Проект «Sponsus» был задуман как опыт онтологической видеокартины, где субъект и природа нераздельны, в противовес картезианскому субстанциальному дуализму (активная душа/пассивная природа). Там нет фокуса и в то же время фокус есть целокупность того, что видно и слышно, что действует и замедляется, того, что стоит сбоку или на самом краю. Это и есть та плоскость, на которой каждый случайный кусок становится действительно незаменимым.

Возьмем какое-угодно-пространство, ограниченное условно (глаз, камера), в котором есть куски и лоскуты, пригодные для переноса и дальнейшей интенсификации. Какое-угодно-пространство само по себе фон, выведенный сном или бредом, где фигуры вырисовываются еще недостаточно четко, а образы расплываются («der dunkle Shlummer der Erde»). Здесь и берет свою основу принцип броска костей, принцип, который определит лицо карты, ее семантику и ландшафт. Пригодность и будет продуктом случая, мы идем наощупь сквозь туман какого-угодно-пространства, то и дело натыкаясь на «что-то», чтобы это «что-то» зацепить и вытащить наружу. Только сейчас на вещи, обнаруженные нами как «темные», начинает падать свет, но явление их нам пока не совсем ясно, они вырваны из родной им среды и дышат еще тем теплом, хотя уже имеют определенную форму и, соответственно, границы. От этих границ мы и оттолкнемся.

Ориентирование уже началось, вещи, впоследствии видимые на карте вершинами, ложатся в углубление, принимающее их форму и тем самым образуя внутренний резонанс формы и материи. От вершины протягивается прямая линия и, встречая другую вершину, образует ребро, по которому проходит первичный импульс, — появилась первая связка и первый узел затянулся. Далее линия ищет новую вершину, пока не встречает ту, из которой она начала свое движение. Образовалась новая, ориентированная фигура. Импульсы проходят по петле и мосты «натягивают» мембрану, посредством этой мембраны и будет происходить аффицирование. Надо отметить средство, с помощью которого был осуществлен перенос и это средство — техника, являющаяся своеобразным медиатором между миром и человеком. Техника помогла произвести необходимое обрезание и схватывание нужных нам объектов, она держит объекты в состоянии nihil privativum (пустой предмет понятия у Канта), чтобы выгрузить их в карту и закрепить уже как самостоятельные вершины с четко намеченными гранями.

Итак, фигуры сгладили отдельные вещи, теперь они превратились из функционирующих внутри себя механизмов в детали, функционирующие наружу. Объекты, вырванные ранее из неразберихи какого-угодно-пространства, с растрепанными краями и мутным налетом родной среды, стали частями стройного ансамбля, неумолчно аффицирующего своей синтетической музыкой. Появляются все новые и новые отношения; карта заполняется ансамблями, бесконечно усложняясь и развиваясь во все стороны, сложные фигуры сшиваются друг с другом, не теряя при этом своей аутентичности благодаря отчетливому демаркационному шву. Теперь мы можем наблюдать полный цикл или петлю, мы видим направление пульсации, которая переносит квалиа (мы используем этот термин, заимствованный из аналитической философии, так как он не настаивает на необходимости постоянного удерживания объектом одних и тех же свойств) одного объекта на другой. Так, розовость детского портфеля, горящего яркой точкой на белом снегу, перетекает в следующий кадр и расплывается фоном, окрашивая бесцветную сухую траву или серое небо в цвета травмы, делая траву и небо качественно отличающимися от самих себя.

Как уже было отмечено, субъект и природа сливаются в кадре воедино, поэтому появление субъекта или его уход может остаться незамеченным в длинном ряду явлений, где части врастают в общую карту и растворяются в ней. Человек, изредка появляющийся в кадре, всегда ведет себя так, как вела бы себя вещь, отдавшая дань времени. Он буквально пускает корни, он ржавеет и в его декламациях, разносящихся эхом по заброшенному ангару, слышится тревога человека, страдающего клаустрофобией. Он замкнут в пустом мире, где есть только мусор, энтропия и деградация. Среди скованных льдом кораблей и на одиноких железнодорожных станциях он слышит тоскливую музыку, способствующую дальнейшему низвержению и разложению. Его появление так же случайно, как и все остальное и мы видим только его части — голову, неуверенно показывающуюся из трюма лежащего на берегу ржавого судна, его руки, нервно играющие с алой ветошью, ноги, зарывающиеся в снег и так далее. Здесь мы встречаемся с контаминированием, явившимся следствием нарезок и случайных переносов, когда инертная вещь может иметь продолжение в живой плоти или наоборот. Отсюда становится ясно, что нашей целью не является выделять что-либо особо, мы только бросаем кости.