Студенческое антивоенное движение — горизонтальная низовая инициатива, появившаяся в начале полномасштабного вторжения в Украину. По прошествии десяти месяцев, активист_ки рассказывают историю движения и своем опыте самоорганизации, пытаясь разобраться, куда двигаться дальше

1. Прорастить семена

24-го февраля прочитав утром новости, несколько студенток и студентов одного петербургского вуза собрались в общей аудитории, чтобы обсудить, как проявить антивоенную позицию. Мы распечатали листовки, нарисовали плакаты и вместе пошли на митинг. С тех пор мы стали регулярно собираться разным составом, включавшим людей разных возрастов, из разных сфер и профессий далеко за пределами одной университетской группы.

На первых встречах мы обсуждали варианты протеста в университете, спрашивали друг у друга, есть ли у кого-то из нас знакомые студент_ки и преподаватель_ницы из других городов, и есть ли возможность наладить связь с местными инициативными группами. Нам нравилась идея забастовки и оккупации в университетах, но мы понимали, что в российском контексте без серьезной подготовки и координационых усилий этого добиться нельзя. В первые дни вторжения стали появляться открытые обращения против войны от разных профессиональных сообществ, в том числе от преподаватель_ниц и студент_ок, а на территориях вузов — антивоенные лозунги. Тогда мы решили создать канал и бот для обратной связи, чтобы собирать усилия из разных университетов и городов в одном месте.

Нашей первой инициативой была акция видимого протеста, когда студент_ки надевали антивоенную символику на одежду, сумки и рюкзаки. Идея была не только в том, чтобы массово заявить о неприятии войны, но и в том, чтобы таким образом способствовать самоорганизации на местах. В россии нередко первоочередной целью протеста является создание медиа-контента, но мы хотели отойти от этой модели и не оценивать наши успехи через такие показатели, как лайки, просмотры и количество подписчи_ц. Мы начали настаивать на том, что антивоенные символы — это в том числе и отличительные знаки, способ найти единомышленни_ц, с которыми можно вместе обсуждать дальнейшие действия и акции исходя из ситуации в конкретном городе и вузе.

В каком-то смысле все, что мы делали и предлагали в дальнейшем в разных формах было лишь поводом для того, чтобы продвигать идею самоорганизации на местах. Для нас были очевидными отстутствие или нехватка солидарности, связей и взаимной поддержки в атомизированном российском обществе. Изолированность делает человека уязвимым перед лицом репрессивной системы, а любые его действия остаются лишь индивидуальным актом высказывания. Она также вызывает страх и растерянность в отсутствии источников информации и поддержки.

То же самое можно наблюдать и вузах: студенческие и преподавательские организации чаще всего либо номинальны, либо лояльны руководству и не защищают интересы студент_ок и преподаватель_ниц. Многие студент_ки не знают, как отстаивать свои права и где искать помощи в случае давления. У многих нет никакого опыта политического вовлечения, и во время несправедливых или травмирующих событий им не с кем поделиться эмоциями и обсудить возможные варианты протеста. В нашем боте от студент_ок мы часто получали сообщения такого рода: «Я против войны, мне больно и противно от того, что происходит, но я од_на и никого не знаю, поэтому боюсь протестовать».

Те практики самоорганизации, которые мы предлагали, мы опробовали сами. Только за счет постоянных встреч, обмена идеями, и распределения задач нам удавалось продолжать антивоенную активность. Например, почти сразу же у нас появился общий фонд для экстренной помощи. Мы использовали его для покупки передачек в ОВД и спецприемник, печати листовок и небольших гонораров для тех, кто помогал нам с дизайном и другой работой для наших соцсетей. Когда кого-то задерживали на митинге, мы искали адвокатов, передавали информацию в правозащитные организации и организовывали передачу вещей. Те, кто лучше разбирался в кибербезопасности, помогал другим настроить свои устройства и социальные сети.

Для нас было важно оставаться анонимными в наших аккаунтах по нескольким причинам. Во-первых, определить от чьего лица конкретно мы говорим было невозможно, границы нашей группы были размыты и постоянно менялись. Мы общались с огромным количеством студент_ок через бот, мы публиковали их идеи, отчеты об акциях и информацию о давлении. Даже в оффлайне мы постоянно взаимодействовали с разными людьми: подключали знакомых для отдельных задач, организовывали встречи с студенческими и преподавательскими группами, другими активистскими инициативами. Во-вторых, мы стремились создать инфраструктуру для взаимодействия сообществ. Иными словами, наша основная цель выходила за рамки публичного высказывания против войны, и мы хотели достичь ее до того, как подвергнемся давлению со стороны полиции и спецслужб.

С начала нашего существования мы рассказывали о независимых студенческих медиа и инициативных группах в разных городах россии, и пытались наладить связь с ними. Изначально мы назывались «Студенты против войны», и использовали лозунг «Студенты против войны — это вы». Мы строились как горизонтальная низовая организация по принципу сети. Поэтому обозначить, кто перв_а предложил_а какую-либо идею, и кому следует приписать те или иные успехи было невозможно, мы старались рассказать о них как можно большей аудитории и вдохновить других студент_ок.

Стратегия децентрализации использовалась нами и когда мы пытались помыслить альтернативные варианты уличных акций. По мере того, как митинги на главных площадях городов становились все более немногочисленными, а их участники быстрее доезжали до ОВД, чем до места сбора митингующих, мы понимали, что централизованные шествия в полицейском государстве просто неэффективны. Так мы придумали формат «дрейфа» — исследовательского самоорганизованного движения по нецентральным районам городов, способного сделать протест более долгосрочным и безопасным.

В какой-то момент наши действия привлекли внимание прокремлевских пропагандистов и сторонников войны, которые были возмущены поддержкой уволенного преподавателя в РАНХиГС. Они строили предположения об умелых западных «кукловодах» и удивлялись нашим изощренным «политтехнологиям». Тогда наш канал в телеграме стали атаковать неравнодушные защитники «скреп» и боты, под каждой записью у нас появилось неисчислимое количество виртуальных какашек, а в сообщениях в боте — угрозы расправ и заявлений в прокуратуру. Тогда мы решили переименоваться в «Студенческое антивоенное движение» или САД, раз нас уже по счастливой случайности стали считать организованной политической силой, а не просто сборищем студент_ок. Конечно, нам еще и очень хотелось использовать удачный момент для каламбура, ведь тот неичерпаемый запас говна, ненависти и невежества, который окружает нас в россии, можно использовать как «компост» для нашего маленького, но беспорядочно разрастающегося САДа. Так появился лозунг «Мы прорастем», который емко отражает нашу философию.

2. Украсть побеги

Студенчество кажется нам важной протестной силой для антивоенного сопротивления по нескольким причинам. Во-первых, протестный ресурс студент_ок связан с возрастом. Когда у людей в россии спрашивают о протестной активности, они часто говорят, что боятся не только за себя, но и за близких, которые от них зависят: за детей, пожилых родителей, других родственников, нуждающихся в обеспечении и заботе. Студент_ки, в отличие от людей более взрослых, в большинстве случаев не отвечают за благополучие семьи.

Во-вторых, студенческое движение работает не только на воспроизводство самого себя и делает протест видимым для других граждан, несогласных с войной. Студент_ки — часть образовательных институций, имеющих прямое отношение к государству. За счет этих институций в том числе функционирует идеологический аппарат и транслируются имперские ценности. В этом смысле студенческое движение направлено на взаимодействие с институциями или противостояние им.

В-третьих, университет способствует образованию коллективов в условиях атомизации российского общества. Обычно вузы занимают большие здания или даже комплексы, в пространствах которых — аудиториях, столовых, общежитиях — взаимодействует множество людей. Если в рамках одной компании работники могут выполнять различные функции, работать в разрозненных офисах и занимать четко определенные им места, то студент_ки постоянно перемещаются, переходя из одних общих пространств в другие. Поэтому университеты — это особенная среда, располагающая к знакомству, разговору, дискуссии, а соответственно и к вовлеченности.

Для нас было очевидно, что двойственную позицию университета в российской авторитарной системе можно использовать для антивоенного протеста. С одной стороны, он якобы строится на идеалах критического мышления, международного сотрудничества и стандартах образования, иногда поддерживает свои автономию и сообщества, но, в то же время, функционирует как государственный институт и часть идеологического аппарата.

Утверждение, что университет — не место для политики (в том числе на уровне закона об образовании), стало риторическим полем битвы. С одной стороны, оно использовалось администрациями вузов для давления на студент_ок и преподаватель_ниц (угрозы, отчисления и увольнения за антивоенную позицию, подписание коллективных писем или участие в митингах). С другой — самими студент_ками и преподаватель_ницами, настаивавшими на недопустимости пропаганды, провоенной символики и патриотических мероприятий в вузе.

Апелляция к университету как месту, свободному от политики стало еще и обходным путем для более легальних видов протеста против войны в условиях усиливающейся цензуры. Ярким примером такой стратегии стала кампания «Ректор, отзови подпись». В начале марта большинство ректоров государственных вузов подписали коллективное письмо в поддержку решения о начале так называемой «специальной военной операции». Требование убрать эту подпись, настаивая на том, что она не представляет точку зрения всего университетского сообщества, и скажется негативно на репутации, рейтинге и возможностях для международного обмена, позволяло одновременно и проявить несогласие, обратиться к властным структурам в виде руководства вуза, и не попасть напрямую под действие новых репрессивных законов. То же самое можно сказать и в отношении борьбы с Z-символикой в вузах.

При том, что мы критически относимся университету в россии и академической системе в целом как части идеологического аппарата, месту контроля и индоктринации, мы все же понимаем, что это одновременно и место борьбы за права, в особенности за доступ к бесплатному и качественному образованию. Нам близки принципы критической, деколониальной и феминистской педагогики. О месте университета удачно высказались авторы Фред Мотен и Стефано Гарни (1), работающие в рамках критической теории расы:

«Нельзя отрицать, что университет — это убежище, и нельзя согласиться с тем, что университет — это место просвещения. В этих условиях можно только пробраться в университет и украсть то, что можно. Злоупотребить его гостеприимством, наплевать на его миссию <... > быть в нем, но не быть им — таков путь подрывного интеллектуала в современном университете».

О месте университета как образовательной институции и о том, стоит ли оставлять его или оставаться, мы задумывались, когда писали методический и стратегический текст о «Коалиции педагогов против войны». Там мы призывали преподаватель_ниц из разных городов и вузов к созданию связей и обмену опытом. Объединение, совместная защита своих прав и сопротивление давлению — это та деятельность, которая происходит внутри университета, но на основе самоорганизованных островков и при поддержке разных организаций (например, Антифонда). Авторитет и престиж университета, особенно преподавательский авторитет, можно использовать для формирования студенческих или академических коллективов. Поэтому мы предлагали задействовать те связи, которые уже существуют внутри университета, и направить их на укрепление антивоенного движения. То есть не просто уйти из университета, а взять из него, что в нем ценно — и унести с собой.

3. Пустить корни

Еще одна особенность студенческого сопротивления — богатая протестная история, которая может служить опорой и источником вдохновения. Во многих странах студенчество внесло огромный вклад в политические и культурные изменения, или даже становилось их двигателем. Поэтому в нашем канале мы старались писать об истории студенческих и антивоенных движений. Этот протест не нужно полностью заново придумывать — у него есть примеры, образцы, модели, стратегии, которые можно исследовать, анализировать и адаптировать под конкретную ситуацию.

Активист Александр Корчагин в статье о нашем движении упомянул, что мы «писали материалы об антивоенных студенческих волнениях — и чаще всего о французских». На самом же деле, хотя события во Франции в 1968 овеяны ореолом романтики и растиражированы в массовой культуре, а мы старались рассказывать о примерах из разных стран и периодов истории (а главное, о том, что происходит в университетах здесь и сейчас, и как использовать истроические примеры сопротивления в локальных контекстах). Так, в движении против войны во Вьетнаме нам показалась важной стратегия teach in, впервые использованная в марте 1965 года в университете Мичигана. Именно такая модель протеста сподвигла нас на предложение образовательной забастовки «Книги вместо бомб», в рамках которой студент_ки и преподаватель_ницы могли бы интегрировать обсуждение войны в образовательный процесс. Например, она подразумевает организацию дискуссионных клубов и кружков. Такие кружки могут стать своего рода лабораториями, где студент_ки учатся общаться, выражать свои желания и тревоги, пытаются осмыслить ситуацию и обсуждают то, как они могут на нее повлиять. Другим важным элементом антивоенного сопротивления в США был саботаж и движение против мобилизации и призыва в армию, где самыми активными акторами были молодые афро-американ_ки (2). Следуя этому примеру, большАя часть нашей агитации была посвящена распространению информации о призыве и Альтернативной гражданской службе в студенческой среде.

Другим вдохновляющим примером для нас было студенческое движение в Чили, о котором мы даже опубликовали большой текст на платформе syg.ma. Дело в том, что сопротивление в условиях диктатуры характеризуется дилеммой эффективности: катастрофа происходит прямо сейчас, но прямо сейчас ресурсов для противостояния ей не хватает, а риски очень велики — значит ли это, что любые действия бессмысленны? Из нашей практики и разговоров со студент_ками мы увидели, насколько сильно эта дилемма захватила воображение россиян и зачастую упиралась в выученную беспомощность и апатию. История студенческого сопротивления в Чили учит прежде всего двум урокам: во-первых, на коренные изменения требуется время, а во-вторых, его необходимо использовать для постоянной самоорганизации и политического образования. В россии практически отсутствуют студенческие объединения и профсоюзы, и кажется, что в насквозь прогнившей системе образования они не имеют смысла вообще. Чилийский пример показывает, что именно сейчас нужно создавать такие организации или использовать практику энтризма, чтобы они смогли сыграть свою роль, когда возникнут политические возможности.

4. Что теперь?

Видимая студенческая протестная активность постепенно сходила на нет вместе с усилением репрессий и стремительного падения россии в диктатуру. Война и геноцид в Украине продолжаются, по россии прошла волна мобилизации и эмиграции, гайки закручиваются еще сильнее, а приговоры становятся страшнее. Долгое время наш канал оставался неактивным, хотя мы продолжали работу в других антивоенных/антиимперских проектах. С одной стороны, кажется, что усилия пропали даром, и больших успехов мы не достигли: ректоры не отозвали подписи, а массовых забастовок в университетах мы так и не увидели. Тем более, за время простоя у нас сильно уменьшилось количество подписчи_ц. Однако мы с самого начала, как упоминается выше, не стремились измерять свои успехи лекалами медийного капитала. Некоторые небольшие события, которые нигде не были зафиксированы, нам кажутся очень важными и радостными: например, то, что нам удавалось связать студент_ок из разных городов для обмена опытом, или то, что мемориал погибшим в Мариуполе мирным жителям, созданный во время одного из дрейфов, до сих пор существует. Мы также долго работали над созданием бота, который может существенно помочь нам в дальнейшем укреплять связи между студент_ками. Кроме того, многие студенческие медиа и инициативные группы, с которыми мы сотрудничали, до сих пор существуют и развиваются.

Сейчас нам хочется переосмыслить нашу деятельность, учесть предыдущий опыт и адаптироваться под текущий момент. Самой интересной и перспективной стратегией нам кажется развивать направление политического образования, а уже через него укреплять сообщества. Мы бы хотели распространять опыт активист_ок и волонтер_ок, которые с начала войны создавали разные самоорганизованные инициативы, например, помогали украинк_ам, активист_кам, мобилизованным в россии представителям коренных народов.

Мы хотели бы обсуждать идеи и концепции, используя деколониальную, квир и феминистскую оптику. А главное, создавать новые и поддерживать старые связи между различными активист_ками из регионов россии, делать видимыми конкретные практики сопротивления, существующие на локальном уровне, открывая возможность транслокальных студенческих объединений. Другими словами, сделать антивоенный и антиимперский образовательный проект в широком смысле, где каждый мог бы стать студент_кой или педагогом вне зависимости от институциональной аффиляции.

(1) Moten, F., Harney, S. (2004). The university and the undercommons: Seven theses. Social text, 22(2), 101-115.
(2) Gottlieb, S. G. (1991). Hell No, We Won’t Go!: Resisting the Draft During the Vietnam War. New York: Viking Press.