Текст Михаила Захарова о комиксах, которые рассказывают истории тел и помогают осознать свою сексуальность.

В одном из сценариев к «Сэндмену» было упоминание мастурбации. Редактор [Карен Бергер] немедленно вырезала эту часть. Она сказала мне: «Во вселенной DC нет мастурбации». На что я ответил: «Это многое объясняет».

Нил Гейман

…Супермен ограничивает свою деятельность пределами того небольшого сообщества, в котором он живет (Смоллвилль — в отрочестве, Метрополис — в зрелые годы). Подобно средневековому крестьянину, который мог совершить паломничество в Святую землю, но не знать, что делается в соседней общине, находящейся в пятидесяти километрах от него, Супермен легко совершает путешествия в другие галактики, а остальной земной мир и даже остальную Америку практически игнорирует…

Умберто Эко, «Миф о Супермене»

I

Свой первый комикс — The Amazing Spider-Man #494 (далее TASM) — я купил в семь лет. Я до сих пор помню его обложку и запах. Он был идеальным знаком, требующим расшифровки: кто такой Человек-Паук, я уже знал благодаря мультсериалам, но кто такие дядя Бен, тётя Мэй, Гвен Стейси, Мэри Джейн? Так из меня потекли деньги.

Во вселенной TASM Питеру Паркеру 30 лет, он одарённый химик и школьный преподаватель. В Ultimate Spider-Man (далее USM), серии, которую Marvel создали в 2000-м, чтобы познакомить миллениалов с богатой паучьей мифологией, Питеру 15 лет, он одарённый фотограф и школьник. Я покупал обе серии.

Я усвоил и условился с собой об одном — что в моей жизни не будет никакой смерти и запустения, но будет только движение и продуктивность. Питер Паркер из–под пера Бендиса стал для меня блестящим образцом для подражания

Изначально я был заворожен Человеком-Пауком в USM, потому что он напоминал меня — чисто внешне и ситуативно: у него тоже был большой секрет, за который он мог подвергнуться остракизму со стороны общества и близких. В USM #48, когда до конца урока обществознания остаётся десять минут и преподаватель разрешает высказаться на свободную тему, Питер обвиняет Уилсона Фиска aka Кингпина, мецената днём и главного криминального авторитета города ночью, в коррупции и убийстве. И у него есть все на то основания, ведь это он разоблачил Кингпина, будучи Человеком-Пауком. Но он не может разоблачить Фиска перед классом, не разоблачив себя — Питер Паркер принадлежит миру Уилсона Фиска, а Человек-Паук — миру Кингпина; преподаватель не верит ему и сообщает, что занятие окончено, на что Питер разражается тирадой: «Люди предпочитают покоряться и приспосабливаться. Когда это происходит? В школе? В институте? Когда вам тридцать лет? Когда вы окончательно сдаётесь? Ведь вы смотрите мне в глаза и говорите: “Да, он убийца, но у него есть положительные качества!”» Эти слова написал Брайан Майкл Бендис, когда-то лучший сценарист в индустрии, который сумел из жизни Человека-Паука сделать пьесу Дэвида Мэмета.

Я усвоил и условился с собой об одном — что в моей жизни не будет никакой смерти и запустения, но будет только движение и продуктивность. Питер Паркер из–под пера Бендиса стал для меня блестящим образцом для подражания. У меня тоже были две жизни: одна проживаемая натурально, другая — в секрете, но это всегда были жизни.

Я хранил фигурки Человека-Паука — и он благодаря своему вечному страданию и фиксации на травме стал для меня сакральной фигурой; на этом делает акцент и Сэм Рэйми в своей экранизации, где Паук, чтобы спасти пассажиров поезда метро, застывает в позе Христа. Сюжетная арка Джея Майкла Стражинского в TASM тоже намекала на это, ведь Морлан, главный злодей того большого рана, видел в Человеке-Пауке тотемическую паучью фигуру. Пол Дженкинс в Spectacular Spider-Man аналогично изобразил его тотемической фигурой — до той степени, что Питер в какой-то момент трансформировался в огромного паука. Его вакхические шутки и народная приземленность — дионисийские черты, и эту его дионисийскость корпорация использовала в коммерческих целях, чтобы познакомить новое поколение с персонажем: такова сюжетная арка Стражинского и вся серия Ultimate, где Паук страдал, переживал схватки, становившиеся репертуарными, и рождался заново.

II

Детство исчезло в тот момент, когда я усомнился в паучьем боге, перестал смотреть на Человека-Паука из TASM как на Человека-Паука и увидел Питера Паркера — тридцатилетнего мужчину ростом 180 см и весом 75 кг, благополучного гетеросексуального шатена с карими глазами. Такие данные о персонажах издательство ИДК, выпускавшее комиксы, публиковало почти в каждом номере, чтобы читатели не запутались в мифологии. Для меня эти физические данные сделали из Человека-Паука Синди Кроуфорд, легально объективировали его; когда у него появился рост и вес, он перестал быть недосягаемым. Из поднебесных сетей он спустился на землю и стал тем, кем был — учителем химии в средней школе Квинса, семьянином, парализованным репутацией и статусом-кво (возможен переход из одного класса в другой, но только в случае сотрудничества с Мстителями, цепными псами правительства), лакомым куском для психоаналитиков — наполовину реализованный Эдипов комплекс, переигрывание в мозгу убийства отцовской фигуры, двусмысленные, граничащие с гомоэротическими, отношения с заклятыми врагами (в USM #57 Доктор Октопус вставляет Питеру щупальце в рот и вырывает зуб — в этом стоматологическом акте я вижу теперь сугубо сексуальный акт); кроме того, он потрясающе выглядел в боксёрах.

Когда я отсёк от Человека-Паука его арахнидовое наименование, когда я впервые кончил на его полуголое изображение в трех- или четырёхсотом по счёту купленном комиксе, когда я начал мастурбировать на всех супергероев подряд — тогда и завершилось моё детство. И я тратил, тратил деньги на американские трагедии со счастливым концом — возможно, надеясь обнаружить ещё кусок обнажённой плоти, скрытой под латексом. Любопытно, как в английском XIX в. spend значило то, что сейчас означает come, — прозорливые англичане ещё на заре индустриализации осознали связь между деньгами и сексом.

Изначально я был заворожен Человеком-Пауком в USM, потому что он напоминал меня — чисто внешне и ситуативно: у него тоже был большой секрет, за который он мог подвергнуться остракизму со стороны общества и близких

Комиксы оказали на меня педагогическое воздействие — они воспитали меня чувственно и телесно, послужили первой ступенью в раскрытии собственной сексуальности. Комиксы были моей печатной порнографией. Ямпольский в лекции об архиве и индивидуальности говорит о том, как просматривал сотни порнографических фото, где люди были абсолютно деперсонализированы ретушью фотошопа. И комиксы деперсонализировали своих персонажей, ведь в них у персонажа нет ни одного постоянного облика, облик всегда текуч, и, когда заканчивается контракт с одним автором, персонаж становится другим, он фрагментарен, его рисуют разные художники, его голосом говорят разные сценаристы (и разные актеры); про Человека-Паука досконально известны только телесные характеристики. Грег Лэнд, художник, который изобразил героев сверхнатуралистично, был следующей ступенью в чувственном воспитании (мастурбация на фотографическое изображение). Затем были экранизации комиксов.

Эксперимент по созданию единого кинематографического пространства, который сейчас проводит Marvel, не новый, ему как минимум восемьдесят лет, ведь в сталинском кино «большого стиля» тоже существовала единая вселенная, где, как отмечает исследователь Оксана Булгакова, из одного фильма в другой курсировали объекты, места, персонажи: «Сталин, у Ромма молчаливо стоящий у карты, у Чиаурели отдает слышимые приказы, например занять почтамт. То, как занимают почтамт, показывает Ромм. В «Человеке с ружьем» Юткевича солдаты пишут письмо Ленину, письмо читается в «Великом зареве» Чиаурели. На вопрос крестьянина из фильма Юткевича, что будет с аграрной реформой, даётся ответ в фильме Ромма». Роль автора, таким образом, сводится на нет — о персонаже (в случае экранизаций комиксов — супергерое) всегда есть только одно мнение, которое формирует, в советском случае, идеология (на вопрос западных журналистов, кто является сценаристом «Потёмкина», Эйзенштейн отвечал: «Партия») или, в случае Marvel, деньги. Так в какой-то момент я осознал, что комиксы — это машины по производству фетишей, порнографии и идеологических установок, но не перестал их любить.

Моя страсть к приобретательству никогда не выходила за рамки разумного — в ней нет той маниакальности, которую мне довелось однажды лицезреть в Библиотеке для молодежи, где был наскоро организован аукцион, и гики готовы были растерзать за оригинальный комикс 60-х годов. Мое задротство умеренное — и ограничивается десятью килограммами комиксов, которые я таскал в коробке по сорокаградусной жаре в Айова-сити, чтобы затем погрузить их на самолёт и улететь в Россию — туда, где этих комиксов нет, — чтобы предаться телесному акту разглядывания, перелистывания, вдыхания.

Комиксы — это неизбежно телесные нарративы, тела обхаживаются и акцентируются, человеческие тела становятся телами животных — ящериц, носорогов, скорпионов, стервятников; тела соединяются с металлами, стихиями, сливаются с реальностью на молекулярном уровне (совершенно алхимический характер персонажей Фантастической Четвёрки, где Рид — вода, Сью — воздух, Джонни — огонь, Бен — камень). Тела в комиксах всегда рассказывают истории. В этих историях, разрозненных, распадающихся на облачка и панели, в этих Человеках-Пауках, от недовольных, в дремучем пятнадцатилетнем пубертате школьников, до тридцатилетних дядек в лайкре, которая еле сходится в промежности, можно прочесть и наши истории тоже. Думаю, главная заслуга инстаграма как раз в том, что теперь героем может стать каждый — чем ещё являются инстаграмы, как не масштабными нарративами, комиксами наших тел?

III

Сейчас я меньше сопереживаю Питеру-невротику и больше — Мэри Джейн и тёте Мэй, потому что понял их долю и потому что увидел в них себя. Когда Мэри Джейн в халате, с пистолетом в руках, выстрелила на Бруклинском мосту в Зелёного Гоблина, чтобы история Гвен Стейси ни за что не повторилась (Marvel Knights Spider-Man #12), и врезалась в другого Зелёного Гоблина на угнанном грузовике (Ultimate Comics Spider-Man #160), когда Мэй — настолько она одинока — пришла на кладбище поговорить с мёртвыми родственниками: мужем, его братом, женой брата (TASM #501), и когда написала в списке дел: «купить успокоительного», а потом сделала приписку «много» (TASM #480), — я плакал. Комиксы помогли мне осознать мою сексуальность, но со смертью Человека-Паука в Ultimate-вселенной эпоха кончилась — и я повзрослел. Теперь я всё больше ассоциирую себя с Мэри Джейн, которая обращается к Питеру в одном из писем: «мой любовник, мой муж и мой лучший друг» (TASM #494), и с тётей Мэй, которая, когда дворецкий Мстителей Джарвис кладёт ей на плечо руку, а потом стыдливо убирает, говорит: «Я не просила убрать руку» (TASM #522).

Фотографии Дарьи Кузнецовой. Больше обновлений от «Стенограммы» можно найти здесь.