«…новорождённый смотрит на свет пристальным взглядом Бога»

И.В. Кормильцев, «Абсолютное белое» (1996(?))

«Позвольте же отрекомендоваться вполне: моя семья, мои две дочери и мой сын — мой помёт-с. Умру я, кто-то их возлюбит-с? А пока живу я, кто-то меня, скверненького, кроме них, возлюбит? Великое это дело устроил Господь для каждого человека в моём роде-с. Ибо надобно, чтоб и человека в моём роде мог хоть кто-нибудь возлюбить-с…

— Ах, это совершенная правда! — воскликнул Алёша».

Ф.М. Достоевский, «Братья Карамазовы»(1879-1880 г.)

В ближайших планах петербургского издательства — выпуск книжки стихов разных лет поэта Антона Метелькова, с чем сердечно поздравляем последнего.

Попытаемся на правах пионеров читательской массы предпринять обзорную характеристику поэтических сочинений новосибирца с привлечением инструментов литературоведческого анализа.

Прежде всего, отметим разнообразие тем, интересующих автора: в диапазоне от богоискательства до футбола, от бесхитростных пасторальных картин до фундаментальных философских вопросов вроде природы течения времени. Обращает на себя внимание и широта географии «сюжетных коллизий»: художественное действие происходит в координатах Голгофы, Итаки, Янцзы, Москвы, Манчестера, Царицыно, Барнаула, Катуни, Освенцима, Атлантиды, Сибири, Берингова моря… Да и система действующих лиц не раздражает однообразием — включает персоны «мамы», Икара, Пушкина и Батюшкова, Емельяна Пугачёва, популярного польского актёра 1950-1980-х гг. Яна Махульского, поэта-смутьяна Жака Превера, представителей классического французского кинематографа Анни Жирардо и Филиппа Нуаре. Есть ещё один персонаж — усатый сторож, интересный, прежде всего, тем, что, по выражению поэта, «придуман каким-нибудь мной».

Среди фигур литературного сообщества, принятых поэтом за достойные ориентиры, можно с осторожностью говорить об Игоре Фёдоровиче Летове и с уверенностью — об Александре Николаевиче Башлачёве. Некоторыми строчками автор прямо намекает на кровное родство своих поэтических опусов с текстами череповчанина: «как в минном поле душа гуляла» ср. с башлачёвским «как в чистом поле душа гуляла» («Ванюша»), или «как вышел Иванушка погулять» с его же «как ходил Ванюша бережком» (там же), или «но понимает все слова / и в том и в этом мире» со строчкой «он показал бы большинству / и в том и в этом мире» («Случай в Сибири»), или «солнце под рубашкой» и «[зазвенит] сердце под рубашкою» («Время колокольчиков») и др.

Какое же литературное творчество без адамовой радости наименования, неизменно следующего вслед за открытием глубинной сущности явления! Антон Метельков свободно демонстрирует нам владение искусством словотворчества («сияневый бал», «обеспочвенные ноги», «дева ашдваока / слезорука / влажнонога», «незаштоп», «[день] всё бинарней»), навыками языковой игры («не оборщай, не оборщайся», «[комендант] бородант и чемодант», «рука левочка, рука правочка», «стремительная рубашка» и др.). Встречаются эпизоды авторских экспериментов с семантической сверхнасыщенностью — иначе, смысловой компрессией (например, «судьбовь» (судьба+любовь (?)), «скамейство» (скамья+семейство), «рембёнок» (ребёнок+Артюр Рембо), и др.), «ослышками» («слонышко» (слон+солнышко)), приёмами аллитерации («хвост / хворост / хворость», «взоры взрывали» и др.).

Значительной части авторской лирики присуща бессюжетность. Отдельными исследователями современного литературного процесса (и литературного результата) такой феномен толкуется — часто в обход строгой аргументации — как верный признак «кризиса пера». Не то здесь. Следует, скорее, говорить об осмысленном авторском предпочтении конкретного стиля стихосложения. Собственно, стихотворение Метелькова в процессуально-повествовательном измерении представляет собой последовательную смену — иногда, без очевидной связи — художественных образов: один следует за другим; в выборе такого подхода можно усмотреть мощное влияние кинематографического искусства, пополнившего арсенал изобразительных средств современной изящной словесности приёмом монтажа.

Строка — пара мазков, вполне достаточных для рождения у читателя умозрительной картины, следующая строка — и в общих контурах готов другой образ.

Как характерную черту поэзии новосибирца отметим её редкую способность к вербальному и смысловому лаконизму в изображении ярчайших ситуаций сопоставления картин замшелой обыдёнщины с «горними вершинами». Самый яркий пример — строки: «Нарезать сыра. Поставить кофе / Поставить крест на своей Голгофе».

Отдельным словом скажем о мастерстве поэта в изображении живых полотен «уютного быта»: с русской печкою, где «зреют щи под крышкою», а «пыль за телевизором вытрут мыши» и «тропки между избами топчет только лошадь». Читатель с большим удовольствием (и искренней благодарностью в авторский адрес) внимает удивительно светлому, мягкому, тёплому, ясному и чистому колориту повествования.

Однако, особенное внимание обращает на себя тема, которую можно считать без преувеличения ключевой для поэтического миросозерцания сочинителя: детство в семье. В поэзии Антона Метелькова, в составе субъектов действия — активного или пассивного –часто появляются неизменные герои отечественных народных детских сказок: медведь, лиса, волк, заяц, жар-птица. Но не это — главное.

Отдельной епархией стоит интересная попытка осмысления поэтическими средствами широко известного феномена «мудрых детей», ребёнка-психогога (душеводителя).

Обратим внимание на одно из стихотворений, где персонаж Иван, который «не носит сапогов», потому что ему «всего лишь первый год», не знает «дважды два», однако «понимает все слова и в том и в этом мире», а на вопросы старших «как вы там живёте / он вам ответит: счастье есть / но вряд ли вы поймете». Словом, будьте яко дети и ваше есть Царствие Небесное.

Премудрость, очевидно, роднит детей и старцев. Поэту удалось вместить и удержать в себе изумительное, по-младенчески наивное «Боже, кто Тебе поможет? / Много нас, а Ты — один» как и другое, уже, по-стариковски умное «от смерти не умирают».

Один-единственный раз в истории статус мудрости как традиционного, сакрального даже атрибута старости победно оспорен Младенцем-Христом. Вспомним эпизод новозаветной истории с 360-летним старцем Симеоном Богоприимцем, которому было предсказано, что тот «не умрёт, пока не узрит Христа живого». Это событие нашло отражение в тексте 9-й песни канона праздника Сретения Господня, в котором св. Лукой переданы слова Бога: «Не старецъ Мене держит, но Азъ держу его: той бо отпущения от Мене проситъ» (в современном переводе: «Не старец Меня держит, а Я — его, ибо он у Меня отпущения просит»). Существует также одноимённый иконографический тип — т. е. «Сретение Господне», на котором Младенец обнимает — «держит» — старца, где за бороду, где за руку) (об этом говорит, например, М.А. Журинская).

Продолжая тему внимания поэта к празднику детства, отметим, что в числе текстов, принятых, вероятно, за образцы для ритмики стиха, можно назвать два типа изустных фольклорных мотива: песенный (запевки-потешки, колыбельные) и детский игровой (главным образом, считалки, «жеребьёвки») с их лексическими повторами, рефренами: «дождик-дождик, перестань», «а за тучей, а за тучей / ходит дядька невезучий», «я улёгся на боку / дожидаюсь молоку», «плач по сказочным лесам / не по дням, а по часам», «в небесах висит калач / спи, мой мальчик, спи, не плачь», «ночь-лисица съест луну / ты уснёшь и я усну» и др.

Детский фольклор вообще, как известно, — специфическая область семейной педагогической практики; он функционально ориентирован на воспитание в детках способности к общежитию, рецепции народной культуры и художественному постижению мира. В поэзии же рассматриваемого автора тексты детского фольклора исполняют скромную роль донора материала для импровизированных экспериментов с идейной нагруженностью и формой стихосложения. Ультраархаичный дискурс (считалки, загадки, «дразнилки», «перевёртыши» и проч.) выступает площадкой для литературных опытов и проб, что, в конечном итоге, диктует факт выхолащивания педагогической доминанты. Поэтому-то авторскую поэзию можно классифицировать в статусе рода стихотворчества, вдохновлённого поэтикой детского устного фольклора и профессиональной поэзией для детей. В то же время, это — стихи не для широкой детской аудитории. За редким исключением.

Словом, выражаем надежду, на то, что художественные достоинства, оригинальность философского содержания и состав актуализируемых тем обеспечат готовящейся к печати книге стихов Антона Метелькова статус события в современном литературном процессе.

Анна Фролова, преподаватель АлтГАКИ