Почему сегодня опасными становятся не только слова и вещи, но и целые категории людей, например, отдельные социальные или даже поколенческие группы? Отсылаясь сразу к двум интеллектуальным традициям всматривания в общества, принадлежащим Мишелю Фуко и Ролану Барту, мы решили поговорить о сериале «Слово пацана. Кровь на асфальте» (с 2023, реж. Жора Крыжовников) как об антропологическом феномене, который одновременно отражает коллективное прошлое, историю, и это же прошлое конструирует, «играя» на чаяниях современных постсоветских зритель_ниц.

В нашей беседе приняли участие Дмитрий Громов, доктор исторических наук и ведущий научный сотрудник Института этнологии и антропологии РАН, и Светлана Стивенсон, социолог и профессор лондонского университета Метрополитен. И Дмитрий, и Светлана исследовали пацанские банды до того, как это стало мейнстримом — их критическая оптика, находящаяся на стыке истории, социологии и социальной антропологии, позволяет выявить, что общего между государством и самоорганизованной преступной группировкой, почему «плохим мальчикам» захватить обывательское внимание так же легко, как «нагнуть» улицу, и можно ли усмотреть антисистемные элементы в лиминальном противостоянии пацанов с чушпанами.

Время чтения — 10 минут

Post-Marxist Studies: В последние месяцы на фоне выхода сериала «Слово пацана. Кровь на асфальте» актуализировался локус коллективной памяти о «пацанах 1990-х». Бурная общественная реакция может говорить как о травматичности самого времени, так и о его мифологизации — специфической форме кристаллизации нарративов, вымышленных на основе реальных событий, в сознании. Возникает вопрос, чем для современной России являются пацанские группировки: мифологизированным прошлым или длящимся настоящим?

Дмитрий Громов (далее — Д. Г.): Это точно не длящееся настоящее, потому что сейчас мы живем во время значительного спада преступности. В подавляющем большинстве советских городов не было такого рода пацанских группировок. В группировки Среднего Поволжья, по моим подсчетам, входило около 15% местных мальчиков. То есть большинство было «чушпанами», и какой-то романтизации пацанства от них ожидать, наверное, не стоит. Девочки и женщины тоже отпадают, потому что они, как правило, вообще не состояли в группировках. Исходя из этого возникает вопрос: а кто именно ностальгирует?

Здесь интересным может быть сравнение «Слова пацана» с «Бригадой» (прим. — российский криминальный телесериал 2002 г., реж. Алексей Сидоров). Когда вышла «Бригада», некоторые тоже ждали, что она сработает как пропаганда бандитизма. Однако роста преступности не последовало. «Бригада» вышла где-то через пять лет после реального исчезновения бригад, она была о недавнем историческом прошлом, которое непосредственно застали тогдашние зрители. Мы не были членами банд, но в той или иной степени сталкивались с такими бандитами и преступниками. Это было темой разговоров. Это было время, когда на улице можно было услышать стрельбу, правда, не знаю, реально ли это была стрельба или звук плохо работающих автомобилей. И по окончании такого напряженного времени через несколько лет появилась «Бригада» — мы смогли узнать в этом фильме свой личный опыт.

Что касается «Слова пацана» — такая логика уже не работает, потому что прошло более 35 лет. Кто знал — те забыли, а у молодежи и опыта такого не было. К тому же, сериал не ставит перед собой цели вызвать ностальгические чувства, несмотря на то, что политический мейнстрим стремится романтизировать Советский Союз и вернуться к нему. Но это происходит на другом уровне.

Светлана Стивенсон (далее — С. С.): Я думаю, у сериала существует две разные аудитории. Первая — молодежная, которая этого [событий, описанных в «Слове пацана»] никогда не видела и для которой эта тема представляет жгучий интерес, поскольку на экране они видят своих сверстников. Для современных подростков это своего рода экзотика, которая в то же время далека от привлекательной ролевой модели. С другой стороны, это более старшее поколение, которое застало 1990-е в самом Татарстане и других регионах, где существовали подобные пацанские группировки. Для них это было страшным временем, о котором не хочется вспоминать. Я видела много комментариев на Facebook о том, что человек «не хочет» и «не собирается» смотреть сериал, обозначая таким образом свою «зону травмы». Однако все это перекрывает то, что сериал очень талантливо снят: те, кто не посмотрели бы его при других обстоятельствах, делают это именно из-за его достоверности при изображении советской жизни, эпохи поздних 1980-х. Говорить о положительной мифологизации пацанов, кажется, трудно, поскольку сам сериал не предполагает общей положительной интерпретации того, что происходило. Я бы сказала, что есть определенная экзотика молодежных банд и советской жизни: этим объясняю и интерес к фильму, и отторжение, которое он может вызвать.

Мифология [пацанов] связана с тем, что такие сообщества конструируются как сообщества воинов, боевых отрядов: у них возникают свои мифы об их отцах-основателях, о ключевых событиях в жизни группировки, важных драках. Такие мифы боевого братства рассказывались на их встречах («сборах»), что вообще часто встречается в мужских теневых криминальных сообществах.

Post-Marxist Studies: Принято считать, что мифологии можно отнести к «государственным», например, «триединая святая Русь», насаждаемым сверху, либо к «народным», возникающим снизу и стихийно. Можно ли говорить о том, что пацанский миф, зародившейся «на районе», хоть и является чем-то третьим, но во многом реконструирует вертикальные структуры власти?

С.С.: Давайте для начала определимся с тем, что такое «пацанский миф», ведь мифология действительно присутствует в жизни этих группировок. Мифология связана с тем, что такие сообщества конструируются как сообщества воинов, боевых отрядов: у них возникают свои мифы об их отцах-основателях, о ключевых событиях в жизни группировки, важных драках. Такие мифы боевого братства рассказывались на их встречах («сборах»), что вообще часто встречается в мужских теневых криминальных сообществах. Что же касается системы власти, то она совершенно не основывается на этой мифологии, она использует, скорее, культурные коды, которые нас отсылают к большому пацанскому сообществу. Мы все знаем «Пацан сказал — пацан сделал», как говорил, в частности, Лавров, либо Путин: «Если драка неизбежна, надо бить первым». Язык уличных группировок используется для того, чтобы обрести некую народную легитимность. Гораздо чаще используется мифология о происхождении [Российской Федерации] от СССР, мифология, связанная с ФСБ и ее прародителем — КГБ, — унаследованной от него миссии, не говоря уже о националистических мифологиях. Пацанская мифология не является основополагающей, однако мы можем говорить о том, что власть частично построена на принципах, схожих с принципами мафиозных или бандитских группировок, — не пацанских, а более серьезных.

Д.Г.: Когда мы говорим о государстве, мы подразумеваем те или иные отношения власти. Такие отношения есть в любой социальной группе, поэтому здесь можно говорить лишь о схожей типологии сообществ. Пацанские понятия действительно утверждают отношения власти, насилия, но, как ни странно, большинство их правил нацелены именно на ограничение насилия.  Если мы спросим пацана, что он должен делать, первое, что он скажет: поддерживать своих товарищей и не устраивать беспредел. То есть насилие в пацанской среде, как правило, легитимируется какими-то довольно сложными и при этом подвижными системами. Государственное насилие регулируется и ограничивается писанным законом, которому должны подчиняться все. Пацанские правила регулировали только конкретные сообщества и не применялись к тем, кто был вовне.

С.С.: Дело в том, что постсоветские пацаны на своей территории устанавливали  то, что я называю «автономным правящим режимом». В этом отличие группировок, которые создавались в 1990-е, от показанных в сериале. На экране они «щемят чушпанов» и предъявляют претензии на контроль территории, при этом не обладая реальной властью. Группировки конца 1980-х можно назвать криминализированными группами сверстников, а вот в 1990-е, когда пацаны уже начинают не просто контролировать территорию, но и собирать ренту с местных предпринимателей, они превращаются в «автономный правящий режим» и устанавливают частичный суверенитет над своими районами (когда часть суверенитета принадлежит государству, а часть — группировкам). Такие признаки суверенитета, как охрана территории и попытки стать режимом власти, роднит подобного рода суверенитет с государственным, в частности, современным российским. То есть суверенитет, основанный на насилии и охране границ, а не на демократических принципах.

Главари группировок вырастали из обычных пацанов и включались в более широкую политическую и экономическую систему. Такой ход можно было совершить только при гигантских возможностях 1990-х, наличии советского наследства и появлении частной собственности. Те, кто выросли в группировке и стали лидерами, начали крышевать крупные предприятия, банки, порты, становились законными владельцами, членами советов директоров — так проходила их социальная легитимация. Стратегии легитимации существовали не только экономические, но и через накопление социального капитала, нужные связи, спонсирование кинофильмов, пожертвования больницам, церквям и мечетям.

Post-Marxist Studies: В Госдуме не так давно призвали проверить «Слово пацана» на предмет «пропаганды и распространения запрещенной информации». Почему чиновники квалифицируют «пацанское» прошлое как угрожающее, ведь некоторые из них тоже были его частью, следовательно, наверно, должны относиться к нему хотя бы с пониманием, если и без ностальгии?

Д.Г.: Здесь мы можем говорить о классическом проявлении «моральной паники»: ситуации, когда появляются как поводы для страха, так и «моральные предприниматели», готовые их [поводы] раскручивать. В таких ситуациях на первый план выходит понятие безопасности. У нас есть определенное количество чиновников, в обязанности которых входит бояться всего. Это и есть те самые «моральные предприниматели», охотно запускающие «моральные паники», когда ситуация кажется непонятной и оттого опасной. Можно сказать, что мы живем в эпоху «моральных паник»: они были связаны и с группами смерти, и с движением АУЕ, которого в итоге никто нигде не нашел.

С.С.: Подобные заявления сейчас делаются под копирку: то, что не нравится государству, маркируется как угроза безопасности и суверенитету. Это уже готовые клише. Почему делаются такие заявления? Государство видит угрозу всей полноте власти, которой оно обладает. Это условный рефлекс, не имеющий реальной почвы для опасений. Но помимо этого, в Татарстане существует реальное беспокойство насчет того, что сериал может привести к криминализации молодежи. Такое беспокойство я могу понять. Хотя сам факт того, что подросток смотрит сериал, еще не значит, что он пойдет грабить. Но для молодежи, которая уже склонна к делинквентной деятельности (а такой в самом Татарстане очень много), сериал может стать образцом социально-культурных практик, сленга и идентичности. На мой взгляд, это может привести к оживлению пацанской жизни, что, собственно, мы и наблюдаем.

Относительно недавно, еще до выхода сериала, я общалась с учителями в Казани, и они говорили, что проблема группировок до сих пор существует. Они, конечно, уже не такие мощные, как в 1990-х. Тем не менее, в школах все еще есть свои группировщики. Более того, группировки до сих пор существуют в тех же местах, что и в 1990-х, и так же занимаются рэкетом, правда, в меньшем масштабе. Говорить о том, что сериал — это чисто социокультурный феномен, мы не можем: чем больше мы погружаемся в реальность, тем больше мы понимаем, что пацанская среда сильно сократилась. Но она никуда не делась.

Post-Marxist Studies: Вы уже упомянули несколько слов, которыми пользовались пацаны и которые характеризовали отношения власти внутри и вовне группировок. Выражалось ли это как-то в вещах?

С.С.: Да, больше всего в одной вещи — одежде. Пацаны носили одежду рабочей молодежи: в советское время не было большого товарного разнообразия, все одевались одинаково. Пацаны намеренно выбирали вещи, которые подчеркивали их низовое происхождение: телогрейки или войлочные сапоги (в народе они назывались «прощай молодость»). Такие вещи можно было реально купить в магазине, а не доставать где-то. Это была доступная одежда, но с некоторым акцентом на более темных, мрачных цветах. И кроме того, это была одежда, в которой было удобно драться.

Члены пацанских группировок, которые начали появляться еще в 1970-х, видели себя защитниками советского строя, агентами социальной справедливости. Когда, например, они срывали шапки с москвичей, они говорили, что у них [у пацанов] в городе этого нет, поэтому они себя считали вправе заниматься перераспределением.

Post-Marxist Studies: Многие ценности внутри пацанских группировок напоминают «Моральный кодекс строителя коммунизма» 1961 года. Пацаны — это что-то вроде несвершившейся коммунистической утопии в пику дикому капитализму конца 1980-х — началу 1990-х?

Д.Г.: Если бы кто-нибудь взялся выработать правила, например, научных работников или дворников, он бы пришел примерно к такому же набору правил. Любое сообщество заинтересовано в сохранении стабильных социальных отношений, предотвращении конфликтов и создании успешно работающих механизмов противодействия посторонним. Такие общие схемы самоорганизации — это антропологическая константа.

Пацаны действительно были «советскими пацанами», по крайней мере в 1970-е — 1980-е годы. В этом отношении интересно проследить, как изменялось их отношение к бизнесу. В советское время зарабатывать за пределами официальной работы было не принято. Существовало однозначно плохое отношение к спекулянтам (или, как говорили, барыгам), несмотря на то, что в товарах нуждались все. Такое отношение было и в пацанской среде: пацан — это человек, у которого есть сила и который за счет этой силы берет деньги у коммерсанта. Коммерцией пацан заниматься не мог: в начале 1980-х гг. пацану было крайне стыдно работать даже таксистом. В сериале пацаны организуют видеосалон — но для второй половины 1980-х это, скорее, исключение из правила. Но в конечном счете на рубеже 1980-х — 1990-х пацаны  плотно занялись коммерцией. Изменилось многое: если в начале 1980-х таксистов неуважительно считали «барыгами», то сейчас среди казанских таксистов множество бывших группировщиков.

С.С.: Члены пацанских группировок, которые начали появляться еще в 1970-х, видели себя защитниками советского строя, агентами социальной справедливости. Когда, например, они срывали шапки с москвичей, они говорили, что у них [у пацанов] в городе этого нет, поэтому они себя считали вправе заниматься перераспределением. Здесь, с одной стороны, проявляется ресентимент, с другой стороны, возможно, вера в социалистические идеалы равенства. Кроме того, это вообще свойственно субкультурам рабочего класса, которые видят себя «солью земли» и противостоят оторвавшимся от этой земли представителям более благополучных слоев.

В начале 1990-х пацаны, однако, уже видели себя новыми русскими и бодро вступали в мир капитализма. Помог им не только ресурс насилия, но и то, что у них была своя самоорганизация. А также гибкая экономическая система: когда пацан не просто сдавал деньги в «общак», но и имел «делюгу» — свой прибыльный бизнес. Некоторые из тех, кого мы опрашивали, развили вместе с пацанами не только теневой, но и легальный бизнес, и им действительно помогало то, что они состояли в группировке. Они использовали своих товарищей для организации строительного или ремонтного бизнеса, а группировка обеспечивала на первых порах защиту. Так, говорить о пацанах как о прото-социалистах мы все же не можем.

Это были патриархальные структуры. Одним из основополагающих понятий было понятие чести, напрямую связанное с репутацией пацана на территории и социальными отношениями внутри группировки. Ты должен сохранять честь — то есть ты не можешь обманывать других членов группировки. Но «честь» не распространяется на окружающий мир: чушпанов и лохов можно грабить, обманывать, поэтому они [группировки] действуют в большинстве случаев так, как им хочется и без связи с понятиями.

Post-Marxist Studies: Помогают ли сейчас пацанские мифологии лучше понять прошлое? Или же они больше являются культурным продуктом современности?

С.С.: Они, безусловно, помогают, потому что тема молодежных уличных группировок не получила особого отражения в культуре. Есть научные работы, есть книга Гараева, но для массового зрителя, который не застал конца 1980-х гг., сериал служит окном в ту эпоху. В этом смысле, мне кажется, он последовательно отходит от мифологизации Советского Союза как рая на земле — одного из основных мифов, которые сейчас создаются властью. В сериале показаны трудности советского была, грубые и жесткие отношения между людьми, бедность — это важная часть советской жизни, которую не стоит забывать.

Д.Г.: Мы часто эстетизируем «плохих парней» конца 1980-х. И сразу возникает вопрос, помним ли мы о том, что «плохие парни» — это выражение не из российского и даже не из советского языка, а расхожее клише, которое пришло в русский язык из американских боевиков. Почему мы в данном случае говорим о том, что вещи, связанные с пацанскими группировками, — это осмысление реальности, а то, что мы видим, например, в западных боевиках, это чистая эстетика? Мы живем образами как раз американских фильмов, которые построены на демонстративном насилии в его различных формах. Сейчас появился новый продукт, предметом эстетики которого стали не американские гангстеры, а наши доморощенные гангстеры конца 1980-х казанского образца.

Post-Marxist Studies: Кажется, что общество до сих пор испытывает эмпатию к пацанам и даже восхищение ими — это испорченность и показатель того, насколько сильно «пацаны» присутствуют в нашей культуре и повседневности?

С.С.: Это, скорее, результат таланта авторов сериала. Они создали живые образы людей, в том числе и отрицательных, связанных с криминальным миром. Трудно не испытывать симпатии к живым подросткам, к весьма реалистично показанным обстоятельствам, которые привели их в группировку, и тем опасностям, с которыми они там сталкиваются. Если мы смотрим «Крестного отца», то ощущаем если не симпатию, то эмпатию к определенным героям, несмотря на то, что они — убийцы. И, помимо всего прочего, пацаны — это мужская уличная культура, в которой воспитывалось не одно поколение людей. Подобные образы доминантной маскулинности являются очень привлекательными для части публики.

Д.Г.: В каждом поколении молодежи есть потребность в приключенческих историях. Вспоминаю, как мы сами увлекались боевиками в 1970-1980-е, и это, по-моему, объясняет интерес подростков к сериалам, где пацаны показаны не в романтическом ключе, а как строители закрытого мужского сообщества. Эти произведения кино предлагают некую романтику и эстетику, привлекательные для молодежи. Однако остается вопрос: отражаются ли эти образы на реальных действиях? Сомневаюсь. Рост преступности сейчас будет связан с возвращением участников СВО (прим. — специальной военной операции), но не с подражанием сериалу.

Post-Marxist Studies: Можно ли сказать, что сегодня официальный дискурс, работая над тем, чтобы сделать образ 1990-х предельно негативным, пытается дистанцировать бывших пацанов во власти от своего прошлого?

Д.Г.: Я согласен с тем, что нынешняя власть старается дистанцироваться от 1990-х годов. Однако я бы не стал в данном случае говорить о попытках дистанцировать исключительно бывших «пацанов» во власти. Сегодня все, кто находятся в политике, во многом сформировались именно в 1090-е. Это были условия дикого капитализма, и, наверное, если взять любого человека, который занимался в те времена хоть каким-то бизнесом, то у него можно «раскопать» нарушения закона.

С.С.: Задача этого дискурса — показать, как страна ушла от кошмара 1990-х, и вместе с тем легитимировать свою власть. Позиция наших властей состоит в том, что Россия окружена врагами и для того, чтобы себя защитить, надо все время быть бдительными, давать отпор любым посягателям, и поэтому многие проявления такого политического поведения действительно похожи на поведение членов бандитской группировки. То есть в этом смысле трудно не видеть параллелей, но они все же связаны не с тем, что члены российской элиты происходят из бандитской среды (хотя мы знаем, что такие есть), а с некоторыми общими принципами функционирования государственной власти и бандитской власти. Обе прибегают к языку угроз и к внеправовому насилию.