Текст написан в 2018 году по следам выхода в издательстве АСТ книги Дмитрия Карасюка «Чёрные сказки белой зимы». Это издание — не первая по хронологии, но первая серьёзная попытка неавторизованной биографии одной из самых неоднозначных групп русского рока.

Отталкиваясь от содержания книги, «Постмузыка» разбирается в жизни братьев Самойловых — и обнаруживает там Россию в миниатюре.

Новейшая история России показывает, что беспросветных маргиналов не бывает; Лимонов, Летов и даже Угол из одиозной сибирской панк-группы «Оргазм Нострадамуса» — для каждого нашёлся способ выгодно перепридумать биографию, при жизни или посмертно. Удивительно, что подобную реинкарнацию не пережила «Агата Кристи»; возможно, причина как раз в том, что братья Самойловы живы, в их честь не назовёшь аэропорт, не перелопатишь их наследие — Вадима с Глебом и так разделяют судебные тяжбы, они не прочь переписать историю каждый в свою пользу, но подобные попытки заканчиваются ничем. Тому же Летову, сколько бы он ни пытался сам писать свою судьбу, в итоге приходилось оправдываться за каждый внутренне логичный шаг: всеобщий консенсус наступил лишь в тот момент, когда над интерпретацией летовских поступков потрудились другие, вроде усердного журналиста Семеляка. С другой стороны, в случае Самойловых сам положительный медицинский факт (оба пациента живы — и даже без всяких «скорее») мешает истории стать по-настоящему рок-н-ролльной.

В тексте 2015 года, посвящённом краткому реюниону «Агаты Кристи», Николай Редькин пытался свести модель поведения Самойловых к нелепым выходкам и приколам: да, эти люди были аляповаты, выходили на сцену «Славянского базара» в одежде, больше подходящей для выхода на кухню; появлялись на экране в откровенно невменяемом состоянии и затрагивали темы, бывшие до и после них на грани табу — но всё это были не нелепости, а вполне сознательные шутки в кулачок. Вывод, к которому подводит Редькин, имеет под собой основания — да и вообще отрадно, что хоть кто-то наконец обратил внимание на концептуальную подоплёку самойловских действий — но есть ещё один упускаемый нюанс: за дуракавалянием, за песней про нечисть на мотив из «Ивана Васильевича» стоят не конкретные и всем известные сонграйтеры — а самый большой (и самый страшный) концептуальный юморист всех времён, знакомый нам под именем Zeitgeist.

Развивать эту гипотезу можно даже без соблюдения исторической логики и уходя от темы: есть, скажем, злая ирония уже в самих условиях возникновения первой — не считая похожую на фотобук книгу Ильи Стогова — серьёзной биографии группы. Журналист Дмитрий Карасюк, несмотря на проблемы со здоровьем, много сделал для каталогизации свердловского рока: из последних достижений — книги о «Чайфе» и «Наутилусе»; в работе ему помогают близкие, стенографисты-волонтёры и собственная зрительная память, позволяющая подбирать нужные иллюстрации. С одной стороны, это огромная индульгенция проделанному труду — не отдать должное самоотверженности Карасюка просто цинично; с другой, перед нами биография, при восприятии которой приходится делать скидку на обстоятельства её создания.

Ограниченная трудоспособность автора снимает многие вопросы; к тому же любой, озадачивший себя написанием книги об «Агате Кристи», наверняка оказался бы в схожих затруднительных потёмках, которые сложно описать эпитетом «метафорические» — младший из Самойловых, Глеб, отказался давать комментарии автору; Вадим, ознакомившись с высказываниями экс-соратников, настаивал на громадных купюрах — но даже с объективными препятствиями и уважительными причинами остаётся, например, проблема выбора спикеров. В основном цитируются люди приближённые — почти нет каких-нибудь случайных, но ценных свидетелей, фоном идут даже «коллеги по цеху» (с которыми, как выясняется из книги, отношения весьма двоякие: переехав в Москву, братья жалуются в интервью, что «тусовка» родного Екатеринбурга их не любила — но ведь был же концерт в честь пятилетия группы, который почтили своим участием местные большие люди вроде Насти Полевой или —sic! — Максима Фадеева); с точки зрения фактчекинга отсутствие «лишних людей» — ход верный, учитывая, что пространство вокруг «Агаты» всегда было триггером для плохо проверяемых желтушных мифов, — но в итоге авторской картине не хватает полноты, объёма.

Совсем не кобейновская по своему финалу, история братьев Самойловых — или, по крайней мере, одного из них — начинается в духе агиографий депрессивных рокеров со сложным детством. Родители братьев разводятся; очевидной травмой это становится для младшего: Глебу двенадцать, самый пубертат — а он в маленьком уральском городке Асбесте, брошенный на произвол самого себя, слушает пинкфлойдовский Animals и бесконечно сочиняет тексты. Вадим (ему вполне сознательные восемнадцать) уезжает в областной центр получать высшее образование, идя проверенной дорогой к студенческому (и личному, памятуя о популярности типажа «парень с гитарой») благополучию. По завязке становится понятно, почему при распаде группы братья именно так распределили исторические роли: один депрессивный и творческий, временами ищущий вдохновение (и компенсацию) во всякого рода крайней литературе; другой — прагматичный карьерист, без проблем интегрируемый в официальные структуры.

Впрочем, «карьеризм» если и был, то вполне безвредный, подспудный: когда твою группу зовут с музыкальным номером в возрождённый КВН (не по сути, но по охвату аудитории почти «Вечерний Ургант» тех времён), отказываться от такой возможности крайне глупо. Историческое течение советской жизни вдруг вывело на перестройку, а ансамбль Вадима при политехе — на определённые надежды; нужно было только отбросить громоздкую аббревиатуру ВИА РТФ УПИ — что удалось провернуть благодаря клавишнику Александру Козлову, забросившему ради группы перспективную карьеру врача и придумавшему, собственно, название «Агата Кристи» (по одной из версий — в честь собственных инициалов). Новый вариант коллектива составили Козлов, старший Самойлов и басист Александр Кузнецов; в это же время Глеб не смог завязать (в отличие от старшего брата) роман с высшим образованием — и был реквизирован в группу в качестве соавтора.

На этом — то есть на самом деле чуть позже, когда группа активно входит в гастрольные (и, следовательно, товарно-денежные) отношения — весь романтизм заканчивается; его место занимает хроника типичных для времени бизнес-кейсов (как нехило заработать на серии концертов в южном городе, где тебя вообще не знают, не то что в лицо), а затем — тоже характерная — хроника постперестроечных неудач: альбом «Декаданс», записанный по следам европейских гастролей и с попытками нового звука, оборачивается провалом, барабанщик ударяется в бизнес, женившиеся братья сводят концы с концами. Быстрее выкручивается старший: сначала Вадим устроился звукоинженером на местную «Студию 8», затем был приглашён Бутусовым помочь «Наутилусу» — а потом и вовсе нашёл (в лице знакомого по институту) группе спонсора.

Самый головокружительный период «Агаты Кристи» — именно тот, меценатский: это тогда они получили в Монте-Карло приз за лучшие цифры продаж альбома в своей стране; альбомом, конечно же, был «Опиум» — если считать, что самые пагубные пристрастия пришли в жизнь авторов чуть позже, стоит признать, что создавали альбом люди расчётливые и наблюдательные — явно заходившие на рейвы не для галочки; явно с энергией, подслушанной у нью-вейва восьмидесятых и подсмотренной на MTV — в мейнстримовом, но всё же альтернативно-жестковатом постпанке вроде Killing Joke времён Love Like Blood; энергией, блуждавшей в русском воздухе уже лет десять, но нашедшей должный выход лишь теперь — когда появились технические возможности, да и гласность достигла необходимой стадии развязности. Пожалуй, «Опиум» — единственная от начала до конца «музыкальная» работа группы; даже насквозь прозаическая — ни музыковедения, ни философского анализа — канва книги Карасюка наводит на невесёлые размышления: почему не удалось закрепить тот успех — или хотя бы повторить?

В «Агате» были три центробежные силы: ипохондрический Глеб, превращающий в концептуальную необходимость своё примитивное на вид текстовое мышление (строчка «дворник, дво-о-орник, жопа с метлой» больше подошла бы Арсению Морозову или группе Kiskin' Zhar, чем русскому рокеру середины девяностых); прагматичный Вадим, как негласный продюсер пытающийся всю эту нелепость «причесать» — и Александр Козлов, поп-человек в компании выросших на батя-роке. Конечно, это было не полноценное авторское трио и даже не авторский тандем — заготовки песен приносились каждым участником отдельно и выносились на голосование «первичной композиторской ячейки», как называл свою троицу в шутливо-советских терминах Вадим. Грустно, что они не смогли освоиться в роли гострайтеров — из подобного тройственного союза могла бы родиться какая-нибудь «машина песен», вроде описанной в книге Джона Сибрука шведской модели; но это, конечно, только там, на родине Макса Мартина и было возможно — у нас же получилось по басне Крылова: лебедь, рак да щука, вроде бы и тянущие общую добычу к совместному котелку — но в итоге остающиеся ни с чем.

«Ни с чем» — это, конечно, метафора; хотя известная ранее в общих чертах — а теперь дотошно описанная Карасюком — история существования «Агаты Кристи» в девяностых показывает, что рассказы музыкантов не преувеличены. Из–за неграмотного менеджмента — как со стороны спонсоров, так и со стороны посредника между ними и группой в финансовых делах (Вадима) — участники лишились шанса почуять более-менее осязаемые доходы; песни о полётах во сне и наяву превратились в самосбывающиеся пророчества — и на это тоже спускались немереные деньги (в чуть ли не самой интересной цитате из всей книги Михаил Козырев рассказывает о нервной ночёвке в пансионате, где участники «Агаты» прожили пять лет — если верить экс-вождю «Нашего радио», он пережил там нечто среднее между трипами Кастанеды и фильмами Аристакисяна).

История «Агаты Кристи» — это, конечно, история не столько о музыке (хотя и о ней, вопреки сложившемуся мифу, тоже), сколько о контексте вокруг: о помноженной на общий хаос девяностых юридической и финансовой безграмотности; о чреватости открытого признания в грехах — по имеющей основания версии Вадима, клеймо dazed-группы они получили из–за того, что не стали, в отличие от прочих, скрывать своё положение (хотя, допустим, Дельфину связанную с прошлым предвзятую оценку своего творчества удалось победить без особых потерь — пусть и не сразу, со временем); в конце концов, это история о том, что даже «примитивная» по посылу группа может нести своим существованием профетический смысл — примеры обнаруживаются снова и снова. Кто-то даже в двадцатилетней давности песне «Два корабля» может найти эхо текущих новостных сводок — или, допустим, в том факте, что клип на песню «Выпить море» — нарочито трэшевый, с наложенными поверх хромакея облачками в 360p и пародийным скарфингом — не пошёл на телевидение только потому, что как назло утонула подводная лодка «Курск»: в придуманной задолго до трагедии фразе «мертвецы хотят обратно» жутковатой крамолы слышится не меньше, чем в посвящённой трагедии часовой дисс-передаче Сергея Доренко.

Ещё один прецедент, задним числом рифмующий в жизни братьев Самойловых личное и политическое, приключился уже после «Опиума». «Агату Кристи» часто сравнивали с The Cure; сравнение, конечно, очень условное — но в их дискографии, как и у Роберта Смита, можно вычислить ключевую «трилогию». Выпущенный в 1997-м «Ураган» — это их собственный Pornography, третий из трёх и самый надрывный. Уже одними названиями треков («Розовый бинт», «Звёздное гестапо») сейчас могли бы заинтересоваться бдящие силы — да и тогда поднялся шум, несильный, но достаточный, чтобы и спустя десятилетие провоцировать инциденты вокруг песен того периода.

Впрочем, «своими» Самойловы быть всегда умели: накануне записи «Урагана» поучаствовали в акции «Голосуй или проиграешь», поддерживая выдвижение Бориса Ельцина на второй срок. Для большинства участников это была, конечно, инерция (антизюгановский хэштег «#недайбог» был из тех, что слепо, по-сусанински, заманивал) — но в случае «Агаты Кристи» такое событие становится одним в длиннющем и утомительном ряду. Из разу в раз эти двое становятся орудием истории, первооткрывателями — точнее, со-открывателями — очередного ящика пандоры. Может быть, всё проще?

Когда-нибудь для «Агаты Кристи» найдётся не только свой Дмитрий Карасюк, но и свой Марк Фишер — который досконально исследует генезис «постъельцинской» депрессии в русском роке на самойловском примере — но, в принципе, даже необязательно ждать; не зря книга Карасюка фокусируется не на музыке, не на политике, а именно что на личном: обрушение браков, творческий кризис, проплывающие мимо — парой намёков — визиты в рехаб, превращение жизни в совсем уж «жёлтую» хронику. Глубоких выводов из описания пикирующих бомбардировщиков ждать не стоит, тем более что Карасюк больше сфокусирован на моменте пика группы в девяностых — никаких просветов насчёт причин разлада братьев в двухтысячных и безнадёжной ссоры в десятых, никаких пикантных подробностей сотрудничества Вадима с Владиславом Сурковым или дружбы Глеба с Прохановым и Кормильцевым — зато весьма подробно расписан ключевой в жизни группы эпизод: гибель клавишника Александра Козлова.

Снова злая ирония — единственным ушедшим в мир иной участником группы стал человек, менее всего склонный к саморазрушению. До книги Карасюка здесь стояла бы формулировка «вообще не склонный» — однако при подробном рассмотрении Самойловы пусть и оказываются людьми, рисково падающими на дно, но именно своим бесстрашием, видимо, уберегающимися от худшего; у Козлова же, который, напомним, сам дипломированный врач, были серьёзные проблемы со здоровьем, усугубляемые депрессией — официально не диагностированной, но даже сами братья были тогда ещё далеки от образа примерных селебритиз на пути к исцелению, что говорить о помощи коллеге. На последний совместный альбом композиторского трио, «Майн Кайф?», ни одна из заготовок Козлова не попала — во имя концепции, так что с решением тот согласился внешне спокойно; в итоге на альбоме впервые не оказалось ни одного хита — уж они-то бессменным клавишником поставлялись постоянно, даже на не самой выигрышной пластинке «Чудеса» оказался «Ковёр-вертолёт».

Неожиданная смерть Козлова от атеросклероза оказалась тем «чёрным лебедем», который спровоцировал дальнейшее крутое пике с участием выживших — но в то же время дал стимул группе вдруг прийти в себя, оправиться от творческого кризиса, а самим Самойловым — от собственного прошлого. Отряхнув ветхую пыль, они, впрочем, не обнаружили для себя ничего утешительного. Возможно, поэтому личное и срифмовалось вконец с политическим: у Самойловых есть невероятная энергия, способная, словно Ленин в трактовке Данилкина, связывать в созвездия какую угодно солнечную пыль, — и где-то, если не в творчестве, аккумулировать её было нужно. В музыке же от посткризисной «Агаты Кристи» за десять лет остались всего два ярких пятна — что показательно, связанных с поп-индустрией. В 2004-м, на «Неголубом огоньке», братья исполнили запомнившуюся многим саркастичную интерпретацию «Маленькой страны» Николаева и Королёвой — а пятью годами раньше мелодия из инструментального альбома Козлова стала песней «Отпетых мошенников» «Люби меня, люби». Да, той самой; вот вам и эхо поколений, и связь времён, и поп-континуум.

А ещё — но это уже полуапокриф — Глеб по просьбе вновь появившегося на горизонте Фадеева написал тексты для так и не вышедшего альбома группы Total; в общем, на примере «Агаты» есть возможность лишний раз убедиться, как может обходиться фатум, поворачиваться вспять история: что было бы, если бы Цой выжил, Курёхин выздоровел, а «Агата Кристи» осталась легендарной поп-группой с тремя авторами. Сплошные сослагательные наклонения — на месте которых даже грибы не растут; один двадцатилетний цикл за другим, но все по касательной: сейчас вроде бы самое время вспоминать, как Глеб Самойлов сочинял тексты на грани родительской паники — и был, получается, крёстным отцом нынешним несчастливцам, которым отменяют концерты; ещё спустя какое-то время, лет через пять, можно будет вспомнить, как тот же Глеб вдруг осунулся, повязал на руку напульсник и переоделся во всё чёрное, выдавая тексты вроде «сердце, садо-мазо, бьётся, садо-мазо» — и довыдавался до того, что угодил в саундтрек к Гай Германике, в острейший русский молодёжный сериал конца нулевых. Однако уже лет десять метафоры времени исходят преимущественно от старшего — того, из ВИА РТФ УПИ, крепкого государственника по убеждениям; младший успел поддержать протесты на Сахарова и Болотной — но в финале этой истории оказался растерянным, разочарованным зрителем. И если уж исчерпала себя дихотомия России айфона и России шансона, у России Глеба и России Вадима пока ещё есть повод выяснять отношения.