На Афише вышла статья c любопытным сюжетом: журналист отправляется к «госпоже», чтоб написать об этом статью в духе «БДСМ на своей шкуре». Обычно рассказ журналиста — это взгляд мимоходом через щель в заборе, ведь он (как актер) не может стать тем, про кого пишет, не перестав быть собой, т.е. журналистом. Однако в данном случае перед нами как раз попытка автора стать своим героем: он решает пережить опыт такой БДСМ-практики как «публичное унижение» и для этого сделать каминг-аут, опубликовав статью от своего имени и со своими фотографиями.

Статья начинается с описания «госпожи», т.о. нам сразу дают понять, что мы находимся в той области БДСМ, которая была названа в честь Леопольда фон Захер-Мазоха. Мазох писал тексты и о его текстах писали тексты, т.о. мы имеем некую оптику для рассмотрения попытки нашего автора, и наш вопрос сводится к тому, можно ли считать публикацию этой статьи мазохистской практикой (при этом исходим из допущения, что материал написан «на голубом глазу», без скрытых отсылок к Мазоху). Сравним некоторые моменты нашего текста с классическим текстом Мазоха «Венера в мехах».

В обоих случаях все начинается со знакомства с «госпожой». Вот первая встреча Северина с Вандой: «Вот она — Венера — только без мехов… Она не крупная, но и не маленькая. Головка — скорее привлекательна, пикантна, в духе эпохи маркизы Помпадур, чем красива в строгом смысле» («Венера в мехах», с. 33). А вот наш журналист: «Передо мной же стоит женщина приятной, но довольно простой внешности, в пуховике и джинсах, с туристическим рюкзаком за спиной». Можно сказать что по типажу «привлекательная-но-не-красавица» они похожи, но главное — у обоих есть меха, пусть вот втором случае в упрощенном и массовом варианте пуховика.

Журналист рассказывает о контракте с «госпожой» (похоже, в статье описывается такая его часть как программа). Он тоже поеден молью массовости: «список услуг, оказываемых госпожой, — клиент помечает нужные. Похоже на меню в пиццерии, где вы можете по своему вкусу добавлять топинги». Сравнение с фаст-фудом вполне уместно — конструирование фантазма не отменено, ведь это ключевой для мазохиста момент, однако сведено к минимуму; автор поступает в рабство к «госпоже»… на час, так и видишь, как через час она крикнет «свободная касса». Сравните с «Венерой»: договор является бессрочным, «госпожа» по нему ни к чему не обязывается, и в дополнение подписывается записка в духе «Прошу никого не винить в моей смерти» («Венера в мехах», с. 104). Наличие договора/программы — вообще ключевой элемент мазохизма, как говорит Делез, это средство защиты создаваемого мазохистом фантазма от вторжения реальности. При этом Делез отмечает, что отличие садизма в стремлении к реальному и в предпочтении нечетких границ института явным требованиям договора («Представление Захер-Мазоха», с. 256).

В статье важны моменты ожидания: ожидание «госпожи» в холле гостиницы, в ванной, ожидание публикации, ожидание реакции на публикацию. Это проторенный Мазохом путь: по сути, после конструирования фантазма, оформленного подписанием договора, ничего и не происходит. Северин, перейдя в положение раба, находится в постоянном ожидании внимания «госпожи»; вообще, мазохист предпочитает «быть», а не «иметь», его выбор — пребывание в неком, по терминологии Мазоха, «сверхчувственном», т.е. выходящим за границы обычных чувств, состоянии. В «Представлении Захер-Мазоха» Делез определяет это ожидание как откладывание удовольствия, однако в дальнейшем он сместит акценты и выдвинет на первый план желание как «производство», не стремящееся к какой-либо цели (в т.ч. и удовольствию) и значит не ограниченное чем-либо. Однако удовольствие все–таки прокрадывается в эту схему в качестве угрозы прерывания «производственному процессу»; боль в этой схеме оказывается тем, что «охраняет» этот процесс («Тысяча плато», с. 257)

Итак, мы видим, что опыт, описанный журналистом, имеет определенное сходство с классической практикой мазохизма. Теперь вернемся к исходному вопросу, можно ли трактовать ли каминг-аут в статье как мазохистскую практику. Если исходить из указанных черт классического мазохизма, то ответ — нет, т.к. сам выход в реальное противоречит фантазматической природе мазохизма, создаваемой договором/программой. Так, Северин, подписывая договор с Вандой, меняет свое имя на Григорий; они вдвоем уезжают во Флоренцию, где их никто не знает, чтоб он мог исполнять роль ее слуги. Да, он подвергается унижениям — но анонимно; игра заканчивается с появлением третьего, который посвящен в тайну его личности. Опасность реального в том, что оно разрушает любую программу своей принципиальной непредсказуемостью, и журналист сообщает нам, что «госпожа» пыталась отговаривать его, говоря, что это противоречит практике и предлагая ему «классическое» анонимное унижение. Впрочем, автор признается, что он и сам не испытал унижения: «Нет. Фотографии и описанные события не кажутся мне унизительными». Похоже, движимый чем-то вроде любопытства, помноженным на желание разобраться в себе, он попытался получить новый опыт, признавшись в чем-то, при этом и сам толком не понимая в чем именно и почему именно в такой форме. В результате перед нами довольно необычный случай каминг-аута, однако к наследию Мазоха отношения он скорее всего не имеет.