Случается, что феноменальный ум, помноженный на внимательность, жизненный опыт и удачу, приводит к важному прозрению, отличающемуся внутренней стройностью и глубоким смыслом. Например, к такому: «Целому (обладающему целостностью) некуда себя показывать».

На всякий случай, чуть развернем этот тезис. Речь идет о том, что Целому некуда направить сигнал: «Если что, это я, Целое». Еще бы, ведь кроме него ничего и нет! Часть фигурирует где-то — внутри чего-то более крупного. Ведь часть — это не все. Поэтому части всегда есть куда о себе заявить. В свою очередь, всему (взятому как одно) фигурировать негде. Или, другими словами, ему некуда себя являть. А Целое — это именно все, что есть, ведь в противном случае оно — всего лишь часть, а никакое не Целое.

В общем, на первый взгляд, формулировка схватывает глубокое и свидетельствует о хорошем владении материалом. Более того, представляет собой вполне философский тезис. Сформулировал нечто подобное и жизнь прожита не зря — не зря были даны дни и годы, радости и невзгоды, раз до таких сфер поднялся, такое понял. Оправдал не только собственное существование, но и, быть может, жизнь многих.

Казалось бы. Ведь стоит приглядеться пристальнее, как «прозрение» оборачивается сущим кошмаром.

«Целому некуда себя показывать». Сказанное стройно?

Скорее, противоречиво. Ведь чтобы прийти к такому умозаключению, нужно сначала представить рядом с Целым некую площадку, куда оно могло бы себя предъявить, а потом мысленно эту площадку перечеркнуть. Разумеется, по итогам данной процедуры, что называется, остается осадок — после того, как рядом с Целым воображено нечто еще, зачеркивание мало что меняет.

«Целому некуда себя показывать». Сказанное обладает глубоким смыслом?

Скорее, отдает душком абсурда. Ведь если Целому действительно некуда себя показывать, данное обстоятельство не должно иметь никакого значения. В том, что Целому некуда себя показывать, не должно быть ничего особенного. Ибо если в этом имеется нечто специфическое и удивительное, то Целое — это, опять же, никакое не Целое, а всего лишь фрагмент. Ведь по-настоящему достойным удивления и выделения будет случай, когда некуда себя предъявить именно фрагменту.

Обстоятельство, состоящее в том, что Целому некуда себя показывать, является заслуживающим внимания лишь в той мере, в какой показывать себя куда-либо — обычное, общепринятое дело. Это как когда говорят: «Смотри-ка, все на работу пришли в брюках, а он — в одних трусах». А в каком случае показывать себя куда-либо — общепринятое дело? Когда мир представлен не Целым, а его отсутствием. Когда одни куски бытия предстают перед другими кусками. Но ведь, раз есть Целое (а мы, по крайней мере, строим этот разговор на том, что оно есть), никакое не-цельного мира нет и в помине. Раз есть Целое, показывать себя куда-либо — это уже не общепринятое дело, а, наоборот, нонсенс. И именно нонсенс стоило бы зафиксировать, если бы он имел место, а не правило. Никто же не станет фокусировать внимание окружающих на следующем обстоятельстве: «Смотрите-ка, никто сегодня не пришел на работу в одних трусах, все в брюках».

Говоря: «Целому некуда себя показывать», — почему-то вспоминают про мир, где Целого — нет, где одно не-целое показывает себя другому не-целому и делается это именно в силу не-целости обоих, чтобы эту не-целость хоть как-то сгладить (но не искоренить). Обратившись к этому миру, да еще представив его в качестве противоположности Целому, мы вновь ставим под сомнение целость того, что именуем Целым. В самом деле, разве может быть Целым то, у чего имеется противоположность? Разве может быть Целым то, что обретает себя через сопоставление с чем-то иным? Присутствие Целого, по идее, превращает мир, лишенный целостности, в фикцию, про которую лучше всего забыть раз и навсегда.

Утверждая, будто «Целому некуда себя показывать», мы не просто вспоминаем про иллюзорный мир, так еще и втискиваем в него Целое. Ведь, как показывать себя, так себя и не показывать можно только в этом мире, поскольку сама повестка самопрезентации уместна исключительно в его пределах.

Если Целому некуда что-либо о себе сообщить, даже элементарное «это я», то в этом явно нет никакой проблемы. Будь иначе, то есть страдай Целое из–за того, что ему некуда заявиться, оно, опять же, расписалось бы в своей не-целости. С другой стороны, в этом не и никакого достоинства. Это, так сказать, нейтральный факт. А если рассуждать философски, то нейтральный факт — это и не факт вовсе. Во всяком случае, если в течение пяти минут вы опишете мне кого-то из своих знакомых, то я покажу вам, что все изложенные вами сведения будут касаться либо недостатков этого человека, либо достоинств. Третьего не дано. Готов поспорить на что угодно. Нейтральный факт в расчет не принимается. Стало быть, указание на него — бессмысленно, нелепо.

Кстати, а почему невозможность сообщить о себе «это я» не является в случае с Целым проблемой или недостатком? Потому Целое есть так, словно его нет. И говорить «это я» буквально не про что (не про кого). Целое не показывает себя не только по той причине, что ему некуда себя показывать, но и по той, взаимосвязанной с ней до единства, что взятого в своем внешнем выражении, то есть взятого как нечто (отдельное), Целого нет. Не показывает, поскольку нечего показывать или сообщать. Потому Целому и некуда себя показывать, что внешний мир возможен только вокруг объекта или феномена — вокруг чего-то, но не вокруг а) ничего и б) «не чего-то», каковым и является — никуда ничем не являясь — Целое.

Окружающий мир по умолчанию окружает что-то, а не ничто. Что-то (та или иная определенность) предусматривает что-то еще (помимо себя). Лишь ничто и «не что-то» ничего не предусматривает. Другими словами, Целому некуда показываться именно в силу того, что феноменально никакого Целого и нет.

Обратим внимание на еще одну неслучайность: вовне сообщаемы (сообщимы) исключительно внешние данные — то, что имеет наружное значение. У Целого как у того, чем исчерпано вообще все бытие, внешних данных нет по определению. А говорить про то, у чего нет внешней стороны, то есть внешности как таковой, что ему некуда показываться, опять-таки довольно нелепо.

Вот мы и подошли к тому, что прозрение «Целому некуда себя показывать» являет собой яркое воплощение тщеты познавательных усилий. Ибо Целому некуда себя показывать в силу того, что… никакого Целого и нет!

Некуда себя показывать должно чему-то. Лишь такое обстоятельство подлежит выявлению. Впрочем, «чему-то» всегда есть куда показаться. Если же речь все время шла про ничем не выступающее, про почти ничто, про «не что-то», то ценность сделанного открытия до неприличия смехотворна.

«Если что, это я, Целое», — такое всегда есть куда сообщить. Себя всегда есть куда (и кому) показать. Некуда показывать лишь то, чего и нет (или что есть нефеноменальным, ноуменальный образом). Взаимосвязь здесь железная.

*

Проницательный читатель, познакомившись с моими выкладками и думая, что бы ему на это возразить (почему-то считается, что именно на возражениях и строится диалог), обязательно спросит что-то вроде следующего: «Не потому ли в качестве примера философского прозрения ты выбрал нечто заведомо сомнительное, чтобы его легче было разоблачить?»

Во-первых, признайтесь: выглядеть сомнительным оно стало именно после моего разоблачения. И выбрал я задачку отнюдь не полегче. Наоборот, перебрал и отклонил массу вариантов как слишком легкие для критического разбора.

«Из истины не извлечь выгоды», «добро не определяется по внешним признакам и необъяснимо внешними обстоятельствами», «любовь — это то, в чем пребывают, а не то, на что взирают со стороны», «рассуждающий о свободе, как будто она — объект для изучения, ничего о ней не знает», «свидетель возможен у хаоса, но не у порядка», «внешнему миру нечего взять от того, что самоценно». Вам эти формулировки более подходят на роль «вершин мысли»? Так ведь все они — всего лишь вариации развенчанного прозрения.

Во-вторых, предложите любую свою из так называемых «великих истин» или «мудростей» — я разделаюсь с ней сходным образом. Редуцирую, так сказать.

Не верите? Давайте проверим. Говорите вашу великую истину. Впрочем, не утруждайтесь. Раз вы почти приготовились ее сказать, стало быть, вы допускаете, что истина есть и что она выделима. И что в истине важно, что это — истина.

Так вот. Когда истина, взятая в своем абсолютном значении (относительные истины нас ведь не интересуют, правда?), имеется не в надуманном мире мыслителя, а реальным образом, оказывается совершенно неважным, что она — истина. Более того, абсолютная истина — это не столько описание, соответствующее реальности, сколько сама реальность и, как таковая, то есть как единственное, что имеется (что есть помимо реальности?), присутствует совершенно особым образом — в виде… отсутствия. Нельзя быть чем-то в отсутствие всего остального. Отсутствие всего остального не является выделяющим фактором для того, что имеется. А потому оно имеется невообразимым образом, то есть не в качестве чего-то.

Получается, что если для вас важно в истине, что это именно истина (не перепутать бы ее с чем-нибудь!), то вам подойдут исключительно относительные истины. Ведь именно относительная истина оставляет место для мнимого, кажущегося, ложного. В свою очередь абсолютно реальное — это еще и единственное, что есть. А таковому не от чего отличаться. Соответственно то, что это именно истина, в случае с абсолютной истиной перестает иметь значение.

Раз противоположного или иного абсолютной истине нет, стало быть, как-то уже все равно, что она — не что иное, как истина, не-ложь. А раз все равно, то, по-видимому, и не нужно нацеплять на нее имя, рядить ее в одежды. Ведь это будут чужое имя и чужие одежды. Не нужно рядить ее в какие бы то ни было одежды. Рядить ее в одежды «чего-то».

Абсолютная истина размещается по ту сторону каких-либо делений, включая и деление на истину и ложь. Мы же, полагая ее чем-то и полагая важным ее отличимость, ее истинность, то есть не-ложность, видим ее не там, где она есть. Точнее, где она есть так, словно ее (и вообще чего-либо) нет. Впрочем, это уточнение скорее опрокидывает, нежели подтверждает сказанное. Истины нет ни там, где мы видим ей место, ни там, где ей полагается быть, потому что ей полагается быть не только по ту сторону истины и лжи, но и по ту сторону бытия и небытия.

Итак, говоря «истина», мы имеем в виду лишь половинчатую, условную истину. Самим полаганием, будто истина есть «что-то», мы резко убавляем качество ее истинности. Или, лучше сказать, качество истинности той истины, о которой только и можем рассуждать. И какие мы после этого мудрецы?