Перед тем, как говорить о современном искусстве одного из древнейших стран Востока, важно отметить, что восточное мировосприятие в корне отличается от западного мышления. То, как западный человек воспринимает мир и как смотрит на встающие перед ним невзгоды, полностью отличается от миропонимания восточного человека. Первым доказательством служит, например, Дао — вечное течение жизни, где главная задача человека — непротивление. Последнее для западного человека просто немыслимо. Европеец не представляет себя в пассивной позе, наблюдающим за всем происходящим. Он как Прометей готов ценой жизни украсть самое драгоценное и важное, что есть в божественном кладезе. Т.е, цель западного человека — трансформация окружающей действительности, что абсолютно обесценивается восточной традицией, так как, по их мнению, нету смысла вмешиваться в мировую гармонию, поскольку человек не стоит выше космического разума и не может его превзойти своими интеллектуальными способностями. Единственное, что остается на дне ящика Пандоры — надежда. Так же и в случае восточной культуры — пассивное смирение и надежда на лучшее. Свидетельством последнего является Нирвана в буддизме, Дао в китайской философии, индусский джайнизм и т.д.

Но, помимо других восточных воззрений на мир, особенно удивляет персидский вариант представления мироздания. Зороастризм, как мы знаем, известен далеко за пределами Востока. Не зря известнейшее произведение Ницше носит название пророка этой легендарной религии. Это новый идеал мудрости, переоценка западных ценностей, свежий взгляд на вещи. В зороастризме существует два бога — Ахура Мазда как воплощение добра, справедливости, света и Ахриман как знак хаоса, несправедливости, зла и неопределенности. Но самое удивительное, что эти два бога являются близнецами. То есть, добро и зло сосуществуют вместе и нельзя говорить которое из них стоит выше и которое — ниже. Если смотреть глазами западного человека, то добро всегда должно одержать победу, даже сам Господь-демиург всегда преследует добро, и все плохое и негативное, что происходит на земле, преследует благие цели. Получается, что западный человек даже в концепции зла вкладывает понимание добра, надеясь, что развитие истории, безусловно, имеет доброе и справедливое направление. Совсем по-другому смотрят на этот вопрос восточные люди: для них, как говорил Рассел, “есть что-то ограниченное и слишком человеческое в наделении добром и злом вещей, не относящихся к человеческим действиям”. Для Востока немыслимо оценивать явления, вещи, поступки, исходя из моральных критерий, потому что даже если в них человек играет какую-то роль, то точно не решающую. Он всегда является «жертвой» обстоятельств, а в лучшем случае руководствуется волей Бога.

Если попытаться решить этот вопрос, пользуясь «философским» инструментарием, то за этими возвышенными понятиями как добро, справедливость, лежит желание счастья и удовольствия. Все что нам причиняет боль и не соответствует нашим ожиданиям — чистое зло, а что потакает нашим желаниям и удовлетворяет — сущее добро. Так восточный человек отлично понимает эту тонкую и хитрую игру человеческой натуры, поэтому вовсе не старается заниматься самообманом, демонстративным гуманизмом и т.д. Для него мир индифферентен к человеческим чувствам и надеждам и единственное, что остается человеку — это смириться перед безразличием вселенной и плыть по течению.

Таким образом, эти два персонажа иранской мифологии прямым образом показывают всю тонкость миропонимания восточного человека, для которого добро и зло суть одно и то же. По этой же причине, все восточное искусство из себя представляет не слепое стремление к самовыражению, самореализации, а проявление, открытие вселенской мудрости через свои произведения, что делает их культуру поистине мистической и загадочной. Если западная культура — это культ самовлюбленного Эго, то восточная — стремление слиться с «волнами» Абсолютного разума. Восток не бунтует, как Запад, в лице Прометея, потому что осознает свою ничтожность перед силой Мировой души.

***

Интересно наблюдать, каким образом современное европейское искусство влияло на иранскую культуру. Если 20 век для Запада — это поле для непрекращающихся экспериментов, отрицание классиков и их наследия и т.д, то Восток берется за противоположную позицию. Иранские молодые художники 60-ых годов не хотели просто имитировать, мимикрировать европейский стиль мышления, а старались связать их восприятие действительности с своими древними традициями. И именно тогда, в начале 60-ых годов возникло новое направление — Саккахана (saqqakhana), в основе которого лежала идея возрождения, актуализации древнеперсидской культуры. Представители этого направления обращались к старым шиитским, доисламским традициям, разным амулетам, талисманам (последние, в большей мере были связаны с поклонением солнцу), керамике, каджарской живописи и т.д.

Важно заметить, что в течение формирования этого нового модернистского направления, появились две конкурирующие группы художников: первые были заинтересованы исключительно абстрактной живописью, а другая группа в основном вдохновлялась живописью периода Каджаров, отдавая свой долг принципам фигуративной живописи. Таким образом, в современном искусстве Ирана как абстрактное, так и фигуративное искусство успешно смогли развиваться бок о бок. Представители этих групп очень отличались друг от друга своим художественным языком, но самое главное и ключевое, что их связывало — это обращенность к своим истокам и истории своей культуры, с желанием ее модернизировать.

Одним из представителей школы саккахана является ирано-армянский художник Маркос Григорян. Маркос родился в маленьком русском городке в 1925 году. Трудно было бы не догадаться, что судьба этого художника тесно связана с печальными событиями Геноцида. Семья художника, сумевшая убежать от геноцида, сначала обосновалась в городе Кропоткин, а потом переехала в Тегеран, где мальчик получил свое первое, но базовое художественное образование. В дальнейшем, благосклонная судьба дает ему возможность продолжить свое обучение в Мекке изобразительного искусства — в Риме, в Академии изящных искусств. Естественно, такой человек, имевший своеобразное эстетическое миропонимание с классическим западным образованием, был новым открытием для восточной культуры. Далее он начинает заниматься ковроделием, становясь первым человеком, кто задумался втянуть в историю модерна это направление. Он придумывал разные модернистские орнаменты для ковров, эскизы которых можно найти в Армении — в Музее искусства Ближнего Востока. Помимо этого, он первым стал использовать землю или глину, как материал для рисования. Оригинальность этого смелого поступка вне всяких сомнений. Во-первых, это новый шаг к становлению современного искусства, что подразумевало низвержение, отрицание классических традиций, и, во-вторых новый способ самовыражения. Как мы помним, представители Саккахана вовсе не ограничивались демонстративной, экспериментальной частью живописи: любой элемент, орнамент имеет свое символическое значение. Так же и в случае Маркоса, земля — это новый способ сближения обыденной, крестьянской жизни с изобразительным искусством. Часто смотря на картины великих мастеров мы чувствуем некую отрешенность, отдаленность от их произведений, понимая, что все, что бы не было изображено, не коррелирует с нашим бытом и обыденными ритуалами. Но символический синтез земли и холста словно решает это противоречие, несмотря на начальную непривычность для зрителя. Здесь земля словно сама говорит со зрителем, не надо ее изображать, передать через тонкие переходы оттенков и т.д, земля сама встает перед зрителем, кричит о своем существовании, заодно становясь предметом искусства. Последнее новшество является в сущности самым важным и ценным открытием не только в иранском, но и в мировом искусстве.

Следующий известный представитель школы саккахана — Хусейн Зендеруди, каллиграфист и живописец. Родился Хуссейн в 1937 году в Тегеране. Получив там образование, будущий художник получает предложение от парижской академии художеств, чтобы продолжить свое обучение за его стенами, с чем он с удовольствием соглашается. Таким образом, если местом самосовершенствования для Маркоса становится Рим, то для Хуссейна — Париж. Можно смело сказать, что эти два ключевые города смогли развить неповторимый талант двух юных экспериментаторов. Для Хуссейна основным видом творчества становится каллиграфия, о чем он говорит: «Я не каллиграфист, а знаток каллиграфии, как архитектор, который использует камень и кирпич, чтобы построить здание, так и я использую каллиграфию, чтобы построить свои картины». Каллиграфия, к сожалению, не так популярна на Западе, но ее распространенность на Востоке обусловливается несколькими немаловажными факторами: в исламе жестко запрещается изображение живых существ, потому что таким образом, человек, якобы, пытается уподобляться Богу. Поэтому, чтобы утолить жажду творческой деятельности, восточные люди начинают заниматься каллиграфией. Следующий удивительный момент связан со сакральным пониманием Корана. Если в Библии мы имеем дело с пересказом апостолов определенных событий, то Коран — это речь самого Аллаха. Исходя из этого, любое слово и изречение Корана имеет сакральную ценность. По этой же причине каллиграфия становится настолько популярной именно в восточной культуре. Именно поэтому искусство красивого письма еще раз раскрашивает, придает изящность ценным наставлениям Аллаха. Но творчество Хуссейна это своеобразный симбиоз традиционной каллиграфии и модернистского понимания вещей. Его работам присущ высокий, восточный эстетизм и изящность, сопряженной с сакральной атмосферой. Зритель словно теряется в замысловатых кругах персидских букв, лишь предаваясь эстетическому наслаждению.

И еще один из выдающихся мастеров иранской живописи — Парвиз Танаволи. Парвиз родился в 1937 году, в том же году, что и Хусейн. До 1989 года Парвиз жил и творил в Канаде. На данный момент, Танаволи является самым дорогим иранским художником. Цена его картин достигает вплоть до 9 миллион долларов. Удивительно, но Парвин был против направления саккахана и думал, что оно со временем утратило свой сакраментальный дух, полностью завися от коммерции. Парвиз больше всего известен своей легендарной серией произведений под названием хич (heech), что с иранского переводится как «ничто». Это концепция связана с суфизмом — с исламским мистическим крылом, для которых существовал способ прямого обращения и причащения к Аллаху, о чем и речи не может быть в ортодоксальном исламе. А следующая концепция, которая легла в основу его творчества — создание Богом мира из ничего. Таким образом, скульптуры Парвиза — это своеобразная передача истории формирования материи, что еще раз подчеркивает мистическую и сакраментальную направленность художников этого направления. Его творчество можно связать с философским направлением экзистенциализма, где человек сталкивается с ничто и пытается преодолеть его. Своеобразная серия скульптур Танаволи, пропитанная духом экзистенциализма представляет зрителю формирование, «рождение» материи, как это случилось в первый день сотворения мира, когда Бог создал из «ничего» всю вселенную. Танаволи становится демиургом, конструируя свой собственный мир вещей.

Подводя итоги можно сказать, что современное искусство Ирана полностью отличается от западного крыла, где на первом месте был экспериментально-новаторский дух и акцентирование на форму в том случае, когда иранские мастера видели в модернистских инструментах лишь способ возрождения древнеперсидской мистической культуры и переосмысления действительности.

Рузанна Лазарян