История палестинской литературы неотделима от борьбы палестинцев за освобождение, а также от политических и этических вопросов, связанных с сопротивлением поселенческому колониализму и оккупации. В своей статье в журнале Jacobin Башир Абу-Маннех на примере трех произведений анализирует связь палестинской литературы с политическим контекстом борьбы за свободу.

Башир Абу-Маннех — исследователь постколониальной литературы, заведующий кафедрой антиковедения, английского языка и истории в Кентском университете. Он является автором исследований, посвященных литературам Ближнего Востока, марксизму и постколониальной теории.

Публикуется перевод статьи.

С 1948 года, после Накбы[1], палестинские писатели достигли вершин мастерства в описании народных лишений и перспектив освобождения в арабском мире. В их романах прослеживаются изменчивые отношения между литературной формой и коллективным действием, эстетикой и политикой.

В 1948 году палестинцы потеряли родину и стали беженцами, рассеянными по арабским странам и за их пределами. Накба, таким образом, знаменует собой исторический процесс лишений и поражений, в ходе которого колониальное поселенческое движение вытеснило народ, отняло у него землю и заменило его рабочими-поселенцами. Палестинцам потребовалось более 10 лет, чтобы заново организовать свои политические движения и сформулировать их цели — сначала под эгидой арабского национализма (которым часто пренебрегают как объектом исследования), а затем, после 1967 года, в рамках нового палестинского национализма.

Период с 1967 по 1982 год характеризуется подъемом и падением палестинского национализма, как в плане возможности общеарабской революции, так и в плане светской вооруженной партизанской борьбы. После падения Бейрута в результате вторжения Израиля в 1982 году наступил общий политический упадок, который прервала первая интифада в 1987 году[2] — последний значительный акт массовой народной мобилизации. Восстание было подавлено Израилем и затем использовано Организацией освобождения Палестины (ООП) для своих целей в переговорах в Осло[3].

С 1993 года ни о каком массовом организованном восстании говорить не приходится. Остаются лишь небольшие очаги сопротивления. Они, в свою очередь, искажены религиозными движениями, такими как ХАМАС, которые используют исламские националистические категории (например, джихад), тем самым ограничивая универсальный потенциал палестинской истории.

Длительный период с 1993 года характеризуется провалом национального проекта, приходом к власти коллаборационистской Палестинской национальной администрации, которая сотрудничает с Израилем в управлении оккупированным Западным берегом, а также противодействием ей со стороны народного фундаменталистского движения. Этот период также отмечен войной против угнетенного народа, политицидом[4] палестинцев и бесконечным расширением колониального поселенческого проекта на оккупированных с 1967 года палестинских территориях.

В глобальном контексте продолжающейся «войны с террором» палестинцы воспринимаются уже не как народ, стремящийся к деколонизации и обладающий правами, а как террористы и ходячие бомбы, как это показано в израильском сериале Netflix «Фауда».  В редких случаях их воспринимают как группу отдельных жертв, достойных жалости, и еще реже — как народ, чьи права нарушались Израилем на протяжении поколений. Эта история связана с палестинским романом важнейшим образом.

Материалистический анализ палестинского романа помогает прояснить динамику колониализма, сопротивления и литературного процесса. Такой анализ позволяет выявить взаимосвязь между социально-политическими явлениями и художественными формами. Каким образом политическая мобилизация создает, ограничивает и формирует культуру? Как литература выражает исторические возможности? С чем связаны изменения, происходящие с романной формой?

Универсалистская перспектива

«Возвращение в Хайфу» Гассана Канафани[5] было опубликовано в 1969 году, когда палестинцы и арабы активно сопротивлялись оккупации и стремились к революционным переменам. В произведении показано противостояние между беженцами, вернувшимися в свой дом в Хайфе после израильской оккупации Западного берега и Газы в 1967 году, и новым жильцом этого дома — выжившим в Холокосте, который взял на воспитание палестинского ребенка, случайно оставиленного в хаосе изгнания во время Накбы.

В «Возвращении в Хайфу» описывается встреча между израильтянами и палестинцами. Это сложный рассказ о травмах, которые привели к переплетению их историй после 1948 года. Ключевая сцена — диалог между главным героем, беженцем-отцом, и его сыном, оставленным в Хайфе в 1948 году и затем воспитанным израильтянином. Отец говорит:

«Когда ты перестанешь считать, что слабости и ошибки других оправдывают твои привилегии?.. Ты должен понять все правильно, и я знаю, что однажды ты поймешь это. Ты осознаешь, что величайшее преступление человека, кем бы он ни был, — это хотя бы на миг поверить, что слабость и ошибки других дают ему право жить за счет этих людей и оправдывать свои собственные ошибки и преступления».

Тематически здесь многое упирается в это «однажды ты поймешь». Какая форма политики и какая стратегия могут привести к такому пониманию? Канафани не дает ответа, но подчеркивает важность самого вопроса: «Человек в конечном счете — это его дело. Ты так сказал, и это верно. Но какое дело? Вот в чем вопрос».

Очевидно, что для Канафани родина означает будущее, основанное на принципе всеобщего равенства. Это гуманистическая суть произведения и той действительности, которую оно предвещает.

Обе проблемы — преследование евреев и лишения палестинцев — можно решить только в универсалистском ключе. Ограниченный национализм и принудительное выселение не подходят; нужны категории, которые могут понять и разделить все люди. Никого нельзя насильно выселять из своего дома. Ни у кого нет права заставлять других жить в изгнании и нужде. Именно эти истины универсальны.

«Человек в конечном счете — это его дело»

Повесть «Возвращение в Хайфу» реалистична по форме. В ней подчеркивается историчность описываемых событий. Как и в произведениях классического реализма, здесь заметен демократизм автора, который стремится дать голос бесправным, а также показать, что индивидуальные усилия важны как часть коллективного действия. Для Канафани настоящее можно понять и изменить, а будущее требует организованной борьбы и внутренней трансформации.

Конец агентности

Чтобы оценить значение и особый исторический момент публикации «Возвращения в Хайфу», достаточно сравнить его с романом Джабра Ибрахима Джабра[6] «Другие комнаты», изданным в Багдаде в 1986 году. Джабра, известный палестинский писатель, переводчик и культурный деятель, написал семь романов и множество критических исследований. Его судьба — это судьба нищего палестинского беженца, ставшего арабским интеллектуалом в эпоху деколонизации.

В этом коротком позднем романе нет ни одного из тех элементов, которые были характерны для прозы Канафани. Повествование непростое для понимания, главный герой растерян и отчужден. У него экзистенциальный кризис, он не в состоянии выяснить элементарные вещи о себе и своем окружении — не знает, как его зовут, где он находится и где работает. Движение бесконечно, но направление отсутствует, поэтому повествование лишено связности. Единственное, что известно точно, — кошмар никогда не закончится. Сопротивление в «Других комнатах» не просто бесполезно, но и вообще отсутствует как вариант, который можно рассмотреть и отвергнуть. Неудачам и поражениям нет конца.

В ранних произведениях Джабра попытки отдельного человека изменить мир играли более важную роль. В «Других комнатах», напротив, такого рода агентность подавлена репрессивным государством и растворена в потоке бреда. Безнадежность и бессвязность в «Других комнатах» отражает конец революционных коллективных действий.

Тупик?

Последний пример — роман «Незначительная деталь» Адании Шибли[7], опубликованный в 2016 году. Писательница принадлежит к новому поколению авторов, появившихся после Соглашений «Осло». Две более ранние работы Шибли трудно отнести к какому-либо жанру или дать им определение из-за стилизованности повествования. Однако ее последний роман написан иначе: его чтение захватывает, он ярко отражает нынешнюю ситуацию политического тупика, войны и уничтожения Палестины. В книге ощущается притяжение прошлого — роман обращается к Накбе как к центральной теме, которая рассматривается через инцидент с изнасилованием бедуинской девушки. Этот случай и есть «незначительная деталь».

После подписания соглашений в Осло Накба вновь появилась в политическом сознании палестинцев, тем самым подчеркнув произошедший политический отказ от беженцев и возвращение к основным экзистенциальным проблемам палестинской идентичности — изгнанию и бесправию. Однако «Незначительная деталь» отличается от более ранних книг о поражениях и потерях.

С одной стороны, роман затрагивает традиционные для палестинского модернизма темы — распад связей и бесконечный поиск смысла. Описывается инцидент, который необходимо расследовать, чтобы узнать правду о событии и осмыслить его.

Однако документальный стиль Шибли отодвигает на второй план экзистенциальные переживания. Расследование преступления не открывает читателю ничего нового. Повествование циклично: в финале рассказчица-палестинка находится в ситуации, похожей на ту, в которой оказалась бедуинская девушка в 1948 году, — она окружена солдатами, над ней нависла угроза. Мало что изменилось с тех пор. История — это не развитие и не прогресс, а повторение с небольшими вариациями «незначительных деталей». Прошлое преследует героиню, живущую в оккупации, и становится ее настоящим. Она сама всего лишь очередная «незначительная деталь» истории.

Эстетический подход Шибли позволяет ей удачно изобразить колонизацию как продолжающийся процесс, а не единичное событие. Однако недостаток такого подхода — в утрате исторических деталей. В романе почти нет различия между периодами истории, а страдания  современной женщины из среднего класса Западного берега уравниваются с трагедией бедуинской девушки, изнасилованной и убитой израильскими солдатами в 1948 году. Эти различия очень важны и их следует артикулировать.

В «Незначительной детали» изнасилованная девушка лишена голоса и имени. Она бессвязно лепечет, пускает слюни, от нее плохо пахнет. О ней говорит либо израильский преступник, либо палестинка из среднего класса (оба персонажа психологически нестабильны). Ее историю также рассказывает статья в газете, прочитав которую женщина с Западного берега отправилась в Израиль. Вызывает недоумение роман, который воспроизводит подобное замалчивание в журналистике и в исторических нарративах. 

В этом и заключается проблематичность авторских решений, поскольку они могут привести лишь к воспроизведению истребления, а не к его изобличению. Бедуинская девушка в книге выглядит скорее как повествовательный прием. Реалистический роман изобразил бы ее иначе, а настоящее в таком произведении было бы возможно изменить. Модернистский роман фиксировал бы утрату возможностей для освобождения и одновременно оплакивал бы ее. Однако «Незначительная деталь» иная.

Эстетический подход Шибли служит ответом на логику усиливающейся колониальной войны и истребления, в которой дегуманизация влечет за собой уничтожение определенной группы людей. Дегуманизирующей логике сопротивляется повторяющаяся в романе фраза «Побеждает человек, а не танк».

Тем не менее, читая роман Шибли, возникает ощущение, что побеждает именно танк. Эта фраза повторяется на иврите, и она заставляет замолчать палестинскую жертву. В отличие от фразы Канафани «Человек — это его дело», у Шибли это выглядит насмешкой, а не приверженностью гуманизму. Колониальные завоеватели, рассуждающие о «человеке вообще» — это пустая и устаревшая ирония[8].

Как и в более ранних произведениях палестинского модернизма, коллективное сопротивление в «Незначительной детали» отсутствует. Но здесь появляется новый регистр. Форма романа не сопротивляется и не борется с историей, которую он рассказывает, и не защищается от суровой реальности. Будущее воспринимается как повторение прошлых травм, что выглядит как приверженность определенной эстетике, независимо от ее этических последствий. 

Однако стратегия регуманизации всегда была сильной стороной палестинской литературы, что ярко демонстрируют современные писатели из Газы, такие как Атеф Абу-Сейф и Найруз Кармут. Их взгляды перекликаются с мыслью, лаконично выраженной антивоенным этическим философом Джонатаном Гловером: «Уважение к достоинству — одно из величайших препятствий на пути к зверствам и жестокости. Труднее пытать или убивать друг друга, если мы признаем общий моральный статус для всех людей». Канафани согласился бы с этим.