и поэтому должны адаптироваться к новым условиям, где неопределенность уже изначально встроена в цепочки производства, а множество степеней свободы агентов — необходимое условие. В повседневной менеджериальной практике постепенно складываются принципиально новые рутины, процедуры и стандарты для организации креативной работы, которые удовлетворяли бы целому набору противоречащих друг другу условий. Короче говоря, менеджмент сегодня стоит на пороге очередной революции в принципах организации труда, какой в свое время были работы Тейлора, супругов Гилбрет или изобретение нормативной организационной бюрократии.

Мы привыкли думать, что в сердце современной экономики находятся «когнитариат», «класс работников умственного труда», автономные кросс-функциональные команды, часто при этом вынося за скобки менеджмент. Он, однако (и в смысле практики, и в смысле формы знания), притязает на, возможно, еще больший уровень контроля, чем раньше, но уже над коммуникацией, а не над телом: современный менеджмент управляет асимметриями информации, контролирует ритм, последовательность коммуникации и цифровые среды (мессенджеры, таск-трекеры, тайм-трекеры, рабочие пространства и т. д.), разрабатывает лучшие практики организации рабочего пространства и досуга работников, изучает и кодифицирует содержание профессиональной коммуникации креативных специалистов, постепенно превращая «неявное» (tacit) знание в «эксплицитное» (explicit).

Наверняка из контекста уже понятно, что мой исследовательский проект строился преимущественно вокруг кейсов компаний, делающих что-то новое с точки зрения организации труда: эксперименты с agile и практиками японского менеджмента 1970–1980-х, координация больших удаленных команд, проектирование цифровых сред для «автоматизированного» контроля, управления, оценки работы и т. п. В интервью я исследовал несколько десятков российских компаний, работающих в секторе IT и креативных индустрий, где продукт труда, его статус и условия распространения обычно закрепляются и регулируются правами интеллектуальной собственности; собирал материалы профессиональных конференций и круглых столов для менеджмента и HR, а также искал и обрабатывал релевантную информацию из медиа и деловых изданий.

Полное интервью с Давидом читайте по ссылке

Жилые гаражные кооперативы

Елена Колесникова, художница, архитектор

Проект «Кооператив “Восход”» посвящен жилым гаражным кооперативам. Эти районы возникли в начале нулевых как ответ на экономическую ситуацию в стране. Исследование продолжалось больше года, в нем отразились социальные процессы, происходящие во всех современных городах: урбанизация, миграция, неравное распределение доходов, безработица. Я общалась с владельцами гаражей, и они делились своим опытом жизни в таких пространствах.

Интерес к этой теме появился случайно. Примерно два года назад я впервые оказалась в крупном жилом гаражном кооперативе и почувствовала себя в совершенно другом измерении, будто в другой стране. Это было невероятно! Захотелось передать эту атмосферу, погрузить в нее других людей — так и родилась идея сделать выставку. Жизнь в гаражах противоречива: с одной стороны, она вынужденная, незащищенная, с другой — радостная, свободная, творческая. Я была поражена тем, какие силы владельцы гаражей вкладывают в обустройство своего жилья, с какой любовью и фантазией решают те или иные архитектурные задачи. В таких ограниченных условиях идет какой-то неописуемый процесс выживания, где все очень разнообразно.

Отталкиваясь в своем исследовании от внешних черт и архитектуры, я старалась обозначить новую форму жизни, обнаружить уникальную социальную структуру и быт, из которых рождаются целые районы постсоветских городов. Гаражные кооперативы — это вовсе не гетто, как может показаться. Там живут разные люди, и поэтому трудно описать это одним словом или понятием.

Полное интервью с Еленой читайте по ссылке

Политическое участие и воображение школьников

Светлана Ерпылёва, социолог, исследовательница Лаборатории публичной социологии, сотрудница Центра независимых социологических исследований, постдок университета Хельсинки

Я занимаюсь исследованием политического участия и политического мышления несовершеннолетних. В основе большинства современных политических систем лежит представление о том, что только те, кто могут управлять собственным разумом, должны наделяться полноценными политическими правами. А эта способность приобретается с возрастом. Поэтому в политической сфере, как и во многих других, есть ряд возрастных ограничений на участие. Эти ограничения могут быть связаны с избирательным правом, но также, например, с организацией митингов и пикетов. Культурные представления о детстве и политике также создают барьеры для участия в ней несовершеннолетних: детство часто ассоциируется с невинностью, тогда как политика считается грязным делом, дети рассматриваются как не до конца психологически развитые люди, тогда как участие в политике, согласно традиционным представлениям, требует наличия развитого «взрослого» мышления и опыта. Тем не менее мы видим множество примеров участия несовершеннолетних в низовой политике: подростки по всему миру протестуют против изменения климата, митинги в России 2017–2018 годов в СМИ называли «протестами школоты», в движении Black Lives Matter в Америке активное участие принимают старшеклассники… В связи с этим меня интересует множество самых разных вопросов. Если дети массово участвуют в политике, значит ли это, что меняются современные представления о детстве и о легитимном политическом действии? Чем отличается политическое участие несовершеннолетних на Западе и в России? Отличаются ли их протесты от протестов взрослых? Как подростки легитимируют свое участие в политике в ситуации, когда политика считается взрослым делом? Отличается ли чем-то мышление о политике подростков и взрослых?

Ограничения для участия в политике традиционно были основаны на гипотезе о том, что до определенного возраста люди мыслят иначе. Я же хочу посмотреть на то, можем ли мы в действительности зафиксировать какие-то различия в мышлении о политике взрослых и подростков

Исследование включает в себя проекты, объединенные общим интересом, но фокусирующиеся на разных кейсах и объектах. Например, я изучала, как старшеклассники участвуют в конфликтах в общеобразовательных школах в России, когда ученики, родители и учителя мобилизуются для решения какой-то общей проблемы. Я изучала участие подростков в движении «За честные выборы» в 2011–2012 годах и во время Майдана на Украине. Я исследовала участие несовершеннолетних в антикоррупционных протестах и кампании Навального в 2017–2018 годах. Эти проекты основаны на глубинных биографических интервью. Сейчас вместе с моим коллегой Максимом Алюковым мы собираем данные для проекта о политическом мышлении, который основан на разработанном нами методе. Он называется Collective Cognitive Tasks: небольшим группам участников предлагаются несколько политических проблем, которые они должны самостоятельно, без вмешательства исследователей, обсудить и прийти к каким-то коллегиальным решениям. Анализируя данные, мы смотрим не на взгляды или представления наших информантов, а на то, как они мыслят: выводят неизвестное из известного, делают заключения, договариваются. Ограничения для участия в политике традиционно были основаны на гипотезе о том, что до определенного возраста люди мыслят иначе. Я же хочу посмотреть на то, можем ли мы в действительности зафиксировать какие-то различия в мышлении о политике взрослых и подростков.

Полное интервью со Светланой читайте по ссылке

Взаимодействие с голосовыми чат-ботами

Алиса Максимова, социолог, младший научный сотрудник Института гуманитарных историко-теоретических исследований имени А.В. Полетаева и доцент Факультета городского и регионального развития НИУ ВШЭ

Андрей Корбут, социолог, этнометодолог, старший научный сотрудник Центра фундаментальной социологии департамента социологии НИУ ВШЭ

Последние несколько лет мы изучаем, как люди взаимодействуют с чат-ботами и голосовыми помощниками. Сейчас у нас два объекта исследования — телефонный робот, обрабатывающий звонки в государственной справочной службе, и умные колонки с голосовым помощником «Алиса».

Голосовые чат-боты уже повсюду: они заменяют операторов в контакт-центрах и персонал в местах оказания услуг, встраиваются в смартфоны, компьютеры и умные домашние устройства. Многие компании — и коммерческие, и государственные — делают ставку на голосовые технологии. Считается, что разговорный способ взаимодействия с машинами и сервисами не только экономически эффективен, но и наиболее привычен, а значит, удобен. Но зачастую представления разработчиков об удобстве их технологий оказываются далеки от действительности.

Основной подход, который мы используем, — конверсационный анализ записей разговоров с чат-ботами. Мы делаем подробные транскрипты аудиозаписей (фиксируем интонации, паузы, громкость, скорость высказываний), а затем выделяем сбои и ищем их причины во взаимодействии; анализируем приемы, которые применяют пользователи для того, чтобы решать повседневные задачи и возникающие трудности; разбираем типичные феномены, которые встречаются в этих разговорах. Дополнительно также берем интервью у разработчиков и используем публично доступные материалы (документацию, презентации, интервью СМИ, заметки в онлайн-блогах). Этот проект реализуем не только мы вдвоем, а целая исследовательская команда. Хотя над некоторыми темами и статьями мы работаем индивидуально, работа с данными происходит коллективно в виде дата-сессий, где мы анализируем детали записей и транскриптов, формулируем наблюдения, набрасываем и обсуждаем гипотезы.

Пользователи достаточно эффективно решают повседневные задачи с помощью чат-ботов — благодаря тому, что берут на себя основную работу по выстраиванию взаимодействия

Мы обнаружили, что существующие чат-боты не способны вести естественные разговоры с пользователями: во всех разговорах возникают коммуникативные сбои. При этом пользователи достаточно эффективно решают повседневные задачи с помощью чат-ботов — благодаря тому, что берут на себя основную работу по выстраиванию взаимодействия. Например, подстраиваются под чат-ботов (сокращают реплики, говорят громче и медленнее, используют простые слова, делают много пауз) и в случае возникновения проблем трансформируют свои высказывания, чтобы сделать их понятными машине. Поэтому, например, разговоры, которые мы анализируем, кажутся менее «вежливыми», чем человеческий разговор. Дело не в том, что пользователи грубят и оскорбляют чат-ботов, просто они избавляются от элементов коммуникации, необязательных для коммуникации с машиной, чтобы достичь более успешного взаимодействия. Интересно также, что в голосовые помощники вроде «Алисы» заложено много шутливых ответов — чат-боты могут каламбурить, рассказывать шутки и иронично парировать реплики пользователей, которые действительно часто над этим смеются. Но этот смех чаще всего вызван не юмористичностью реплики, а, наоборот, тем, что пользователи считают ее несмешной. Кроме того, они смеются не только после фраз, которые задуманы как смешные, но и после обычных ответов бота, которые становятся смешными в контексте взаимодействия, поскольку плохо соотносятся с предыдущей репликой человека.

Авторитет в мусульманской среде

Дмитрий Опарин, антрополог, кандидат исторических наук (МГУ им. М.В. Ломоносова), старший преподаватель исторического факультета кафедры этнологии МГУ им. М.В. Ломоносова, научный сотрудник Института социальной политики НИУ ВШЭ

Последние пять лет я занимался вопросами религиозного авторитета в мусульманской российской среде: проводил полевые исследования в Москве, Томске, на севере Западной Сибири. Недавно сдал в журнал статью, посвященную религиозным практикам и представлениям среднеазиатских мулл — мусульман, которые принимают активное участие в религиозной жизни локальной общины, проводят те или иные ритуалы и обладают определенным социальным капиталом. Они не занимают каких-либо официальных позиций в муфтияте и городской мечети, но играют большую роль в конструировании религиозной повседневности людей, особенно своих земляков, выходцев из Средней Азии. В полевой работе особенное внимание я всегда уделяю религиозным и миграционным аспектам биографий моих информантов, их рефлексии, их стремлениям к самосовершенствованию и тому, как они понимают свой долг перед Богом и единоверцами.

Институт религиозного авторитета среди современных мусульман чрезвычайно разнообразен и динамичен. Мусульманские интеллектуалы, публичные исламские лидеры, религиозные блогеры, медийные имамы, салафитские проповедники — все они являются заметными акторами современного мусульманского пространства, в том числе и русскоязычного. Исследователи пишут о растущей популярности различных проповедников и кризисе авторитета «официальных» имамов. Изучая контекст российских городов, я пытаюсь сместить масштаб применимости таких понятий, как религиозное лидерство и духовный авторитет, перейти от исследования влияния значимых медийных фигур, имеющих внушительную аудиторию, к исследованию социального капитала и роли в локальном мусульманском пространстве людей, не имеющих своего Youtube-канала, однако являющихся авторитетами для своего круга.

Муллы воспринимают свою активность в религиозной сфере как долг перед единоверцами и обязанность перед Богом, как обещание награды в ином мире

В разговоре с каждым из мулл видно, что они не воспринимают свой авторитет как привилегию, скорее расценивают свои умения и знания как своего рода бремя, чрезмерную ответственность. Их религиозные общественные практики не становятся для них существенным источником благосостояния: все они зарабатывают как строители, таксисты, торговцы, прорабы. Муллы воспринимают свою активность в религиозной сфере как долг перед единоверцами и обязанность перед Богом, как обещание награды в ином мире. Те преференции, которые они получают за свою деятельность, носят не материальный характер, а социальный и эмоциональный. Тот авторитет, которым муллы пользуются у местных мусульман, определяет их социальную и даже профессиональную повседневность. Их известное всем благонравие и религиозные общественные практики обеспечивают им выгодную позицию в мигрантской мусульманской среде города.

Значение инфраструктур на постсоветском пространстве

Сергей Новиков, фотограф, художник

Максим Шер, фотограф, художник

В фотопроекте Infrastructures мы стремимся раскрыть политическое и культурное значение как физической инфраструктуры — дорог, мостов, трубопроводов, портов, так и «инфраструктуры» дискурсов и идей, исторически определяющих функционирование власти и государства на постсоветском пространстве. Отсюда и название Infrastructures, то есть, в широком смысле, невидимые структуры. Фотография вроде бы имеет дело с видимой реальностью, но тем интереснее было попробовать снять те структуры, которые кажутся невидимыми.

В получившейся книге 50 глав. Каждая включает одну-две, редко три-четыре фотографии — документальные или концептуально-постановочные — и наше небольшое эссе, посвященное определенной теме. Фотографии могут иллюстрировать текст, или, наоборот, он может задавать контекст изображениям. Но в некоторых местах связи устроены сложнее: фотографии могут быть связаны лишь с одним фрагментом или вообще противоречить написанному, сбивая читателя с толку. Сделано это намеренно, чтобы «обнажить прием», принципы взаимодействия текста и изображения. На первый взгляд, темы глав разные — от советской колониальной политики на Кавказе и Крайнем Севере, врезок в нефтепроводы и придомовых парковок до конспирологии, спойлерства на выборах и зависимости цен на картины Айвазовского от геополитики. Но все они объединены стремлением усложнить и расширить фотографический дискурс о постсоветском пространстве.

Мы сами говорим о получившемся проекте как о фотокниге, хотя это не совсем точно, так как в ней много наших собственных текстов. В фотокнигах, как правило, есть небольшой вступительный текст, после которого идут фотографии с подписями или без. Или последовательность изображений, которая дополняется статьями о художнике или интервью с ним. Infrastructures можно также условно назвать книгой художников, хотя на ее классические образцы она не совсем похожа. Собственно, в этой неопределенности можно увидеть один из главных посылов нашего проекта. Он сделан двумя фотографами, уставшими от бесконечного воспроизводства нескольких избитых визуальных клише и решившими раздвинуть жанровые и классификационные рамки.

Полное интервью с Сергеем и Максимом читайте по ссылке

Деторождение в малых городах России

Анастасия Новкунская, доцент факультета социологии и научный сотрудник программы «Гендерные исследования» Европейского университета в Санкт-Петербурге

Мое исследование посвящено устройству системы родовспоможения (медицинской помощи беременным женщинам, роженицам и новорожденным детям) в российских регионах. Родовспоможение — довольно интересный предмет социальных исследований, так как находится на пересечении сразу нескольких социальных и аналитических проблем. С одной стороны, эта сфера напрямую соотносится с демографическими интересами государства (повышение рождаемости среди своих граждан) и становится объектом его пристального внимания, контроля и попыток реформирования. С другой — то, как именно устроена система родовспоможения в России, позволяет изучить и особенности ее гендерного порядка, и степень медикализации репродуктивного и родительского опыта.

Здравоохранение и отдельные службы внутри него часто определяют при помощи категорий «система» или «сектор». Это задает логику его изучения как сложной устойчивой структуры, не зависящей от взаимодействий на микроуровне. Мое исследование, напротив, рассматривает родовспоможение как поле (то есть как социальное пространство), или определенную конфигурацию сетей и отношений, характеризующуюся особым распределением власти. Задача исследования — расчертить это поле, то есть выделить ключевых социальных акторов, действующих в нем. Считаю, что основными игроками поля родовспоможения в России являются не только крупные институты — министерство здравоохранения, региональные комитеты и организации здравоохранения, но и индивидуальные акторы — женщины и их семьи, а также медицинские профессионалы (врачи, акушерки и медсестры).

Несмотря на попытки улучшить доступность и качество помощи беременным женщинам, роженицам и новорожденным, ряд принимаемых мер приводит к увеличению социального неравенства между жительницами региональных центров и периферий

Эмпирическая часть исследования обращается к контексту малых городов, находящихся на удалении от регионального центра. В таких условиях исследуемое поле характеризуется менее развитой инфраструктурой и ограниченными ресурсами как для организаций здравоохранения и их сотрудников, так и для семей, планирующих или родивших ребенка/детей — это касается как экономического, так и социального капитала. В первую очередь меня интересует то, какими ресурсами располагают эти акторы и какие стратегии они выстраивают, чтобы производить или получать желаемое благо в институционально неблагоприятных для этого условиях.

Фокус на малых городах позволил не только изучить обозначенные выше проблемы, но и обнаружить новые. Одной из них оказалось то, что, несмотря на постоянные попытки государства улучшить доступность и качество оказываемой помощи беременным женщинам, роженицам и новорожденным, ряд принимаемых мер, не адаптированных к условиям удаленности, приводит к увеличению социального неравенства между жительницами региональных центров и периферий. Непредвиденные последствия недавних реформ также усложняют работу и самих медицинских профессионалов: чем меньше по мощности и чем дальше от центра расположены родильные дома и отделения, тем меньше социальных и экономических ресурсов им достается, что в конечном счете может приводить к их закрытию.

Полное интервью с Анастасией читайте по ссылке

Цифровая карта русских фераций

Posthuman Studies Lab

Никита Сазонов, философ

Екатерина Никитина, исследователь в области animal studies

Ипполит Маркелов, художник

Мария Молокова, художник и композитор

Вита Шахнович, художница и дизайнер

Дмитрий Ольгин, художник

В марте 2019 года мы запустили проект Russian Ferations. Вначале у нас не было какой-то предзаданной траектории и выработанной методологии, было лишь общее ощущение. Мы видели бушующие заросли одичалых растений, ставшие инвазивными после краха советского проекта, видели те странные экологии, которые формируются вокруг заброшенных зданий и внутри геологических пустот, доставшихся в наследство от старых производств по всей России. Нам казалось, что у этого должно быть подходящее название. Понятие феральности (англ. feral), заимствованное нами из биологии, с самого начала схватывало ту мысль, что за привычным антропоцентрическим миром скрывается что-то потустороннее для нас, но тем не менее сильное и активное. Это постчеловеческие политики — ферации, как-то в прошлом соотносившиеся с человеческим порядком, возможно, порожденные деятельностью человека, но в итоге ставшие больше него. Это не значит, что ферации куда-то ушли. Скорее всего, они формируют свои альянсы, создают свои политики, в рамках которых человеческое общество — лишь один из агентов. И стоит нам случайно шагнуть не туда, как Российская Федерация неожиданно оборачивается русскими ферациями.

Проекту около двух лет, за это время мы пережили несколько итераций. Это воркшопы, выставки, исследовательские курсы, экспедиции и научные статьи. Среди важных для нас коллабораций — Музей современного искусства «Гараж», Фонд Смирнова и Сорокина, The New Centre for Research and Practice. Результаты исследований мы размещаем на платформе ferations.world. Это цифровой картографический интерфейс, который позволяет собирать данные исследователей из различных областей, а также вырабатывать стратегии навигации на тех территориях, где мы живем. Цифровая карта отражает нашу методологию: будучи открытой изменению территории, она имеет доступ к будущему. Меняя масштабы, по-разному прочерчивая связи внутри одного пространства с его бурлящим скоплением политик, такая карта позволяет моделировать общий вектор сосуществования фераций, а значит, мыслить их общее будущее. Для нас карта — это форма творческого сопротивления и единственное общее, которое мы можем иметь сегодня, после конца проектов общей политики и общего будущего.

Мы активно работаем над новым проектом, который анонсируем весной 2021 года. Он посвящен связи советского интернета и растений, стратегически важных для послевоенной экономики Советского Союза.

Работа в ковидном госпитале

Мария Вятчина, научный сотрудник Центра независимых социологических исследований, научный сотрудник Казанского федерального университета, докторант Университета Тарту

В апреле 2020 года я почувствовала моральную необходимость что-то делать и устроилась в ковидный госпиталь. Там я работала санитаркой, регистратором и сестрой-хозяйкой, четыре месяца вела участвующее наблюдение, писала дневник. Коллеги по госпиталю и наши пациенты знали о моем профессиональном интересе к медицинской социологии — делились своими тревогами, страхами и указывали на пересечения неравенств в поле медицинской профессии. Параллельно с этим мы на программе «Гендерные исследования» ЕУСПб начали проект «Медицина и профессионалы в условиях COVID-19». Наши семинары и те интервью, которые я проводила в составе проекта, помогали мне справляться с происходящим, находить новые ракурсы и вопросы.

Я вижу свою роль в том, чтобы обращать внимание на тех, у кого меньше всего голоса, чей труд по уходу и заботе остается в тени громких новостей

Вслед за множественностью опытов, создающих болезни, как это описывает Аннмари Мол, сегодня социальные исследователи говорят о множественности госпиталя. Госпиталь — это не только врачи, которые назначают схемы лечения, и пациенты, которые нуждаются в помощи. Оказываясь в разных пространствах больницы, понимаешь, что ковид создается здесь и сейчас, он отражается на каждой детали: на властных иерархиях внутри отделений и больницы, на стигматизации медицинских работников вне медучреждения. Коммуникативные сбои в ситуации ковида обнуляют все привычные процедуры, которые в прежнее время должны были делать систему более пациентоориентированной. Ковид отражается даже на траекториях мусора, который внутри лечебного учреждения вмиг превращается в эпидемиологически опасные отходы класса Б.

Я вижу свою роль в том, чтобы обращать внимание на тех, у кого меньше всего голоса, чей труд по уходу и заботе остается в тени громких новостей. Тема, которая с первого дня беспокоила меня как с исследовательской, так и с политической точки зрения, — невидимость труда младшего персонала. Работа санитаров предполагает не только большую эмоциональную работу, но и максимальную телесную вовлеченность. Санитары не могут ограничивать свои контакты в красной зоне, ведь помощь больным — часть их каждодневной рутины. Госпитальный опыт подсветил для меня то, что все уязвимости становятся в ковидное время и в ковидном пространстве еще более ощутимыми. Поэтому меня также заинтересовал вопрос о том, почему при всех трудностях и лишениях, которые достались медикам во время эпидемии, среди них не случилось активной волны социальной мобилизации. Работать в больнице я закончила в июле, когда наше отделение расформировали. Сейчас думаю о том, как лучше представить результаты своего этнографического исследования в виде научной публикации.

Президентская власть в России

Фабиан Буркхардт, научный сотрудник Института по изучению Восточной и Юго-Восточной Европы имени Лейбница в городе Регенсбург. Редактор журнала Russland-Analysen, член редакционной коллегии аналитической платформы Riddle, посвященной России

Владимир Путин в 2020 году внес поправки в Конституцию РФ и существенно расширил полномочия президента в ущерб другим ветвям государственной власти. Хотя в послании Федеральному собранию 15 января президент говорил о намерении «повысить роль и значение парламента страны», на деле Конституция превратилась из «суперпрезидентской» в «мегапрезидентскую». Моя кандидатская диссертация «Президентская власть и институциональные изменения: исследование института президентства в Российской Федерации», которую я защитил в Бременском университете в 2018 году, может помочь разобраться в том, что такое «полномочия президента», как измерить их объем и изменения.

В отличие от других постсоветских стран вроде Беларуси, Россия переходила в электоральный авторитарный режим лишь в середине 2000-х, при этом не меняя «суперпрезидентскую конституцию» 1993 года. Многие исследователи объясняли это тем, что в России неформальные институты и практики, а также патронажные сети важнее, чем формальные институты. В своей статье The Institutionalization of Relative Advantage: Formal Institutions, Subconstitutional Presidential Powers, and the Rise of Authoritarian Politics in Russia, 1994–2012 я показываю, что все намного сложнее. Проанализировав собранную мной базу данных из 137 законов, 474 президентских указов и 175 постановлений Конституционного суда, я пришел к выводу о том, что наращивание президентских полномочий происходило и посредством формальных институтов, только на уровнях ниже Конституции. Процесс усиления президента в ущерб другим игрокам, таким как парламент или регионы, начался еще в девяностых. Отсюда следует мой вывод, что формальные институты вроде полномочий президента являются полезными индикаторами для эволюции режима в целом. Хочу обратить внимание на то, что многие поправки в Конституцию 2020 года — отнюдь не новые явления, а лишь отражение того, что было давно закреплено в законах, указах и постановлениях Конституционного суда.

Увеличение президентских полномочий отгораживает Президента от других органов власти. К сожалению, этот ассиметричный перекос никак не способствует повышению качества управления государством

В статье Institutionalising Authoritarian Presidencies: Polymorphous Power and Russia’s Presidential Administration я использовал четыре индикатора — «автономия», «адаптивность», «сложность» и «согласованность» — для того, чтобы проследить степень институционализации (устойчивости) Администрации Президента в период с 1994 по 2012 год. Для описания ее организационной структуры я проанализировал сотни президентских указов, взял интервью у бывших сотрудников (включая двух глав Администрации), кодировал их биографии и собирал информацию о бюджете. Безусловно, неформальные властные полномочия, негласные правила и финансовые потоки играют огромную роль в деятельности администрации. Тем не менее я показываю, что даже если брать формальные критерии, то вырисовывается достаточно ясная картина, которую можно обозначить понятием paradox of governance: организационная устойчивость Администрации в 2000-е намного выросла по сравнению с 1990-ми, но это никак не содействовало улучшению качества ее управления. В 2000-е в среднем исполнялись чуть больше половины всех поручений президента. Говоря в этом контексте о Госсовете после поправок в Конституцию, можно сказать, что он теперь практически полностью зависит от Администрации Президента и не станет в обозримом будущем новым «политбюро», его «автономия» слишком невелика. В целом мое исследование свидетельствует о том, что увеличение президентских полномочий отгораживает Президента от других органов власти. К сожалению, этот ассиметричный перекос никак не способствует повышению качества управления государством.