Уже в самом названии небольшой работы Фрейда, написанной в 1915 году — «Сообщение об одном случае паранойи, противоречащем психоаналитической теории» — содержится важнейшее указание на возможность вести разговор о том, что не всякая паранойя, данная в качестве наличного материала, подтверждает главный (но не единственный — о чем не забывает напомнить Фрейд) психоаналитический механизм, обнаруживаемый в качестве структурной основы  паранойяльных субъектов, страдающих психозом (или лучше вслед за Фрейдом сказать психоневрозом). В чем же может заключаться это противоречие? Рассматривая представленный случай последовательно, мы можем попытаться дать ответ на этот вопрос.

Молодая женщина, захваченная идеей преследования мужчиной, с которым она вместе работает и затем вступает в непродолжительную любовную связь, оказывается у Фрейда не по своей воле: в кабинет к нему она приходит вместе со своим адвокатом, к которому она обратилась с просьбой защитить её от преследований вышеупомянутого мужчины.

Приступая к описанию пациентки, Фрейд сразу же дает нам важные сведения, в первую очередь обращая внимания на то, что «по отношению к врачу она вела себя совершенно недружелюбно и не утруждала себя скрывать свое недоверие»¹. Удерживая в голове поставленный изначально вопрос — в чем же заключается противоречие –, я постараюсь отметить те моменты данного случая, которые могли бы свидетельствовать в пользу психоза и вместе с тем указать на детали, в привычное описание не вписывающиеся. «Недружелюбие» и «недоверие»² пациентки в данном контексте прочитываются в рамках своеобразного негативизма, присущего психотическим субъектам. Еще более принципиальным моментом оказывается то, что женщина «ничуть не обнаруживала стыдливого смущения, которое соответствовало бы отношению постороннему слушателю»³. Данная деталь так же свидетельствует в пользу психоза: нередко в психоаналитической литературе можно встретить описание стыдливости и ярко выраженной, подтверждаемой бесконечными вводными словами и оговариваниями неловкости невротических субъектов, которые возникают при необходимости говорить на интимные темы, а также описания бесстыдства меланхолических пациентов, упивающихся неприкрытым самобичеванием, перверсивных субъектов, открыто наслаждающихся производимыми их речью эффектами на слушателя, субъектов прекрасно осведомленных о том, что произносимое ими и должно вызывать неловкость и стыд; присущее же речи психотических субъектов «бесстыдство» я заключаю в кавычки, поскольку таковым является оно лишь ввиду структурной невозможности представить, что содержание их речи может быть источником стыда, как для самих себя, так и для слушателя их речи.  

Для дальнейшего продвижения важным будет сказать несколько слов о социальном положении пациентки, которая работала в некоем крупном учреждении, где занимала важные, большие посты: положении столь нехарактерном для женщин венского общества начала XX века. Немаловажными оказываются и сведения о её семейной жизни: пациентка была единственным ребенком, отец её умер, когда та была еще маленькой девочкой, жила она со своей пожилой матерью и была для неё «единственной опорой». Таким образом, зарождающиеся отношения между пациенткой и мужчиной были обусловлены социальной невозможностью, которая была преодолена обещанием со стороны этого мужчины сохранить отношения в тайне.

Восстановим хронологическую последовательность событий, приведших к разворачиванию идеаторной деятельности пациентки.

Её первая встреча с мужчиной (рассказа о которой при первом разговоре с Фрейдом, состоявшемся в отличие от второй беседы в присутствии её адвоката, не было, поскольку пациентке он не казался важным) не была отмечена чем-либо необычным. При том, что описание Фрейда не проясняет напрямую, имела ли место сексуальная связь во время этой первой встречи, можно с уверенностью допустить, что связи на первой встречи не было, что полностью объясняет «неважность» этой встречи для пациентки. Однако на следующий за первой встречей с мужчиной день, на работе, она стала свидетелем разговора своего друга и своей начальницы, пожилой дамы, которая относилась к ней с нежностью, чьей любимицей она была и о которой она сказала, что у нее «седые волосы, как у моей матери»⁴. Сцена эта убедила пациентку в том, что её мужчина рассказал начальнице об их отношениях, и теперь её начальница «всё знает»⁵. То, как её начальница вела себя в течение того дня, только подтверждало подозрения пациентки. Важно отметить, что появившемуся в данный момент в речи пациентки (словами Лакана) оператору всё [tout], сложно приписать психотическое происхождение. Фигура начальницы знает всё не потому, что является как таковой фигурой тотального знания — для этого знания есть объяснение, выходящее за пределы оператора tout — о встречи пациентки с мужчиной начальнице поведал сам мужчина. Похожее свойство не-психотического всезнания встречается и в описании Фрейдом портрета Человека-Крысы, чьи родители в курсе всех его мыслей, но лишь потому, что он сам проговорился о них во сне. Тем не менее данный эпизод заставил пациентку потребовать от возлюбленного мужчины объяснений. Такие претензии вызывали у него протест, он назвал их «бессмысленными обвинениями», и, в конце концов, ему удалось (что немаловажно и снова несколько отворачивает нас от идеи психоза) убедить женщину в беспочвенности предъявленного ему, и спустя несколько недель, она снова оказывается у него дома.

Вторая встреча пациентки и её друга в «его холостяцкой квартире»⁶ уже, судя по способу повествования пациентки, была отмечена кое-чем необычным. В первую очередь стоит отметить, что во время этой встречи произошла их сексуальная связь, вероятнее всего, первая: первая как между ними, так и первая сексуальная связь в жизни пациентки в целом. Фрейд говорит о том, что «дело дошло до объятий и поцелуев, они лежали друг возле друга, он восхищался её частично открывшейся красотой»⁷. Далее эту любовную сцену прерывает внезапный звук — стук или щелчок, звук, который раздался из «пространства между столом и окном», которые были закрыты плотными шторами. Этого звука было достаточно для того, чтобы пациентка покинула дом своего возлюбленного. При этом встретившиеся ей на лестничной клетке двое мужчин, которые шептались друг с другом и один из которых держал в руках некий предмет, оформили идею о преследовании: по сумме обстоятельств пациентка сделала вывод о том, что предмет в руках мужчины на лестнице был ничем иным, как фотоаппаратом, сам же мужчина был фотографом, а звук, услышанный её во время любовной сцены в квартире возлюбленного, соответствовал звуку затвора этого самого фотоаппарата, когда был сделан снимок любовной сцены, в которой она принимала участие. Из этого пациентка делает вывод о том, что её возлюбленный хочет использовать полученный снимок в качестве своего рода компромата против неё, что цель его — передать снимок её начальнице и лишить тем самым её места.

Стоит остановиться на данной сцене подробнее, поскольку она является одним из главных «противоречий» психоаналитической теории. Вспомним, что согласно последней, персекуторные идеи в психотической паранойе призваны выступить в качестве защиты против гомосексуальных тенденций субъекта. Гомосексуальность же в психозе согласно психоаналитической теории понимается как любовь, направленная на собственного нарциссического двойника; гомосексуальность выступает здесь в качестве указателя на то, что преследующая фигура является носителем тех же гениталий, что и сам субъект. Лингвистически же данная защита исходит из подвижности отрицания внутри утверждения. Если субъект, биологический мужчина, сталкивается с недопустимой для него идеей «я люблю его» (своего нарциссического двойника), возможны следующие виды перестановок: «не я люблю его, это он любит меня», что описывает схему эротомании, «я не люблю его, а ненавижу, и он тоже ненавидит меня» — бред преследования, «не я люблю его, это она его любит» — бред ревности. Так преследующая фигура соответствует тому же полу, что и субъект, а в бреде ревности, тот, кого ревнуют, оказывается фигурой противоположного пола и выполняет функцию экрана, который и принимает на себя притязания преследующего двойника. Последнее максимально показательно представлено в описанном Рут Мак Брюнсвик случае под названием «Анализ одного бреда ревности»⁸.

Еще одним важным дополнением, которое также в полной мере не вписывается в механику психотического бреда, является хронология идеаторной активности. Исследование Отто Ранка «Двойник»⁹ полно описаниями вторжения нарциссического двойника в любовные сцены страдающего субъекта. Причем принципиально важным оказывается то, что вмешательство это имеет место в момент, непосредственно предшествующий готовой разыграться любовной сцене. Двойник, на стороне которого оказывается вся полнота наслаждения, вторгается в сексуальный акт субъекта, лишая его полагающегося, так сказать, ему наслаждения. В случае же данной пациентки, мы обнаруживаем: а) вторжение голосового объекта в уже совершающийся акт, б) ретроспективное конструирование двойника после ухода из квартиры любовника, в) гетеросексуальность фигуры, непосредственно прерывающей сексуальную связь.

Прояснив фабульные моменты случая, необходимо попытаться дать им то или иное психоаналитическое толкование.

Фрейд заявляет, что-то, что казалось противоречием, на поверку противоречием не является. Он пишет: «Первоначальным преследователем, инстанцией, влияния которой хочется избежать <…> является не мужчина, а женщина. Начальница знает о любовных отношениях девушки, не одобряет их и таинственными намеками дает ей понять, что её осуждает»¹⁰. Таким образом, Фрейд в качестве преследующей фигуры выделяет фигуру начальницы, а с учетом её сходства с матерью, начальница и мать становится одной и той же фигурой. Однако такое прочтение устраняет лишь одно противоречие, а именно разнополость субъекта и преследующей фигуры. При этом требующийся для преследующей фигуры нарциссический характер, характер, происходящий из взаимодействия на оси а-а’, этим объяснением не проясняется. Преследующая фигура добивается, так сказать, места женщины не непосредственно, но посредством фигуры мужчины, который, таким образом, будучи фигурой противоположного пациентке пола, перестает функционировать в качестве экрана от преследователя и напротив, становится его сторонником, своеобразным медиатором целей преследователя. То есть фигура начальницы-матери становится не только не всезнающей, но и не всемогущей, она, почему-то нуждается в дополнительном факторе, посредством которого может преследовать пациентку.

Более точной мне кажется версия, в которой получает свое развитие так называемый «материнский комплекс», призванный удерживать мужчин на расстоянии от пациентки, и тем самым обеспечивающий возможность быть «единственной опорой» для матери. Если пациентка, как пишет об этом Фрейд, действительно ставит своего возлюбленного на место отца, тогда ситуация может быть описана в терминах Эдипа. Мы наблюдаем женщину, которая оказывается лицом к лицу с требованием вступить в сексуальную связь. Ввиду материнского комплекса, а также будучи явным образом субъектом, лишенным нехватки в терминах лишения, то есть реальной потери символического объекта, оказывается в ситуации необходимости проживания этого самого лишения. Помещая возлюбленного мужчину на место отца с одной стороны, и, будучи единственной опорой для своей матери — с другой, она вынуждена самостоятельно разыграть ситуацию лишения себя отцом. Ее возлюбленный не может лишить её ею требуемого, поэтому она разыгрывает ситуацию, в которой мужчина [отец] не может дать ей того, чего она жаждет.

Заключая можно сказать, что обнаруженное Фрейдом противоречие лежит сразу в нескольких плоскостях.

Во-первых, случай этот заново ставит вопрос о принципиальной важности структурной разработки всех элементов каждого частного случая, что помогает сориентироваться в том, с чем же именно мы имеем дело.

Во-вторых, утверждение о той или иной степени противоречивости чего-либо чему-либо должно всегда (по возможности) подкрепляться обнаружением противоречия в каждом кардинальном признаке структуры противоречия.

В-третьих, важным вновь оказывается то, что наличествующий по форме, в рамках симптоматологии бред преследования, может играть роль симптома, который далеко не всегда свидетельствует о психотическом устроении психического аппарата субъекта.

И, наконец, в-четвертых, в качестве гипотезы может быть высказано предположение о том, что паранойя может функционировать не только в качестве экрана от преследующей фигуры нарциссического двойника, но и быть своеобразным мотором, двигателем на паранойяльном топливе, изобретаемым субъектом на пути эдипального продвижения.

[Почитать др. тексты или записаться на личный анализ можно в Telegram-канале] 

Примечания:

1. З. Фрейд. Собрание сочинений в 10 томах. Т.7. Навязчивость, паранойя и перверсия. Пер. А. М. Боковикова. М.: 2006.

2. Там же

3. Там же

4. Там же

5. Там же

6. Там же

7. Там же

8. Р. Мак Брюнсвик. Анализ одного бреда ревности. — Ижевск: ERGO, 2012.

9. О. Ранк. Двойник. — СПб.: Скифия-принт, 2017.

10. З. Фрейд. Собрание сочинений в 10 томах. Т.7. Навязчивость, паранойя и перверсия. Пер. А. М. Боковикова. М.: 2006.