Donate
Art

Как быть после иконы

Никита Сюндюков10/04/22 17:222.1K🔥
Александр Цыпков, Антон Беликов. Спаситель. 2020.
Александр Цыпков, Антон Беликов. Спаситель. 2020.

В проекте «После иконы» особенно поражают работы, написанные на городских стенах. Мне кажется, в этом очень много социального. То есть это именно преодоление индивидуалистической логики искусства, завещанной нам эпохой Возрождения, в сторону цеховой логики Средневековья, где искусство понималось как пересечение многих волений, образующих социальное пространство, а не максимальное напряжение одной воли.

Например, лик Спасителя, скрываемый в тени одной из московских транспортных развязок, возле железнодорожных путей. Едва ли эту икону смог бы увидеть кто-то, кроме городских люмпенов, тех, кто обычно выбирает такую местность для ночлежки. Но сам факт появления здесь лика Спасителя есть, во-первых, высвечивание этих складок, этих теневых пятен Москвы, образованных логикой развертывания урбанизации и естественным образом не замечаемых самими горожанами, а, во-вторых, конечно, наглядная иллюстрация того, что Христос — с малыми мира сего. Но вот эти два пункта нужно понимать именно в их взаимосвязи, то есть логика социального здесь отражает теологию.

Об этом, если я правильно понимаю, пишет Милбанк в «Теологии и социальной теории». Социологию часто противопоставляют теологии и её служанке философии, что вот мол последние занимаются баснями, а первая — самой действительностью. Иногда к социологии еще приплюсовывают биологию. Например, во всех непрофильных вузах на парах по философии студенты как один говорят, что человек — это социобиологическое существо, потому что они услышали эту идею на лекции 80-летнего профессора, скрытого или даже вполне явного диаматчика. Такие профессора поголовно захватили преподавание философии везде, кроме собственно философских факультетов.

Но второй член определения человека можно легко свести к первому, сказав, что то, как мы понимаем биологическое, определяется социальным. Да, «кто как хочет так и дрочит», но важно именно первое: именно динамика социальных фактов определяет регулярность, нацеленность и в конечном итоге смысл биологического воления. Мастурбация средневекового послушника и мастурбация современного подростка имеет между собой так же мало общего, что и античные мистерии с современными ситкомами, хотя технически это вроде бы одно и то же.

Антон Беликов. Поцелуй Иуды. 2016. Зайцево, ДНР
Антон Беликов. Поцелуй Иуды. 2016. Зайцево, ДНР

Милбанк, отдавая должное социальным теоретикам, идёт еще дальше. Действительно, биологическое может быть редуцировано до социологического, но социологическое в свою очередь должно быть редуцировано до теологического. «Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит». Процесс секуляризации необходимо осмыслить с позиций богословия, и тогда мы увидим, что понятие «мирского» необходимым образом включено в саму логику развертывания христианской истории, т.е., вообще говоря, «мирское» так же подчинено Провидению, как и «священное», и переход одного в другое — не аберрация, а необходимость. (Которую, вроде как, надлежит снять, но тут мы еще не можем говорить с полной уверенностью, поскольку само это снятие, думается, возможно только в апокалипсических тонах).

Так вот, возвращаясь к «После иконы». Идея уличного религиозного искусства мне очень напоминает сталкеровские артефакты. Ведь взрыв чернобольской АЭС в мире «Сталкера» — это именно секуляризация: радиация (священное) выскакивает за положенный ей предел и разливается по всей территории Припяти, преобразуя её биологическую и социальную структуру. Две эти структуры на своем пересечении образуют много разных феноменов, в том числе артефакты — сгустки радиационной энергии, прорывающие естественную логику социо-биологического (шире — физического) существования. Тут можно возразить, что артефакты — вещь чисто физическая, но ведь кто-то обозначает их именно как артефакты, и кто-то додумался их коллекционировать, а коллекционирование — уже феномен всецело социальный. Более того, артефакты, как я уже говорил, меняют социальную структуру Припяти: чем больше у сталкера артефактов, тем большим могуществом он обладает — и физическим, и социальным.

Лик Спасителя, нанесенный на стене городских трущоб — то же пересечение двух логик (но уже на ином уровне): социальной и богословской, тот же артефакт. Он появился там потому, что 1) его необходимость именно в этом месте продиктована секулярной и урбанистической логикой: священное вылилось за пределы церквей, но в городском пространстве оно распределяется неравномерно, концентрируясь там, где недостает естественного света или куда не доползает свет искусственный; 2) Христос все еще противостоит миру сего с его пластиковым величием, предпочитая компании фарисеев компанию алчущих и страждущих.

В этом смысле еще более показательно появление иконы «Поцелуй Иуды» на стене разбитой артиллерией донецкой школы. Ведь эта школа — именно социальный феномен, результат пересечения множества воль — сегодня это пересечение зовут «войной», которая, в отличие от спецоперации, началась 8 лет назад; и именно война, а не личная инициатива художника, определила, что именно этой иконе надлежит возникнуть (хочется сказать — «явиться» или даже «прорасти») именно в этой школе. В то же время из всех визуальных искусств только иконопись может смотреться в Донецке максимально естественно; какая-нибудь выставка умеренно классической живописи или хипстерский перформанс выглядели бы как придурь. Стены донецкой школы требовали иконописи.

(Кстати, это всё очень совпадает с логикой Флоренского, которого лидер «После иконы» Антон Беликов мягко критикует в своём интервью. Флоренский пишет, что иконопись — самое реалистичное из искусств именно потому, что иконопись всецело учитывает как законы материи, на которой пишется икона, и многого от этой материи не требует, скорее сама готова к ней приспосабливаться, так и законы социального окружения, которые приводят к возникновению иконы. Всё это Флоренский противопоставляет европейской живописи — последняя буквально выглядит искусством в «пробирке». Живопись требует крайне неестественных, вычурных материальных предпосылок и живопись же безразлична к своему социальному окружению: она сконцентрирована на самой себе и потому имеет плавающий контекст, её можно созерцать в любом пространстве при любых обстоятельствах без особого ущерба к смыслу изображаемого (хотя в музее при максимально искусственном освещении все–таки лучше)).

Антон Беликов. Погляди на небо. 2020. Москва
Антон Беликов. Погляди на небо. 2020. Москва

А теперь представьте, как вы встаете ранним утром, умываетесь, завтракаете, собираетесь на учебу или работу. Одеваете свою обычную куртку и мысленно готовитесь к тому, чтобы пятнадцать минут топать по своему будничному маршруту до метро или автобусной остановки. Маршрут этот пролегает через какой-нибудь темноватый железнодорожный переход, где асфальт разбит (муниципальные службы сюда не доползают, не прочерчено в годовом плане), а по углам тают грязноватые клочки снега с воткнутыми в них пластиковыми бутылками, хотя на улице апрель и снега быть уже не должно. Вы идете, идете, вы еще толком не проснулись, витаете в своих мыслях, пытаетесь удержать в голове еще не до конца улетучившийся сон, потому что спать приятнее, чем быть, и вдруг — среди всего этого мусора, этой серости и забытости ваш глаз цепляется за лик Спасителя. Вот так я понимаю «После иконы».

Comment
Share

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About