Капитализм и социализм — не просто два варианта устройства экономики, это также два варианта организации времени и пространства. Проиллюстрируем их известной цитатой из Кастанеды, где дон Хуан обращается к автору: «Смерть неуклонно идет по моему следу. Поэтому места для сомнений и сожалений я оставить не могу. Ты же, в отличие от меня, ведешь себя так, словно ты бессмертен, а бессмертный человек может позволить себе отменять свои решения, сожалеть о том, что он их принял, и в них сомневаться. В мире, где за каждым охотится смерть, приятель, нет времени на сожаления или сомнения. Время есть лишь на то, чтобы принимать решения».

Ситуация цейтнота, из которой говорит дон Хуан, является социалистическим вариантом организации времени. Корни его — в «теологическим» наследии социализма: идея светлого будущего представляет собой секуляризованный вариант христианской идеи «тысячелетнего царства Христа». Отношение к нему само по себе отдельный большой сюжет христианской истории, грубо можно наметить 2 основные позиции: «практическую/революционную», представленную разнообразными милленаристскими движениями (которым в данном смысле наследует социализм), и «теоретическую/консервативную», представленную официальной церковью. Если милленаристы трактуют его как реально возможное и ожидаемое событие, которое должно наступить после второго пришествия, то для церкви это скорее абстракция; оно уже наступило и закончится вторым пришествием. Отсюда разное отношение ко времени: первые торопятся, у них мало времени, их не устраивает настоящее, они ждут разрыва с ним и стремятся приблизить его; вторые ничего не ждут, довольны настоящим, поэтому «тянут» время, подчеркивают непрерывность и традиционность.

Дохристианское время — это цикл, вечное возвращение «того же самого»; христианство принесло революционную идею конечного линейного времени, разрывающего цикл. Однако историческая роль церкви как «удерживающей» мир на практике ведет к преобладанию консервативных тенденций над революционными, и, соответственно, к предпочтению линейного времени к циклическому. Идею бесцельного процесса и бесконечности времени наследует буржуазия (французская революция, кстати, активно использовала отсылки к античности): они нужны для функционирования капиталистической экономики, в частности, кредитов — вряд ли кто-то будет давать в долг, если со дня на день ожидается второе пришествие. Но возвращается не просто «то же самое», а «то же самое, только лучше» — годами мы видим один и тот же шампунь с этикеткой «новинка!»; Функционирование экономики принципиально не имеет конца и цели, а «невидимая рука рынка» никогда не может закончить свою работу. Отметим эту «невидимость»: классическая модель рынка основана на том, что его участники действуют независимо; чтобы обеспечить независимость наверняка, надо сделать так, чтобы они в принципе не знали что делают другие, т.е. попросту чтоб они не видели друг друга. Это важное условие рынка, поэтому система должна создавать и поддерживать «рифленое» пространство, организовывать ниши/складки, скрывающие участников друг от друга (для этого в России, например, есть специальная Федеральная антимонопольная служба).

А вот если у тебя мало времени, а задача ни много ни мало — «изменить мир», то надо четко понимать, когда и что произойдет, т.е. нужен план — с-(за-)планированная экономика. Планирование предполагает, что все координируют свои действия, т.е. действуют зависимо, и поэтому все должны видеть всех, соответственно, пространство должно быть полностью просматриваемым, однородным, «гладким». Торопящийся человек вообще раздражителен, ведь в ситуации цейтнота (пятилетки) любая мелочь приобретает большое значение, отсюда интерес тоталитарного государства ко всем сферам жизни, «политизация мелочей». Но пространство экономики это как пространство квартиры — если его не очищать/убирать, то оно перестает быть гладким, оно захламляется, в нем образуются складки, или «теневая» экономика. В свою очередь нежелание постоянно помнить о смерти постепенно уводит от линейного времени к циклическому. В итоге социалистическое пространство-время мутирует в капиталистическое, а дон Хуан обнаруживает себя в супермаркете в поисках «нового» шампуня.