Автор: Мюррей Букчин

Перевод с английского: Ольга Шевченко

Американский философ Мюррей Букчин (1921 — 2006) считается приверженцем идей муниципализма. Естественная форма социальной общины по Букчину — соразмерный человеку муниципалитет или народная община, в жизни которой он принимает непосредственное участие. В этой книге он описывает значение города в социальной и политической жизни. Букчин жёстко критикует галопирующую урбанизацию и рассматривает ее как явление способствующее расслоению и атомизации общества наряду с другими негативными эффектами капитализма. Апеллируя к греческому происхождению слова «политика», как искусству управления городом-полисом, автор рассуждает о необходимости возврата к изначальной идеи демократии, как народовластия, где все решения принимаются при участии активных граждан, а не эфемерных «избирателей».

Несмотря на то, что текст был написан более 30 лет назад, он, как видим, не теряет своей актуальности и сегодня.

Урбанизация без городов

Любая повестка, стремящаяся восстановить и усилить классический смысл политики и гражданственности, должна ясно указывать, чем они не являются, поскольку сегодня между этими понятиями возникает путаница.

Политика — это не государственное управление, которое, увы, мы обычно имеем в виду, говоря сегодня о «политике». Граждане же — не просто «избиратели» или «голосующие». Государственное управление состоит из деятельности, в которую вовлечено государство: осуществление монополии на насилие, контроль над всем регуляторным аппаратом общества через юридические и нормотворческие органы, управление обществом с помощью профессиональных законодателей, армии, полиции, бюрократии, а также вспомогательных специалистов — юристов, педагогов, технический персонал и т.п. Государственное управление приобретает политическую окраску, когда так называемые «политические» партии в ходе различных властных игр пытаются занять должности, определяющие и осуществляющие политику государства. Подобная «политика» утомительно однообразна. Политическая «партия» обычно представляет собой высокоструктурированную иерархию, члены которой действуют по принципу «сверху вниз». Партия — государство в миниатюре, а в некоторых странах, особенно в современной России [1], она представляет собой государство как таковое.

Пример советского государства как партии логически продолжает существование партии в государстве хотя бы потому, что каждая партия происходит от государства, а не от граждан. Традиционная партия цепляется за государство, как одежда за крючок. Какой бы ни была эта одежда, она не является частью тела политики, а всего лишь прикрывает его. В этом явлении нет ничего подлинно политического: оно предназначено именно для того, чтобы сдерживать тело политики, контролировать его и манипулировать им, не позволяя ему ни изъявлять, ни даже иметь собственную волю. Традиционная «политическая» партия ни в коей мере не является производной или частью тела политики. Оставляя в стороне метафоры, «политические» партии вне власти — это реплики государства, а во власти — синоним государства. Партии создаются для мобилизации, командования, обретения власти и управления. Таким образом, партии столь же неорганичны, как и само государство: это наросты на обществе, не связанные с обществом и не реагирующие на него, если того не требуют нужды фракции, власти и мобилизации.

Напротив, политика — органическое явление. Она органична в самом прямом смысле, поскольку деятельность тела общества — или сообщества, если угодно, — укоренено в почве и питается от нее, подобно растению. Политика как вид деятельности включает в себя рациональный дискурс, расширение прав и возможностей общества, применение практического разума и его реализацию в совместной, подлинно вовлеченной деятельности. Это сфера жизни общества за рамками семьи и личных потребностей индивида, которая все же сохраняет чувство причастности, вовлечения и ответственности, присущее частным областям жизни. Для продвижения определенных политических взглядов и программ тоже могут появляться группы, но эти взгляды и программы должны в какой-то степени отвечать потребностям активного тела общества. Очевидная неудача многих «политических» партий состоит в том, что их программы, или же «идеологии», навязаны общественности отдельными лицами или их приверженцами, имеющими довольно умозрительную связь самим этим обществом. Здесь можно вспомнить об озарениях Карла Маркса, чьи идеи развивались в пределах Британского музея, а затем были навязаны миру с авторитетностью писаного слова, которое до сих пор создает бесконечный поток академических диссертаций, не имеющих решительно никакого влияния на общественную жизнь.

Напротив, политические движения в истинном значении этого слова выходят из самого тела политики. Их программы создают не только теоретики, чей вклад, конечно же, неоценим, но в значительной степени и само общество, вовлеченное в разъяснение и распространение этих идей. Популистские движения аграрной Америки и царской России или же анархо-синдикалистские крестьянские движения Испании и Мексики — все они, несмотря на свою идеологическую окраску, вышли из народа и выразили его глубокие социальные и политические чаяния. Эти движения переросли в политические культуры, которые закрепились в теле политики.

Социальные теоретики, похоже, недостаточно осведомлены о способности общества самостоятельно создавать политические институты и формы организации. Народные восстания двадцатого века — русская, немецкая, испанская и венгерская революции — сопровождались повсеместной самоорганизацией народа в советы (впоследствии объединенные в региональные и национальные конгрессы), народные собрания по самым разнообразным вопросам и автономные муниципалитеты безо всякого партийного руководства. Практика решительно опровергает распространенное во всем политическом спектре представление о партии как о традиционной иерархической структуре, управляемой приказами руководства и необходимой для политических изменений.

В своих «Политических партиях» Роберт Михельс, несмотря на желчную точку зрения на «компетентность» «масс» и симпатию к харизматичным лидерам, приводит убедительный аргумент насчет инертности традиционных политических партий во времена стремительных общественных изменений. Партии склонны брать на себя управление созданными народом институтами вместо того, чтобы вводить в них новшества, и в конечном итоге эти институты становятся государственническими.

Большевистская революция 1917-1921 годов — классический пример присвоения народного движения высокоцентрализованной партией. Революция закончилась тем, что этатистская партия извратила продуманную систему низовых советов и полностью лишила народ власти, давшейся ему такой дорогой ценой. Новый государственный аппарат в значительной степени воплощала сама партия большевиков. К 20-м годам ХХ века в России на смену политике пришел государственный аппарат, а на смену гражданам — подданные. Российские большевики открыли новую грань в понятии подданного. Народ России, лишенный даже статуса «избирателя» и любого представительства в государстве, был превращен большевизмом в «массу». Большевизм, по сути, установил систему «мобилизации масс», которой с разрушительными для общества последствиями подражали и воссоздавали национал-социалисты в Германии.

Восстановление и развитие политики, по моему мнению, должно исходить от гражданина/гражданки и его/ее ближайшего окружения за пределами семейной и частной сфер жизни. Политика невозможна без сообщества. Под сообществом я имею в виду муниципальное объединение людей, подкрепленное собственной экономической силой, институционализацией на низовом уровне и конфедеративной поддержкой близлежащих сообществ, объединенных в местные и региональные территориальные сети. Партии, которые не вписываются в эти низовые формы народной самоорганизации, не являются политическими в классическом смысле слова. На самом деле они бюрократичны и противоположны политике участия и вовлеченности граждан. Подлинной единицей политической жизни является муниципалитет — целиком, если его масштаб соразмерен человеку, или в качестве его отдельных составляющих, в особенности района.

Понятие «представительская демократия» содержит в себе противоречие, если понимать его буквально. Демократия, понимаемая как «власть народа», полностью противоречит более республиканскому видению демократии как «власти представителей» народа

Нельзя также структурировать политику на основе делегирования власти. Понятие «представительская демократия» содержит в себе противоречие, если понимать его буквально. Демократия, понимаемая как «власть народа», полностью противоречит более республиканскому видению демократии как «власти представителей» народа. Тот факт, что авторы Конституции Соединенных Штатов, сменившей в 1780-х годах Статьи Конфедерации, во вступлении к документу подразумевали под «народом» самих себя и свои общественные круги, стал историческим клише, Конституция создала не греческую демократию, а республику римского образца. Как и Римская республика, она неизбежно и неохотно включила в себя унаследованные демократические институции вроде народных собраний; братья Гракхи [2] попытались расширить их число и потерпели трагическую неудачу.

Если отбросить все этатистские возражения, задача восстановления муниципальных собраний кажется трудноразрешимой, если решать ее сугубо через структурные и административные формы. Нью-Йорк ни за что не «соберется», попытавшись скопировать Афины с их сравнительно небольшим количеством граждан. На самом деле Нью-Йорк уже не является городом в классическом смысле слова и вряд ли может считаться муниципалитетом даже по урбанистическим меркам девятнадцатого века. Этот «город» — обширный городской пояс, каждый день поглощающий миллионы людей из сообществ, отдаленных от его коммерческого центра. Однако Нью-Йорк состоит из кварталов — по сути, органических сообществ, обладающих идентичностью на основе общего культурного наследия, экономических интересов, общности социальных установок или даже эстетической традиции, как в случае Гринвич-Виллидж. Такие сообщества весьма открыты для политической децентрализации, хотя для логистического, санитарного и коммерческого управления ими понадобится высокая степень координации со стороны экспертов и их помощников. Народные собрания можно создавать на основе кварталов независимо от размеров города, если выявить его органические культурные составляющие и обеспечить их самобытность. Дискуссии об «оптимальном» размере таких составляющих политически неактуальны, хотя и представляют интерес для статистически мыслящих социологов.

Собрания можно создавать на основе групп населения размером от типичного жилого квартала до десятка и более таких кварталов. Их могут координировать делегаты со строго определенными полномочиями, которых можно менять местами или отзывать. Очень важно в письменной форме проинструктировать делегатов насчет поддержки или возражений по любым вопросам, которые встанут на повестке местных конфедеративных советов, состоящих из делегатов нескольких районных собраний. В такой форме организации нет ничего удивительного. Есть значительные и убедительные исторические доказательства эффективности собраний, которые возникали во времена стремительных общественных изменений. Парижские секции 1793 года, несмотря на население Парижа (от 700 тысяч до миллиона человек) и логистические трудности эпохи, когда самым быстрым средством передвижения были лошади, очень успешно действовали самостоятельно, координируемые делегатами секций Парижской коммуны. Они отличались не только эффективностью в решении политических вопросов, основанной на межличностной демократической структуре, но и сыграли важную роль в обеспечении города продовольствием, предотвращении накопления запасов в руках нескольких людей и борьбе со спекуляцией, контроле за фиксацией максимальных цен и многих других сложных административных задачах. Не существует настолько большого города, чтобы его нельзя было объединить в сеть народных собраний для выполнения политических задач. Реальная сложность во многом административная: как обеспечить материальные блага городской жизни, поддерживать его огромную техническую и транспортную инфраструктуру и обеспечивать санитарную обстановку?

Этот вопрос часто затмевает путаница между формулированием политики и ее административным воплощением. Чтобы сообщество могло выбрать курс решения проблемы, не нужно обязывать всех его граждан выполнять это решение — разумеется, кроме тех случаев, когда определенные формы поведения должны вовлекать всех членов общины. Например, решение построить дорогу не означает, что все должны уметь проектировать и строить дороги. Это работа инженеров, которые могут предложить альтернативные проекты; конечно, тут очень важна политическая функция экспертов, но участники собрания вольны самостоятельно принять решение. Однако само проектирование и строительство дороги — сугубо административная ответственность. Напротив, обсуждение и принятие решения насчет необходимости дороги, включая выбор ее местоположения и пригодности проекта, — политический процесс. Если постоянно помнить о различии между разработкой политики и администрированием, роли народных собраний и народа, который воплощает их решения, легко отделяют материально-технические задачи от политических. Обычно при обсуждениях политики децентрализации на основе муниципалитетов и собраний эти задачи тесно переплетены. В поверхностном изложении система собраний — это «референдумная» форма политики: она основывается на «общественном договоре», предусматривающем разделение принятия решений с населением в целом и соблюдение принципа большинства при решении задач, с которыми имеет дело муниципалитет, региональная конфедерация муниципалитетов или даже национальное образование.

Почему же тогда имеет смысл выделять народные собрания как ключевую форму самоуправления? Разве недостаточно будет прибегнуть к референдуму, как современные швейцарцы, и решить проблему демократичности процесса таким, казалось бы, несложным способом?

Чтобы ответить на эти вопросы, нужно учитывать ряд жизненно важных вопросов, связанных с природой гражданственности и возрождением улучшенного классического видения политики. Автономный индивид, он же «избиратель», который в либеральной теории составляет общественную единицу процесса референдума, — это всего лишь вымысел, причем как в кажущихся демократичными рамках, так и в тоталитарной политике мобилизации масс. Человек, оставленный (-ая) на произвол судьбы во имя его или ее автономности и независимости, как будто становится асоциальным существом, чья свобода лишена жизненно важных черт, составляющих плоть и кровь истинной индивидуальности. Действительно, «индивидуальность ослабевает, когда каждый человек решает совершить переход к самому себе», — отмечает Макс Хоркхаймер в своей содержательной критике персоналистской атомизации. «По мере того как обычный человек отходит от участия в политических делах, общество склонно возвращаться к закону джунглей, который сокрушает все остатки индивидуальности. Абсолютно обособленная личность всегда была иллюзией. Самые почитаемые личностные качества — независимость, воля к свободе, сочувствие и чувство справедливости — не только общественные, но и личные добродетели. Полностью развитая личность является венцом полностью развитого общества. Освобождение индивида — это не его освобождение от общества, а освобождение общества от атомизации, которая достигает предела во времена коллективизации и массовой культуры» [3].

Эти наблюдения можно развить еще дальше. Зависимая личность нарушает обоснованно высокую ценность автономности, воли, контроля над собственной судьбой и беспрепятственного утверждения идей. В либеральном обществе это привело к мифическому индивидуализму, который в народе часто называют «жестким» — то есть абсолютно «независимым» и «ищущим собственную выгоду». «Жесткий индивидуализм» столь же нежелателен, как и зависимость, которую мы обычно связываем с нарушением формирования самости. Длительный период зависимости младенцев и детей от стариков — часть реальной антропологии нашего вида. До недавних пор процесс социализации приводил взрослых к глубинному чувству взаимозависимости вместо нахальной «независимости». Понятие «независимости», которое часто путают с независимым мышлением и автономным поведением, настолько запятнал чистый буржуазный эгоизм, что люди нередко забывают: наша свобода как личностей в значительной степени зависит от систем поддержки и солидарности, существующих в обществе. Ни инфантильное подчинение сообществу, ни отстранение от него не делают нас подлинно человечными. Если что-то и отличает нас как социальных существ, обладающих рациональными институтами, от обособленных индивидов с минимумом институтов или вообще без них, так это наша способность к солидарности друг с другом, к взаимному усилению нашего саморазвития и творческих способностей, а также приобретению свободы в рамках социальной, творческой и институционально разнообразной коллективности.

«Гражданственность», отделенная от сообщества, так же угрожает нашей политической самости, как и «гражданственность» в тоталитарном сообществе

«Гражданственность», отделенная от сообщества, так же угрожает нашей политической самости, как и «гражданственность» в тоталитарном сообществе. В обоих случаях мы возвращаемся в состояние зависимости, присущее младенцам, и поддаемся манипуляциям со стороны влиятельных индивидов в частной жизни или же государства и корпораций в жизни общественной. Ни в том, ни в другом случае мы не достигаем ни индивидуальности, ни общности. Обе они исчезают без общественной основы, от которой зависит подлинная индивидуальность. Скорее именно взаимозависимость в институционально богатом и сформированном сообществе придает личности рациональность, солидарность, чувство справедливости и, в конечном итоге, реальность свободы, необходимую творческому и неравнодушному гражданину.

Как бы парадоксально это ни звучало, подлинные составляющие рационального и свободного общества являются общинными, а не индивидуальными. С институциональной точки зрения муниципалитет — это основа свободного общества и неотъемлемое основание как для личности, так и для общества. Значение муниципалитета тем более велико, что он представляет собой дискурсивную площадку, на которой люди могут вступать в интеллектуальное и эмоциональное противостояние, переживая друг друга через диалог, язык тела, близость друг к другу и личные формы самовыражения в процессе принятия коллективных решений. Я говорю здесь о важном процессе коммуникации, о постоянном взаимодействии многих областей жизни, из которых и состоит солидарность, а не просто о «соседстве», неотделимом от действительно органичных межличностных отношений. Референдум, проведенный в уединении кабинки для голосования или в электронной изоляции собственного дома, как того хотелось бы энтузиастам «третьей волны», приватизирует демократию и тем самым подрывает ее. Голосование, похожее на опросы о «предпочитаемых» марках мыла и моющих средств, — это полное нивелирование гражданственности, политики, индивидуальности и самого формирования идей как процесса взаимного обучения. Голос сам по себе отображает заранее заданный «процент» наших мнений и ценностей, а не их полное выражение. Это техническое сведение мнений к одним лишь предпочтениям, идей — ко вкусам, а общего понимания ситуации — к количественной оценке, позволяющее выразить в цифрах стремления и убеждения людей.

Наконец, «автономная личность», лишенная какого-либо общественного контекста, систем поддержки и органического взаимодействия, оторвана от процесса формирования характера (пайдеи), который афиняне считали одной из важнейших образовательных функций политики. Настоящая гражданственность и политика влекут за собой непрерывное формирование личности, образование, растущее чувство ответственности перед обществом и приверженности, которые придают коммуникации и активному телу политики смысл и экзистенциальную сущность. Эти важнейшие личные и политические черты формируются отнюдь не в частной школе и тем более не в уединенной кабинке для голосования. Они требуют общественного присутствия, воплощенного красноречивыми и мыслящими индивидами, а также отзывчивой и дискуссионной публичной сферы. Само происхождение слова «патриотизм» указывает на представление национального государства о гражданине как о ребенке — покорном отпрыске нации, играющей роль сурового отца семейства, который требует слепой веры и преданности. Являясь «сыновьями» и «дочерями» «отчизны», мы ставим себя в бездумное, поистине младенческое положение относительно государства.

Лояльность же, напротив, предполагает чувство преданности сообществу людей, управляемому знаниями, образованием, опытом и заботой — короче говоря, политическим обучением, порожденным участием в политике, а не покорностью институтам. Греческое понятие «филия», которое обычно переводят как «дружба», я предпочитаю называть «солидарностью». Это и есть конечный результат процесса образования и саморазвития, которого должна достичь пайдея [4]. Без соразмерного человеку, понятного и институционально доступного муниципалитета эта важнейшая функция политики и ее воплощение в гражданственности попросту недостижима. Действительно, она даже не подразумевается в современных представлениях о «политике» и «гражданственности». Соответственно, мы начинаем оценивать «политическую вовлеченность» по «процентам избирателей», которые «участвуют» в «политическом процессе», и эта деградация слов полностью отрицает их подлинный смысл и умаляет их этическое содержание. Если в прошлом классовая политика была, в конечном итоге, политикой гражданской, то нынешняя индивидуальная политика — в конечном итоге политика муниципальная. В обоих случаях я обозначаю термином «политика» не только прямое самоуправление полиса или сообщества граждан, но и образовательный процесс формирования личности, способной к участию в муниципальном самоуправлении.

Примечания

1. Букчин писал свой текст в конце 80-х и имел ввиду КПСС, однако подобные оценки не теряют актуальности и сегодня.

2. Древнеримские политические деятели, народные трибуны и реформаторы.

3. Max Horkheimer: The Eclipse of Reason (New York: Oxford Univer-sity Press; 1947), p. 135.

4. Образовательный процесс в полисах Древней Греции, в котором подростков готовили ко вступления в права гражданина.