«Поэма», Леонид Марантиди
Зубы часто болят гораздо сильнее души; да всем это известно, просто помалкивают.
Боже, какое ж это всё чужое:
Забросили в
И давай показывать фокусы.
А я стою безымени беззвания,
Завороженный глазею уже чуть расстроенный,
Уже расстроенный этой завороженностью,
Уже завороженный своим расстройством.
Петр Крейцкопф «Панихида по революции», 1925 г.
Введение
У Юры Репина так сильно прихватило зуб, что это сломало ему всё мировоззрение, и он умер. Здесь по-хорошему стоило бы закончить. Потому что тяжело приступать к этой истории — мутная она. Воссоздавать её приходится только по слухам, а слухи это часто вымысел, а вымысел это часто правда, которую хотелось узнать, но не вышло. Здесь узнать правду не выйдет никогда — те, кто упоминали при мне о Юре, лично его не знали и даже не знали, Юра он или Лёша. Поэтому придётся пользоваться обоими именами. Об этом человеке вообще ничего неизвестно, вероятно,
глава 1.
Квартира эта в центре города и большая, поэтому здесь появлялись все и Юра тоже. Сидели на кухне, доигрывали в нарды. До этого вспоминали детство, но детство у всех было разное, и быстро перешли на нарды. Сегодня здесь наприходило много народу, но все мало друг друга знали, а все, кто знал друг друга хорошо, уже вспомнили детство и валялись беспробудно по кроватям. Эти четверо на кухне, включая Лёшу, тоже крепко выпили, но держались, потому что до этого было весело. Когда какой-то укуренный бородач достал нарды и предложил Юре сыграть, стало понятно, что весело уже не будет, и все начали хохотать. То есть что есть силы хохотать начали какие-то две девочки, уместившиеся на плите, но так заразительно и беспричинно, что ребята решили поддержать. Одна из них потом разделась и начала изображать страуса, но все уже были заняты своими делами.
глава 2.
Лёша проигрывал и проигрывал, совершенно забыв о списке, который ещё днём должен был куда-то отправить.
глава 3.
Вы спросите: «Какой ещё список?», «Куда-то — это куда?», «Что за нагромождение условностей?».
глава 4.
Но дело в том, что Юре, как шандарахнуло, было трудно выудить из себя даже это. «Отправить…список…идеи…участники…» — вот только и вспомнилось, а с каждым новым словом кубики в кулаке вращались всё медленнее.
«Блядь, пить что ли надо кончать» — злость вдруг перебила ему память, а рука окончательно онемела. Юра стал судорожно задавать себе уточняющие вопросы: «Кому отправить? Куда?», «Только отправить или ещё составить?», «Насколько это, в конце концов, важно — жизненно или, как обычно, не очень?». Ответы, даже если они где-то и были, упорно в голову не шли.
Лёша озабоченно и неподвижно продолжал сидеть за столом молчаливым укором затянувшемуся празднику.
глава 5.
— Ну и чё бля мы как это? — только и смог выразить своё негодование лёшин партнер. Уже и девушки от скуки спустились с плиты, разлеглись на полу и ногами играли в ладушки. Зашла какая-то Лена, сказала: «Здрасьте, я Лена» — взяла пустой графин и ушла обратно.
глава 6.
Юра уже и сам понимал, что всё это затянулось неприлично, и вот собрался, вздохнул и сказал. Вернее, хотел сказать, но так и не смог. Только схватился за правую щёку так, что чуть не вдавил её в левую. Начал как-то наигранно выть и проводить рукой по рту мерзкие манипуляции.
— Ну чё, доигрываем? — прохрипел бородач, но, отвлёкшись от своих ногтей на юрино лицо, тут же сказал: «А, понятно».
глава 7.
Лёша сказал: «Зуб» — и ушёл под предлогом спать. Девушки не меняли позы и с
Часть первая
глава 8.
Лёша проснулся ровно в 5 утра.
На часах было написано три двадцать семь, но они всегда отставали и сбивали с толку. Проснувшись, Лёша обнаружил себя в том же труднопонятном пространстве, где засыпал, и поэтому не удивился, но вздохнул.
Встал.
Зуб ныл так что всё.
глава 9.
Юра начал ходить по комнате в надежде что-то сообразить, но слова складывались парами и не более. «полчетвёртого — плохо», «список…список не удастся», «видимо, не женюсь», «куда сейчас». Иногда полезно для самооценки не включать мозг, но голова раскручивается стартёром, еле-еле, но сдаваться не хочет. Надо заглушать, Лёша собрался на кухню — вдруг там ещё играют.
глава 10.
Но по дороге его схватило нечто и поволокло к ближайшему косяку.
Странно. Через мгновение плотно перед ним стоял в дребедень пьяный мужик лет сорока трёх, толстогубый, почти длинноволосый, с аккуратным кругом живота под фирменной тельняшкой. Солидный и пахло от него когда-то приятно. В одной руке бутылка шампанского, в другой обмякшая и смирившаяся со всем кошка. Говорил он, глотая слова со слюной, а когда не успевал, плевался, но этого не замечал. Он же не замечал, что перепутал собеседника, тогда уж чего удивительного.
глава 11.
— Это круто! Это охуительно! — сказал и протянул Лёше вторую бутылку шампанского (откуда она взялась?)
— Что?
— Да всё! Да всё! То, что ты мне прислал, мы из этого такую карамельку сделаем, все обсосутся, зубы сломают — да-да, и интонация соответствующая — мы соберёмся, мы им всем, блядь, покажем!
— Ага. А зачем? (с людьми пьяными, но искренними нужно соглашаться и задавать им уточняющие вопросы).
— А потому что по-другому никак. Здесь количеством нужно брать, понимаешь? Понимаешь, количеством, я тебе г-рю.
Слушай, стобой-то мы точно горы свернём! — и для наглядности он свернул кошке шею — отаковот!
Так что давай, приходи завтра ко мне, мир наш.
глава 12.
Мир наш, но Юре не хотелось. Юра хотел жить в том мире, что облачком выше. Смотреть, как всё рядом пикирует взлетает падает. Сохранить одно из самых приятных ощущений на свете — ощущение непричастности. Для этого он включал телевизор, для этого раз в полгода встречался с подзабытыми знакомыми, для этого ходил туда, где все друг друга знали и выглядели уверенно.
«Убеждённая непричастность без доли высокомерия и сожаления — вот, что нужно с гордостью и скромностью пронести через всю жизнь» — рассуждалось ему.
глава 13.
И ещё ему рассуждалось: «Говна в мире так много, что необходимо каждый день придумывать теорию, обуславливающую его необходимость. Необходимо всегда иметь её под рукой».
глава 14.
И он связывал эти две мысли, потому что безразлично знал, что любые мысли можно связать. И видел себя в грёзах, которым стыдно было стать мечтами — коллежским регистратором, великим констататором окружающего говна. Работа скучная, но, в отличие от всего остального, непыльная.
глава 15.
Но слишком многое долетало до него. Особенно в сезоны гриппа и самоубийств, когда все считали своим долгом навещать друг друга. Когда везло, приходили женщины, когда нет — дети и старики. Дети когда-то были друзьями, старики когда-то были родителями, женщины когда-то были жёнами. Будут, должны были быть, годятся в жёны — что с того и какая разница.
Долетали люди в своём одиночестве, долетали факты в своей ограниченности, эмоции долетали со своей мимолётностью — а когда долетали, всё это можно было менять местами: что с того и какая разница?
глава 16.
Жизнь сказала затем: «Это всё.
Тебе хватит?» и, оставив всё это,
Вдруг ушла, не дождавшись ответа,
В руках стиснув своё колесо.
глава 17.
Ох, и сколько раз мне говорили: «Не копайся в чужих мыслях».
— Почему? — спрашивал я, потому что не понимал.
— Потому что это затягивает. Потому что копнуть всегда хочется глубоко, — отвечали мне — а там, глубоко так некрасиво, что непременно захочется приукрасить.
— А как же внутренний мир, психология героя?
— Глупости всё это, самоутешение — говорили мне и махали рукой.
— Да, но у меня тут по сюжету…
— По сюжету? — переспрашивали у меня с истерическим хохотом. Опять махали рукой и, кажется, правильно делали.
глава 18.
Ладно, вернёмся и попробуем разобраться.
Толстого человека в тельняшке звали почему-то Геннадием.
Геннадий пожил, обустроился и окончательно сошёл с ума. Во всех своих личных и немногочисленных общественных неудачах он обвинял водку и родину, которые у него то и дело сливались в одно неразличимое целое. Он приходил к своим друзьям-патриотам и скороговоркой кричал: «Клал я на вашу Русь с колокольни ивана великого!».
Его понимаючи били, а ведь раньше его не били никогда.
Геннадию льстило его положение отверженного, тем более у него была квартира с видом на метро Университет, дурочка-жена и ванна с гидромассажем — всё это также по-своему льстило Геннадию. Это было то единственное, что могло, если не скрасить, то занять его досуг, потому что Геннадий не любил нового, а старого было слишком много. Геннадия молча принимали за умного, потому что одним из его увлечений было кино с субтитрами, потому что Геннадий любил делать два дела одновременно. Так Геннадий одновременно увлекался йогой и саморазрушением и в часы сильнейшего вдохновения умудрялся эти два занятия совмещать.
Геннадию нравилась его парадоксальность. Как-нибудь позже стоит рассказать о ней поподробнее, но только упаси бог копаться в причинах. Пока же Геннадия стоит оставить, всё равно он всегда появляется на людях без спроса.
глава 19.
А Юра, тем временем, уже стоял один и злился, что не ободрился. Хотелось растеряться, но не выходило. Походил-походил, знакомых лиц не находил, зуб не проходил. Всё зудит и стреляет, привыкнуть к этому что ли? — не хочется. Юра вернулся в комнату, где он спал, но там уже не было кровати. Там
глава 20.
— Смейтесь, смейтесь, а чего вы делаете? а чего вы делаете? — она кашляет — Политика высмеивания, она, конечно, самая надёжная. Если бы её не взяли на вооружение столько человек до меня, я, признаться, сама бы ещё подумала. Но я решила дело делать, — здесь она вдруг стала злойязвительной — по разным уголкам итак слишком много хихикающих. — Хлебнула из горла. — Иногда они выталкивают в центр кого-нибудь из своих и хихикают над ним. Но вообще они — указала на них — больше любят сидеть на чужом материале. Потому что среди чужих большинство людей с серьёзными физиономиями, с напряжёнными, озадаченными физиономиями. Нет, блин, ничего смешнее человека, вышедшего в центр с серьёзным лицом, да? У таких, — по-женски прокашлялась — у таких дрожит голос, речь испещрена дефектами, а конец предложения они забывают до середины. Или наоборот, помнят только конец, а начало и середину не помнят. — хлебнула из горла. хлебнула из горла дважды. — Ещё у них часто бывает не выглажена рубашка. Выглядит всё это нелепее дальше некуда. Я обычно, знаешь, говорю таким с места шёпотом: «Отойди», но они так, — выпила — они так увлечены вылавливанием мыслей из собственной головы, что не слышат происходящего по углам. — ещё —
А у нас по углам, наверное, всякий по отдельности что-то говорит шёпотом.
Но точно все вместе шёпотом смеются. Я это поняла, и я решила с…
глава 21.
Вдруг женщину в красном стало истошно тошнить. Для этого она свесилась с подоконника в комнату. И как будто забыла о том, что было секунду назад.
Всё! Сказала! — сказали двое мужчин, среди которых не было Геннадия, и вышли.
глава 22.
Это было так шумно, противно и нелогично — совершенно не соответствовало моменту. Совершенно не соответствовало её словам. Совершенно не соответствовало её образу. Она была вроде умная и вроде красивая — хотя, непонятно. То ли здорово выглядела для пятидесяти, то ли плохо сохранилась к сорока. Да-да, ей было далеко за тридцать, и поэтому всё это было некрасиво вдвойне. Конечно, она местами подгнила, но в её внешности всё же оставалось что-то
Всё, она уже лежала на полу и значит в окно не выпадет.
глава 23.
Женщина в красном. Поможете мне? Мне завтра на работу.
Лёша. Волосы Вам подержать?
Женщина в красном. Не, не надо.
Лёша. Тогда как?
Женщина в красном. Мне на работу завтра.
Лёша. А вы работаете теперь?
Её рвёт.
Женщина в красном. Ага. Только я одна и работаю. Остальные даже не тормошатся. Просто ни хрена. Мне даже не прислали, кто завтра на встречу придёт, я просто не знаю. Опять всё просрём, как обычно. Если… Вы мне не поможете? Это не трудно.
Лёша. Как?
Женщина в красном. У меня уже всё продумано.
Её рвёт.
На чём я остановилась?
Лёша. Что у Вас всё продумано…
Женщина в красном. Да, всё продумано. Продумано, потому что кто за меня будет думать? Никто — а у меня нет никого. Значит, думать буду я, и не о себе, как все остальные. Всем остальным вообще на меня наплевать. Наплевать, что я хочу как лучше.
Её рвёт.
Чёрт, голова раскалывается.
Лёша. У меня у самого зуб болит, помираю.
Женщина в красном. На вот, допей, это ром вроде бы, я не могу больше.
Лёша. Ага, спасибо, а то я уже чувствую себя виноватым.
Женщина в красном. Да нет, это ты извини, это я же помочь прошу. На чём я остановилась?
Лёша. Ну там продумано…
Женщина в красном. Продумано-продумано. Ой, всё в моей жизни так продумано-передумано, всё в моём поведении так продумано. Даже искренность моя так продумана, что я не могу тебе ни в чем признаться. Извините, извините, а мне так хотелось. Мне всегда…
Её рвёт.
Да что ж это такое? Слушай, ты не помнишь, я
Её окончательно рвёт.
На её месте появляется девочка в красном. Она тоже плачет.
Девочка в красном. Никто, никто не хочет со мной играть. Все мои совочки-мячики остались у Светочки и мне их уже не забрать. Свету любят все, а меня никто. Ещё все говорят, что она скоро подрастёт, а я, типа, с придурью.
Мне им даже отвечать ничего не хочется. Мне хочется прийти и поплакать на них.
глава 24.
Неприятно видеть такой раздрай. Всё от того, что слишком многое хотят засунуть в слова. Вот возьмите эту мамашу — одна судьба и обида, и всё равно тянет что-то сказать. Язык уже заплетается, а всё равно тянет. И ведь ничего она не выражает — разочарованный бред вместо отвлечённой мысли, эффектная поза вместо позиции — куда её понесло? вот куда её понесло? Сама себя в лужу посадила. Что она на этих двоих набросилась? Ничего ведь нового не сказала, только платье красивое испортила. И что в итоге? То, что дети — злобные твари, мы и раньше знали.
глава 25.
Эх, если бы вы только молчали! Это было бы вменено вам в мудрость. Вот как эти трое на кухне (Юра туда наконец-таки дошёл). Сидят на рассвете три человека, пытаются добить последнюю пачку и сами с собой разговаривают. О чём разговаривают, четвёртому не понять, лишь видно, как губы кривятся активно и негодующе. Здесь уже точно не открестишься, что сошли с ума. Здесь по лицу видно, что сознание ещё работает. Вот у дальнего, конечно, лицо совсем скисло, а он ещё способен думать; как — совершенно непонятно.
Единственное, о чём можно думать с таким лицом, так это о самом тот молчании, которое, как бы это покрасивее, скрепило их на эту ночь и, может быть, разъединит навсегда.
«Всё. Всё. Всё. Кончилась молодость, кончилось веселье, кончились поводы для веселья, кончились поводы для молодости, кончается жизнь, кончаются деньги, кончаются способности, кончаются потребности, кончаются мысли, кончаются сигареты» — так он, наверно, думал. А если и не думал, то должен же так думать хоть кто-то из них — все ведь интеллигентные, активно чувствующие люди.
— Привет — сказал один Лёше.
— Привет — ответил Лёша, но пить с ними не стал. И вспомнил почему-то Геннадия: «Мир наш!».
глава 26.
И все запломбировались по комнатам, и куда ни зайдёшь — не спрячешься, и ни одного знакомого лица.
Ого!
Ничего себе родное лицо! Родное так родное! Почему в такой темноте сидит? Нет, она его узнала, только из гордости не показала, что обрадовалась. Может, и вправду полюбила она его пока сидела на антидепрессантах, но сейчас что уже это выяснять. Всё это было, но осталось родным.
глава 27.
Она. Ты денег мне должен.
Он. Что?
Она. Ты денег мне должен.
Он. У меня сейчас нет. Но так даже лучше.
Она. Что лучше?
Он. Для нас лучше.
Пауза.
Она (как бы шутливо, на самом деле нет). Знаешь, я выхожу замуж.
Он. Что ж…
Она. Что?
Он (отвечая). Выходите. Ничего. Покреплюсь. Видишь, спокоен как, как пульс покойника.
Она (вздыхает). Пароль понят, но не принят.
Он. Брось, у нас всё равно продолжалось бы то же. И то же дерьмо…
Она. У всех продолжается то же дерьмо. При этом все терпят, а тебе почему-то невмоготу.
Он. Потому что, ты знаешь, мы бы терпели дольше всех. Ненавидели бы друг друга и друг без друга бы не могли.
Она. Почему «бы»?
Он. Что?
Она. Почему «бы»?
Он. А почему бы не «бы»?
Она. С тобой невозможно разговаривать. Любой разговор превращается в такое циркулирование.
Он. Говори как человек.
Она. Мы отучили друг друга говорить как человек.
Он. Я не разучился. Просто сейчас у меня зуб болит дико, я хочу…
Она. Что?
Он. …хочу избежать этого разговора.
Она. Какого?
Он. Ты знаешь, какого.
Она. Да, знаю, но
Он. Ты разучилась разговаривать как человек.
Она. Всё. Хватит! (резко встает)
Пауза.
Еще пауза.
— Чем занимаешься?
— (неправдоподобно растянуто) А-а, всем…
Пауза.
Еще закуривает.
Совершенно невозможно сосредоточиться. Совершенно невозможно сосредоточиться на
— Знакомо, да. Но не знаю, что неудобнее — ни о чём не разговаривать или разговаривать ни о чём.
— Тоже верно.
— Мы, кажется, опять начинаем.
— (с безразличностью, кажется, наигранной) А, мы уже по-другому не можем.
— Не можем.
Пауза.
Она. Мне вот таблеточки Виктор Константиновича только помогают сосредоточиться.
Он. Ты еще у него берешь?
Она. Ну, а у кого еще брать?
Он. Нет, я в том смысле…
Она. Я поняла, но нет, надо же как-то
Он. Да… Да… (выпаливая, резко что-то вспомнив) Да! Дай мне одну, а.
Будто только и ждала — даёт.
Она. Вот и класс. Кстати, знаешь, этот… Алексей Куприяныч здесь.
Он. Чт́о он тут делает?
Она. Что он тут д́елает?
Он. Д́а, что он тут делает?
Вдруг выбегает, не дождавшись ответа.
глава 28.
А пока Лёша ошалевши бегает по квартире в поисках Алексея Куприяновича, надо пояснить, кто такой Виктор Константинович. Разумеется, надо, но ведь никто и не знает, кто он такой. Виктор Константинович принципиально непознаваем.
Но все мы знаем, что трудно действовать в наши дни без таблеточек Виктора Константиновича. Прямо совершенно невозможно даже.
Мы и объединяемся на этой почве, мы, дети и наши дети, юристы и их клиенты, писатели и их герои, врачи и их пациенты, художники и их образы, менеджеры и их
глава 29.
А Юра, тем временем, заглянул в дальнюю комнату и надо же, правда: на диване, прямо в носках и сандалетах сидел Алексей Куприянович. Он в своё время в институте дотянул до кандидата, и теперь ему все из вежливости задавали глупые вопросы мельком и про вообще. А Юра в своё время любил навещать Алексей Куприяныча, жившего в юрино время уже где-то между Шоссе Энтузиастов и Семёновской, под предлогом того, что последнему с его комплекцией опасновато выходить на улицу за полуфабрикатами. Всё это было, конечно, наивное друг для друга враньё, но однажды Юра явился с целью своих визитов. Подавая своему символу духа и оскопления традиционный целлофановый кулёчек, Юра неожиданно прыснул:
— Алексей Куприяныч, я чего хотел спросить… Мне бы надо дальше… Скажите мне, дальше как?
Для Юры это было вопросом серьёзным, но Алексей Куприяныч даже жевать перестал от досады — опять к нему лезут с этой жизненной поебенью, блядская кандидатская степень.
Он тогда ничего не ответил, а на следующий день ушёл в запой и съехал с квартиры.
глава 30.
Про Алексей Куприяныча можно рассказывать долго, впрочем, вот он и сам — в смиренном уютном одиночестве, монитором подсвеченный, аккуратно водит пальчиком, будто с букашкой играется, ничего не замечает. Юра к нему крадётся, по стеночке крадётся и, добравшись, неожиданно возникает прямо перед глазами Алексей Куприяныча чёртиком
— Алексей Куприяныч, слушайте, я по тому же вопросу. Хотя бы коротко, а то мне надо.
глава 31.
А Алексей Куприяныч был уже тайком выпивши и мог вести себя так, как ему всегда хотелось. И посмотрел он на Лёшу глазами, полными жалости к себе, посмотрел-выразительно-помолчал и вдруг взвизгнул каким-то басом, ему несвойственным, побросал всё, стиснул себя за щёку и гарцующе выбежал из комнаты.
— Придуривается — раскусил Лёша, знавший ум и хитрость Алексей Куприяныча.
— Главное, чтобы с ума не сошёл — подумал Лёша, знавший чувствительность и необусловленность Алексей Куприяныча.
Но тут ему на глаза попалась его записная книжка. Почти все страницы были выдраны. Почти все страницы были выдраны.
глава 32.
Из записной книжки Алексея Куприяновича.
Лекция в 16.30, акт.зал, беспл.
Таня, 19.00, 89099342392, 3-я Владимирская, 14, под.2, кв. 34, глаза зелёные, 171 см, 28 тыс. в мес., джеймс джойс, брюнетка, корот.стриж.
А. Завтра очень важный день. Откровенно говоря, завтра самый важный день. И никто, кроме меня, не понимает, что в нём такого важного. Честно говоря, я немного волнуюсь. Хорошее предчувствие меня всегда обманывало, а вот плохое — никогда. Ладно, доживём — увидим.
Б. Надо будет порепетировать. С завтрашнего дня надо будет разговаривать тихо и убедительно. Да. И не буду махать руками. А то, что в этом убедительного? Абсолютно ничего.
В. А как разговаривать конкретно с н́ими, я совершенно не понимаю. Говорят, это всё-таки умные люди, но опыт подсказывает, что верить этому нельзя. Кто-то всегда оказывается идиотом — или те, кто умные, или те, кто говорят. Я никогда не оказываюсь идиотом. Я просто тихо самоустраняюсь.
Г. Итак, с чего начать? Давайте для знакомства я расскажу всё, что знаю о Мартине Хайдеггере, а вы будете меня молчать вы будете меня слушать. Слушать вам придётся недолго, надеюсь, мне тоже слушать придётся недолго. Надеюсь, что мы сможем помолчать вместе хоть немного. Я очень красив в профиль.
глава 33.
Сомнений не могло быть: Алексей Куприянович, как того и боялся, сошёл с ума. И когда эти сомнения исчезли, в дверях показался сам Алексей Куприянович. Юра положил книжку на место.
глава 34.
Алексей Куприянович. Положите на место.
Лёша. Я положил.
Алексей Куприянович. Зачем Вы туда полезли?
Лёша. Потому что Вы мне так ничего и не сказали.
Алексей Куприянович. Я не могу. Я сошёл с ума.
Лёша. Да, я знаю.
Алексей Куприянович. Значит, слушать меня не стоит.
Лёша. Да, я понимаю.
Алексей Куприянович. И значит разговаривать со мной не стоит.
Лёша. Да… Нет-нет, знаете, я сейчас шампанское ромом запил таблетками, поэтому мы можем с Вами поговорить.
Алексей Куприянович (усмехаясь). Как раньше?
Лёша (тоже зачем-то усмехаясь). Как раньше.
Пауза.
Понимаете, мне без Вас не разобраться.
Алексей Куприянович. А что такое?
Лёша. Мне трудно сказать…
Алексей Куприянович. А давайте как раньше.
глава 35.
Лёша (глубоко вдохнув, говорит быстро). Мне трудно это сказать, но всё, что Вы говорили, только сначала воодушевляет. Говорили Вы красиво, но думать над этим приходилось мне. Я попытался убежать от вопросов омерзительных к вопросам вечным, но со временем вечные показались мне такими ещё более омерзительными, что я решил вернуться к первым, не получилось, теперь непонятно, какие вопросы задавать, и это я уже молчу про ответы. Но ведь какие-то я задаю непременно, так, по крайней мере, кажется. И вот я вернулся к Вам, я…
Алексей Куприянович (тоже глубоко вздохнув, ещё быстрее). Ясно-ясно-ясно. Отстаньте от меня, вы человек симпатичный, но бесперспективный. Я в вас вижу абсолютно несоразмерное соотношение таланта и способностей. Дух веет, где хочет, он продувает всё вокруг и вас без сомнения тоже задел. Но вы лучше просто продолжайте жить, оставьте свои попытки извлечь из него хоть что-нибудь. Мне от вас никакого вдохновения и даже пользы. Вам самому от себя никакой пользы. Если и есть толк в моём опыте, так он позволяет сказать вам заранее — оставьте вы эту свою муть. Просто вставайте утром и не думайте о вечере. Смотрите на мир с открытыми и пустыми глазами. Любите кого-нибудь и желательно себя, а если не выходит, то лучше никак к себе не относитесь. И главное, что вам скажу: не подсаживайтесь вы на эти таблеточки, посмотрите на свои глаза, вам это так не идет. Это я могу вам точно сказать. Если и есть какой-то толк в моём опыте, то он позволяет вас предупредить.
глава 36.
Лёша. У меня просто зуб болит нестерпимо.
Алексей Куприянович. Анальгин вам дать? (достаёт из пиджака) Я 30 лет ношу с собой и этим вам могу помочь. А чем ещё, я не знаю. Да и не думаю, что надо, правда ведь?
Пауза.
Лёша. Так как же быть, Алексей Куприяныч? Как же быть?
Алексей Куприянович. (вздыхает) Идите на хер с богом, а. (вздыхает) Что-то внутри всегда остаётся, и надо положить жизнь на то, чтобы сделать это прекрасным.
глава 37.
Вот козёл. Ну козёл же. Положить жизнь, блядь. Нечего с ним было так долго. Разрушили последний бастион разума, сволочи. Ладно, надо список отправить. Список отправить. Надо-надо. Как же, как же?
«Жизнь бессмысленна» — вдруг осенило Лёшу. Это снимало многие вопросы. Оставалось только грамотно распорядиться приобретённым знанием. Ладно, анальгин хотя бы смягчил всё это.
Зуб более-менее. Только вот смесь внутри опасная получилась. Да, опасная получилась. Ой, какая опасная получилась!
Лёша пошел искать туалет и попал не в ту дверь.
Часть вторая
глава 38.
Второй раз Юра проснулся в двенадцать, в квартире пусто. Дела не сделаны, а боль такая адская, что хоть в бога веруй. Помолчал сам с собой — да, дела не сделаны, надо ликвидировать боль. Нашёл телефон стоматологии, понял, что она платная, повесил трубку. Денег у Лёши отродясь не водилось и не предвиделось, он всегда был немного этого выше. Как поступать в таких случаях? Искать по месту прописки место с аббревиатурой и номером. Ладно, Лёша вышел из дома, который стал трамваем, который стал метро.
глава 39.
Спустился по эскалатору, и вот где стало по-настоящему страшно. Тут такие рожи, как будто все мучаются от зубов. Некоторые незаметно выдёргивают на ходу, а некоторые тащат с собой. Дядьки в портфелях, бабки в тележках, дамочки в сумочках. Не беспокойте их, не дай бог, не надавите ненароком на больное.
глава 40.
Приехал по назначению, станция такая-то, улица в честь какого-то хорошего человека. Ряды пятиэтажных домов стоят с выражением лица уставшим друг от друга. Один из этих домов чуть пониже — это поликлиника. Рядом другой, ещё чуть пониже — это детский сад. Но Юре была нужна поликлиника. Зашёл в дверь, попал в холл, сказал блядь. А что тут можно было ещё сказать? У окошка со стёршейся надписью «регистр тр» стояло и корчилось человек тридцать инвалидов. Все стонут матом, ругаются, у кого нет руки, у кого нет ноги, а у большинства просто по лицу видно. Юра протиснулся на второй этаж — здесь тоже инвалиды, но все сидят и с бумажками. В конце коридора обнаружил своих. Спрашивает:
— Кто последний?
-Я.
-Я за вами.
-И я за вами.
глава 41.
А боль развернулась так, что больно на мигающую лампу на потолке смотреть, больно сидеть, больно думать, да и думать можно только об этой боли. Лёша думает и ждёт. Все сидят, все ждут, все старики приходят без опозданий. Можно жить долго и ждать, а можно коротко, без ожиданий. Лёша сам планировал коротко, но вот зуб случился — надо ждать. А ещё есть почки, селезёнка, сердце, мошонка, дыхание, неустойчивая психика современного человека, медленный интернет, Настя Лапицкая, которая всегда опаздывает, а сейчас съебалась на Селигер, маршрутки раз в пятнадцать минут, фраза «мне нужно подумать» — всё это было, есть и будет.
глава 42.
А Лёша два часа слушал, как очередь разговаривает о своих болячках. Вот одна не терпящая унижений женщина с подбородком вместо рта кричит на другую за место в очереди. Она сейчас разорвётся, она трясётся, руки трясутся, в руках трясётся медицинская карта №13249. А та сидит внимает обмякшая, с видом человека, который давно смирился со всем, но с места своего не сойдёт. Мимо них шаркает третья, старше всех в этом мире, без никого кроме себя, нащупывает себе палкой дорогу, с мудрой надеждой-тоской вглядывается вдаль по коридору, вглядывается в даль — там стоит женщина в белом халате, кто такая не важно. Появляется супружеская пара, они не похожи на мужа и жену, особенно муж, он покачивается и похаркивает, жена его держит, вот и все отношения.
глава 43.
«Молодой человек, вы последний?» — спросила женщина опять достаточно немолодая. «Последний, последний» — только и прошершавит Юра в ответ и, держась за зуб, выбежал отсюда на свежий воздух.
глава 44.
Свежего воздуха всегда хватает на один глоток. Непонятно, то ли воздуха мало, то ли дыхание слабое.
Но главное сейчас у Лёши зуб, и холодное ему противопоказано, а на улице холодно. Лёша надрывает мозг из последних сил, пытается понять, что дальше. Дальше только домой, в квартиру, в комнату, в кровать. Само не пройдёт — надо
глава 45.
Заходит в подъезд, этаж вроде пятый, ключ есть — откуда? — ключ есть. На кухне — уже так больно, аж не разобрать — то ли мать, то ли бабушка, то ли дядя Витя-погорелец из Череповца, короче кто-то из того поколения, что любит задавать вопросы. Но Юра уже ни улыбку, ни оскал не выдавит.
Господи, это ещё и такая квартира, где к тебе сразу пристают с борщом. «Чёрт, нет-нет-нет, идите-ка вы на хуй со своим борщом, у меня сейчас челюсть отвалится». Нет-нет-нет, рот уже приветственно открывается и сейчас он что-то скажет.
глава 46.
— Эх, Лёша, Лёша, что ж ты понаделал! Грустно мне становится, глядя на тебя! Хотя глядя на себя мне не то чтобы веселее. Какая глупость! Какая большая глупость! И если бы развернуться куда с таким героическим идиотизмом в голове, но нет — работаешь ты почти тут же, пять остановок на автобусе. И что тут за среда, Лёша? Пошлость и недоразложение. А там как было? Помнишь, там было медленнее и ещё хуже.
глава 47.
Эй-эй-эй, это ещё кто, это ещё что такое? Больно так, что глаза уже не разбирают, но вопросы хорошие. И по голосу даже не поймёшь, мужчина или женщина, в голосе этом только судьба и обида. И
— Ты списочек-то им сделай, а то товар без накладных не разгружают.
А это что ещё?
«Квартирой что ли ошибся» — подумал Лёша и быстро пошёл в свою комнату.
глава 48.
Закрылся в комнате, что тут делать? биться зубами об стены? Нет. Что тут делать? Потянулся к пульту, включил телевизор. Нет, не включил телевизор. Телевизор не работает. Странно. Телевизор не работает. Ничего не работает. Ничего не работает. Даже страшно — ведь много лет прожито, прогрызано, и ничего не работает. Вот и компьютер не работает, шпингалет на окне вот заклинило, кран не работает — одна холодная. А что дальше? А дальше тоже есть. Утром перед выходом — умыться, нет, да-да, вода не течёт уже никакая, ладно, на работу, но не на машине, машина сломалась, до этого ездила пару недель, а до этого её вообще не было, ладно, на автобусе, автобусы тут раз в сорок минут, на остановке: где автобус? — то ли расписание старое, не работает, то ли автобус сломался. Чёрт с ним. На работу к девяти, сейчас уже девять, но в девять на работе никто не работает. Да-да-да. Ну и ладно. Кем мы тут работаем? Кем мы тут делаем вид, что работаем? А! какая разница? Всё равно голова с утра уже не работает, мозги уже давно не работают, они отвыкли работать, они для другого предназначены, для чего? — непонятно.
Нет-нет, секундочку, вспоминается, что-то нужно было написать — записку? отчёт? отзыв? роман? авто, твою-то мать, биографию? — чёрт его знает. Чёрт его знает, как. Слова на бумаге, текст чёрным по белому уже не работает, по-старому уже не будет. Не работают восклицательные знаки, знаки вопроса, слова хорошо-плохо не работают, большое и маленькое — всё чистая условность, что делать? что делать? кран чинить — что делать…
глава 49.
А? Мы всё ещё здесь? Квартирой ошиблись? Пускай будет ошиблись, так спокойнее. С ума можно сойти. Да уже сходится, сходится.
Незаметно вышел и позвонил в соседнюю дверь. Стоп, ключи же были. Да, ключи были. Надо же, и сюда подходят.
Открывает дверь, а его уже с радостным шумом встречает кто-то с водкой и в тельняшке. Напряг глаза: не то чтобы старый, небритый, нетрезвый. Юре рад.
— Ооооо, — говорит — ну, наконец-то! Ё-моё, чё с
— Зуб. Да так что всё.
— Ну ничё, завтра к доктору сходишь. А пока садись, выпей — поможет.
— Куда садиться? Здесь грязно везде…
— Чё это ты вдруг?
Удивился тот в тельняшке, но, не выпуская бутылку из рук, отряхнул табуретку. Сам сел на стул.
— Поможет, поможет — приговаривал он, разливая.
глава 50.
И Лёше своеобразно помогало. После каждой стопки что-то вспоминалось. Но взамен забывалось что-то другое. Вспоминались обязанности — забывались права. Вспоминались права — забывались цели. Вспоминались цели — забывались причины.
Так вспоминалось и забывалось по кругу и бесконечно. И не важно, сколько времени прошло за этим столом. Время здесь перестало существовать, а значит что-то было выяснено, решено и достигнуто.
глава 51.
<…>
Лёша. Мне нужно этот список составить, иначе меня просто выпрут оттуда. А я всё, видишь, не могу.
Его собеседник. И чё с этим делать будешь?
Выпили.
Лёша. Я, пожалуй, сойду с дистанции. Я всё понял, мне это больше не интересно. Бывает у Вас такое ощущение?
Его собеседник. А как же! Но это не тема для разговора.
Лёша. Здесь мыши что ли?
Его собеседник. Да, вон там, в кладовке.
Лёша. Так почему это не тема для разговора?
Его собеседник. Ну, а о чём тут разговаривать? Я понимаю, что Вам худо, Вам лень бороться за это место, Вам будет лень его занимать, но Вам уже лень ничего не делать.
Лёша. Вот это Вы хорошо сказали.
Его собеседник. Да что мы всё выкаем? Давай на ты уже.
Лёша. Давай на ты.
Выпили.
Его собеседник.
Я понимаю, что тебе нехорошо сейчас, что тебе лень бороться за это место, лень его занимать, но тебе уже лень ничего не делать.
Лёша. Да-да, это ты хорошо сказал.
Его собеседник. Да-да… сойти с дистанции — это… не выход. Это значит дать дорогу другим. А я знаю, что ты меньше всего этого хочешь. Никто этого не хочет. Это цель каждого — не пустить другого на своё место. Сойти нельзя. Потому что только ты знаешь, какое место — твоё. Остальные не знают, поэтому лезут на чужое.
Лёша. Ну, а если мне не нравится моё место, если мне самому хочется занять чужое?
Его собеседник. Попробуй, но будешь ёрзать до конца жизни.
Выпили.
Лёша. Мне кажется, это не про меня.
Его собеседник. Что не про тебя?
Лёша. Ну, про место. Про занять чужое. … Здесь красиво, если подумать.
Его собеседник. Ага. Только мыши.
Лёша. А у нас уже всё, закончилось?
Его собеседник. Не, в холодильнике ещё одна.
Лёша. И
Его собеседник. Да нет, это всё…Завтра голова будет тяжелющая.
<…>
глава 52.
Юра проснулся вечером и вправду с трудом поднял голову со стола. Посмотрел в окно — он всё там же, огляделся вокруг — он всё там же. «Александр Иванович! Александр Иванович!» — покричал он вчерашнему собеседнику. Но никакого Александра Ивановича не было.
Вместо этого перед ним сидел некто худосочный, сутулый, патлатый, едва старше его. Превратив кухню в библиотеку, он что-то лениво черкал себе в записную книжку.
глава 53.
— А Вы чего здесь делаете? — спросил Юра.
— С ума сошёл? Живу здесь — оторвался сутулый.
— Тогда я ничего не понимаю. И давно?
— В смысле? Всю жизнь. Всю свою жизнь. Жизнь видишь лучше всего, когда наблюдаешь её из единственного окна — растянул патлатый.
— Ладно. Ладно. А обезболивающее есть какое-нибудь?
— А ты выпей со мной. Хочешь выпить со мной?
Я вот домой воротился, купил себе на ужин какого-то сладкого вина.
— А по поводу?
глава 54.
Да, это был самый непризнанный талант из всех возможных. В течение всей жизни его никто не признавал, и чем дальше было, тем только хуже. Сначала при его появлении и уходе над ним посмеивались, потом даже начали бить, а потом перестали замечать. Недостаток внимания он компенсировал тем, что теперь постоянно думал только о себе, чем окончательно загубил свой талант. Чем окончательно загубил талант? — вот был теперь главный вопрос его жизни. Всё остальное начиналось его собственной мыслью, а заканчивалось чей-то чужой. Был же талант, куда делся? Чрезмерная рефлексия? Уход в абстракции? Слабое здоровье? Травматичное детство? Да, тяжёлое детство, почему бы и нет? Пусть сегодня будет детство. Здесь много что можно вспомнить. Правда, рассказы о нём помогут только одолжить денег. Но и это неплохо, ведь денег у него отродясь не водилось, он всегда был немного этого выше. Ему одалживали, но таланта за ним не признавали, потому что народ пошёл мнительный, и им подавай доказательств.
глава 55.
— Народ пошёл мнительный, им подавай доказательств, — кричал он Юре, но не на Юру, а от досады — а ты посмотри на них, самопровозглашённая интеллигенция, бляди пропойные, никакой рефлексии. А у меня боль внутри, боль прекрасная, необъятная, невыразимая, и они отмахиваются от неё, как…
— Ну так и оставь свои попытки извлечь из неё хоть что-нибудь. Лучше просто продолжай жить. Смотри на мир с открытыми и пустыми глазами. Люби кого-нибудь и желательно себя, а если не получается, то лучше никак к себе не относись.
— Что значит никак не относись? Я тебе говорю, у меня боль внутри, боль невыразимая, боль прекрасная…
— Ладно. Ладно. А обезболивающее есть какое-нибудь? — оборвал Юра, у которого зуб теперь действительно болел невыразимо.
— А ты выпей со мной. Хочешь выпить со мной? Я вот домой воротился, купил себе на ужин какого-то сладкого вина.
— А по поводу?
— Как-то в жизни кисло по-особенному.
— Да, с этим ничего не поделаешь.
— Дни что ли коротковаты. Жизнь коротенькая.
— Хотя бы пошлости не говори — Юра тоже не был настроен признавать его талант.
— А знаешь, иногда так противно на душе, что так и хочется ляпнуть пошлость. Вот прям в глаза.
— Кому?
— Да хоть себе. Вот стоишь перед зеркалом и говоришь себе, не знаю, жизнь прожить не денюжку найти — и морда сразу кривится сама собой.
— Да-да, понимаю.
— Да все понимают.
— Да, и я понимаю.
— Так значит выпьешь со мной?
— Не, с тобой мне тоскливо как-то пить.
— Ну конечно, — естественно он обиделся — я же, видите ли, не великий поэт.
— Я не поэт, я просто много пью.
— Ну конечно. Я тебе это и говорил. А тут приходит этот удолбанный и говорит, мол, это круто, это круто. А потом ещё Виктор Константинович…
— У тебя обезболивающее есть?
— А это не круто, это конъюнктура называется. Много знаешь слов с твёрдым знаком? Так вот это одно из них. Конъюнктура. Бред. «Список не удастся, не женюсь, куда сейчас» — что это такое вообще? Как там дальше?
— Я-то откуда помню?
— Потому что надо писать про себя и для себя. Тогда получается честно. Вот послушай, это про моё детство.
глава 56.
Мой папа бросил нас примерно в восемнадцать.
Кому там было восемнадцать, — мне, ему? —
История умалчивает, то есть
Умалчивает память. По привычке
Одно я принимаю за другое.
На самом деле всё умалчивает мама.
Она всё помнила, пока не начала
Пить водку, чтоб забыть хоть на немного.
С тех пор бухает сколько себя помнит,
А помнит мама, в основном, себя.
глава 57.
— Ну как?
Но Лёша уже разучился реагировать.
— Ну как?
Да какая разница, как? Бросьте монетку, решите, хорошо-плохо.
— Я, правда, хотел строчками про себя всё закончить, но ничего в голову не пришло.
Искры из глаз, а он про себя. Сознание бы не потерять. Нет, всё это точно было в другом порядке. Хотя как теперь вспомнить? Нет, лучше и не вспоминать.
глава 58.
Закройте глаза и перестаньте двигаться. Лежите спокойно. Вы всё сделали, вы больше никому ничего не должны. Расслабьте руки, расслабьте грудь, расслабьте слух.
Здесь нет никого и быть не должно. Здесь очень спокойно. Вам очень спокойно. Вы — единственный объект вашей мысли и больше никто.
Здесь тихо. Свежесть, если вы ещё способны её чувствовать. Дыхание замедляется, сознание замедляется, время останавливается. Повторите это про себя ещё раз, и ещё раз, и ещё раз. Повторяйте это про себя бесконечно. Это ваши слова. Это только ваши слова.
глава 59.
Эта история непременно должна была состояться и должна была быть закончена. Так что многое пришлось досочинить, ведь нельзя просто пересказывать обрывки фактов. Многое из досочинённого, правда, тут же пришлось выбросить — это были ненужные подробности и разъяснения, которые только оттеняли мораль истории.
Пришлось пожертвовать всем, чем мы так дорожим — временем, психологией, логикой, интригой — но, поверьте, без этого даже лучше. Есть начало, есть конец — чего ещё надо? «Надо бы покороче, если всё так непонятно» — жалуются мне герои, жалуются читатели. Но ведь и это предусмотрено: начинать же можно с любого эпизода, заканчивать любым, при желании можно менять их местами. Конечно, надо было раньше об этом предупредить, да всё не к месту было. Но, в конце концов, общепонятно, что так можно делать с любым текстом, так зачем здесь специально оговаривать? Только потому, что вместо увлекательных душевных метаний, перед нами неизвестный человек с больным зубом?
Знаете что, зубы часто болят гораздо сильнее души — да всем это известно, просто помалкивают.
«Про зубы хотя бы точно понятно, что они есть» — подсказал мне один из героев, но я тут с ним не согласен.
?.
А до доктора Лёша всё-таки дошёл.
Но это уже совсем неинтересно. Во-первых, никак не установить, когда это произошло, во-вторых, он к тому времени превратился в такую жалкую скорченную субстанцию, что сам окончательно перестал быть интересен.
Значит, придётся в очередной раз пожертвовать хронологией, чтобы оставить его здесь, в таком положении. Глаза закрыты, тело обездвижено, рот широко открыт, доктор заглядывает в него и видит зубы.
— Ничего не понимаю. Я, наверное, сошёл с ума, но…
— Ну вот же, тот, крайний сверху, вот же…
— Да-да, я понимаю, понимаю… Конечно, я могу его Вам выдрать, потому что его не надо лечить — добродушно улыбнулся доктор.
Юра, конечно, сделал вид, что это смешно, но от растерянности даже вышел не в ту дверь.
список магазинов, где можно приобрести журнал, по ссылке
