Статья Лакана “Joyce le symptôme” была опубликована в 1979 году [1]. Написана она на основе доклада, прочитанного в 1975 году. Как видно из названия, работа относится к периоду, который можно назвать “джойсовским поворотом”. После XX семинара (1972-3) Лакан начал внимательно изучать работы Джойса. На его собственное писательское искусство глубокое влияние оказали “Поминки по Финнегану”. Среди разного рода причин, которые могут объяснить этот поворот, наиболее важной является поспешность. Как Лакан объяснил в одной из своих ранних статей, — “Логическое время и суждение о предвосхищенной достоверности” [2], — он начал чувствовать, что его дни сочтены. Смерть может наступить в любой момент. В “La Troisième”, на конференции, состоявшейся в Риме в 1974 году, он упоминает о возможности своей внезапной смерти на месте прямо во время выступления [3].

Не следует преуменьшать важность этой ремарки. Неизбежность смерти влечет за собой последствия. Хоть лакановское искусство письма и становилось все более изощренным, оно оставалось линейным в течение длительного периода; локально линейным, — по крайней мере, в том смысле, что при должном синтаксическом и грамматическом разборе каждый сегмент его высказывания имел только одно значение. По правде говоря, подобная характеристика была поставлена под вопрос в таких текстах, как “Литуратерра” (1971) или “L’Etourdit” (1973), но это был вопрос выбора. Теперь, когда время стало проблемой, поспешность была скорее необходимостью, чем выбором; ситуация по правде изменилась. Если бы Лакан продолжал придерживаться принципа локальной линейности, он никогда не смог бы справиться со всем, что было для него важно. Для преодоления сей материальной трудности он должен был объединить множество значений в каждой минимальной субчасти предложения подобно Джойсу в “Поминках по Финнегану”. Отсюда частое использование контаминированных слов, включающих две, три, четыре и даже более частей дешифровки. В целом, все приемы, которые Джойс использовал в “Поминках по Финнегану”, стали актуальными. В конечном итоге каждое предложение, каждое слово каждого предложения, произнесенное или написанное, должно быть развернуто таким образом, чтобы уникальный текст можно было прочитать одновременно на четырех, пяти или более уровнях.

Лакан всегда играл со словами. Но то, что было своего рода хобби, постепенно становилось неотъемлемой частью его работы. С поворотом к джойсианству это стало даже чем-то большим: вопросом жизни и смерти. Лакан прекрасно понимал, что, делая игру слов основой своей устной и письменной экспрессии, он брал на себя риск. Он стал бы еще менее понятным, в чем его уже обвиняли; его письмена стало бы почти невозможно переводить. Будучи психиатром, он также знал, что его душевное здоровье будет поставлено под сомнение, поскольку конвенциональная психиатрия считает постоянную игру со словами симптомом психического расстройства. Лакан полностью осознавал все это, но слишком многое было поставлено на карту.

В период “джойсовского поворота” читатели Лакана сталкиваются с непрерывной последовательностью словесных игр. От них требуется рассматривать каждую из них не только как матему, но и как пучок матем. Они должны анализировать их составляющие и распределять их по различным цепочкам соответствий, которые необходимо реконструировать. Таким образом, данный текст действительно будет сочетать в себе несколько уровней интерпретации. Хорошим примером является статья “Joyce le symptôme”. Я не собираюсь пытаться полностью прочитать этот текст. Такая попытка потребовала бы более ста страниц. Я ограничусь одной интерпретационной линией, а именно — политической. Ибо среди многообразия уровней текста, как я утверждаю, можно прочесть новую доктрину политики. Что есть политика? Каковы ее пределы? Каковы ее условия возможности?

Первые предложения статьи построены на игре со словом homme как в единственном, так и во множественном числе. Первый абзац заканчивается словами “Nous sommes z’hommes” (дословно: мы люди); наличие буквы ‘z’ нарушает правила орфографии, но позволяет читателю “услышать” связь между sommes и hommes. Это один из немногих случаев, когда связь, а именно фонетическая материализация ‘s’ в конце sommes, остается обязательной даже в неформальной беседе. Более того, Лакан пишет ‘z’ в начале hommes, вместо того чтобы писать её в конце sommes, где грамматически буква и должна быть. Тем самым он показывает, что его интересует не множественное число sommes (мы есть), а множественное число hommes.

Первое слово второго абзаца — LOM. Это лексическое образование будет неоднократно встречаться в статье либо в форме LOM, либо как L.O.M. Оно резюмирует целый набор теоретических новшеств. В своем первом появлении оно перекликается с последним словом предыдущего абзаца: z’hommes. На самом деле это чисто фонетическое обозначение l’homme в единственном числе. Таким образом, в двух разных формах представлено слово homme. Следовательно, основной темой статьи Лакана будет дискурс, в котором это слово играет центральную роль и в единственном числе, и во множественном. Но в 70-е l’homme играет важную роль в политическом дискурсе.

После того, как марксистский подход стал для многих интеллектуалов окончательной парадигмой политической мысли, он был отвергнут в некоторых влиятельных кругах. Даже те, кто по-прежнему признавал состоятельность марксовского анализа капитализма, отвергали политические последствия марксистских революционных движений. Этот упадок был вызван реальными свидетельствами о прошлом и текущей ситуации в Советском Союзе, Китае и Камбодже. С теоретической точки зрения это произошло вместе с пересмотром классической традиции прав человека, которую Маркс подверг резкой критике. Лакан внимательно следил за этим политическим разворотом. Не комментируя его подробно, он осознавал парадоксальный характер ситуации: некоторые из самых суровых критиков теоретического гуманизма стали прозелитами новой веры, в центре которой был человек (l’homme). Среди основополагающих текстов этой новой веры первостепенное значение имела Декларация прав человека и гражданина, сформулированная в 1789 году.

Декларация написана не слишком продуманным образом, за исключением преамбулы. Сравнение заголовка и преамбулы демонстрирует, что вся Декларация зависит от отношений между единственным числом l’homme и множественным les hommes. В заголовке единственное число считается подходящим для выражения универсальности, в то время как ключевое предложение в преамбуле достигает универсальности, используя множественное число les hommes, а именно “les hommes naissent et demeurent libres et égaux en droits ” (люди рождаются и остаются свободными и равными в правах). Я считаю, что словесная игра Лакана между z’hommes и LOM основана на прямой аллюзии на Декларацию: в z’hommes множественное число звучит так же, как и в les hommes [lè z’hommes] из Преамбулы, а LOM омофонично с l’homme в названии. Другими словами, “Joyce le Symptôme” комментирует Декларацию.

Если же нет, то он, по крайней мере, переходит к критическому прочтению классической традиции политического гуманизма. Первым шагом является избавление от самого слова homme путем создания означающего LOM; оно действительно омофонично слову l’homme, но оно также поглощает и стирает определенный артикль. Итак, он исключает лингвистический носитель универсальности в именной фразе. В то время как l’homme претендует на универсальность, LOM нейтрально с этой точки зрения. Более того, убирая определенный артикль, он припоминает способ, которым в “L’Etourdit” предстает обозначение женского, а именно — типографское зачеркивание определенного артикля la. Таким образом, LOM открыт как для женской, так и для мужской материализации. Означает ли это, что он/она по сути своей транссексуальны? Я оставляю ответ на этот вопрос специалистам, равно как и поиск английского эквивалента для LOM.

Рассмотрим теперь главное отступление от традиции. Речь идет о статусе тела. Согласно Лакану, LOM имеет тело. Это следует понимать не как описательную условность по типу “у лошади есть хвост” и не как определение вроде “у треугольника есть три стороны”. Ведь в основе определения лежит не тело, несмотря на его важнейшее значение, а глагол иметь (to have). Сравните фундаментальную пропозицию третьего абзаца: “LOM a, au principe” — LOM имеет, по существу. ‘LOM имеет’ должно быть противопоставлено ‘LOM есть’. ‘LOM имеет тело’ тогда должно быть противопоставлено другому утверждению, возможность которого связана с постоянным риском воображенизации реального (réel): ‘LOM есть тело’. Но даже этого недостаточно. На самом деле, Лакан обращает внимание на более сложную инверсию: если высказывание ‘LOM имеет тело’ направлено на реальное, то оно находит свою воображаемую проекцию в ‘LOM есть душа’. Душа — это всего лишь стенограмма двойной воображенизации: “быть” вместо “иметь”; душа вместо тела. В то время как LOM “имеет” (что бы он/она ни имел_а), душа “есть”, чем бы она ни была.

Понятие “иметь” далеко не тривиально. “Avoir, c’est pouvoir faire quelque chose avec ”, буквально “иметь” = иметь возможность сделать что-то с чем-то [4]. В частности, человек говорит своим телом. Среди того, что LOM может делать своим телом, Лакан не упоминает в явном виде огромное количество антропологических форм поведения, которые, например, усердно изучал Леви-Стросс: маски, одежда, танцы, но также, в области языка, — шутки, оскорбления и, прежде всего, мифы. Я утверждаю, однако, что вся эта область актуальна для того, чтобы понять, что стоит на кону во фразе “обладать телом/иметь тело”. Более того, такой подход позволяет рассматривать вопрос «имеют ли животные тело» в качестве строго аналогичного вопросам “говорят ли животные?” или “имеют ли животные бессознательное?”. Очевидно, однако, что Лакан не исследует эти возможности. Он предпочитает иметь дело с политикой, хотя она и не называется прямо.

Вместо политики упоминается история, а именно — история двадцатого века. Но Лакан слишком хорошо знает, что современная история писана политическими литерами, так же как великая книга природы писана математическими, по словам Галилея. Первым обличительным заявлением в отношении истории является следующее: “Joyce se refuse à cequ’il se passe quelque chose dans ce que l’histoire des historiens estcensée prendre pour objet.” Джойс отказывается признавать, что нечто может иметь место в том, что история историков предполагает рассматривать в качестве объекта изучения. Это предложение невозможно полностью понять, если не знать, что оно пытается размечать во французском языке немецкое различие между Geschichte и Historie. “L’histoire des historiens” — история историков — это всего лишь парафраз Historie; “ce que l’histoire des historiens est censée prendre pour objet ” — то, что история историков предполагает рассматривать в качестве объекта изучения — это парафраз Geschichte. Джойс отказывается признать, что что-либо происходит в Geschichte; исторические события есть конструкты, созданные историками; они принадлежат Historie.

За этим сразу же следует второе обличительное утверждение: “Il [= Joyce] a raison, l’histoire n’étant rien de plus qu’une fuite dont ne se racontent que des exodes” (Джойс прав, история есть не более чем бегство, о чем лишь в исходах повествуется). Использование глагола ‘повествуется’ (to tell) в релятиве указывает на то, что речь идет об Historie; следовательно, в основной части речь идет о Geschichte. Существенное различие между бегством и исходом касается отсутствия или наличия цели: бегство бесцельно и может быть бесконечным, в то время как исход совершается из определенной точки, чтобы достичь другой определенной точки, где он и должен завершиться. Аллюзия на Ветхий Завет очевидна. Она должна проиллюстрировать первую и, возможно, одну из самых важных трансформаций Geschichte в Historie; бегство евреев стало исходом, который позволил им достичь Земли Обетованной. Таким же образом множество существ говорящих находится в бесконечном бегстве, которое историки разделяют на различные серии переселений так называемых наций или народностей.

После короткого комментария о выборе Джойсом изгнания следует третье обличительное утверждение: “Ne participent à l’histoire que les déportés: puisque l’homme a un corps, c’est par le corps qu’on l’a” (В истории принимают участие только изгнанные: поскольку человек имеет тело, именно посредством тела его имеют и другие). История здесь — это Geschichte; l’homme используется как строгий эквивалент LOM. Однако это слово используется точно так же, как и в Декларации 1789 года, что возвращает меня к исходной точке: анализ LOM предполагает интерпретацию Декларации. В частности, он делает явным утверждение, которое оставалось темным в Декларации, а именно — исключительную значимость тела в определении прав. Бегства, являющиеся реальными событиями Geschichte, есть бегства тел. Единственными субъектами, чью историю историки не могут замаскировать под некий исход, являются изгнанники, потому что в их случае реальности тела невозможно избежать.

Лакан размышляет здесь о Второй мировой войне. Бегство, исход, изгнание — соединение этих слов рождает подспудный смысл о месте евреев в современной Geschichte. Примеров в наше время тоже предостаточно. В Западной Европе иммигранты воплощают связь между активной и пассивной формами обладания: они имеют тело; у каждого из них есть тело, но контрабандисты и работорговцы владеют им/ей посредством его/ее тела. Тело, о котором идет речь, не являет собой гармоничную анатомию, которая восхищала греческих художников; это скорее разрозненное сочетание костей, плоти и экскрементов. То, что Расин описал в “Athalie”: “Un horrible mélange d’os et de chairmeurtris” (“Ужасающее месиво израненных костей и плоти”). Действительно, тело человека — это объект ужаса. Классическое искусство избирало красоту как последнюю вуаль, защищающую глаза от такого зрелища. Современное общество освещает его более коммерческими средствами: пропаганда анатомического совершенства (мускулистости, стройности, etc.), страсть к здоровью, постоянная тенденция осуждать естественные функции тела как оскорбление человечеcкого, и т. д. и т. п.

Иммигранты признаны виновными по всем этим пунктам. Отсюда ненависть, которой они подвергаются, а также в равной степени и необходимость проявления человеческой жалости, дабы избежать единственного логического следствия, к которому западные политические системы должны прийти, если признают свою реальную структуру: физическое уничтожение иммигрантов. В качестве среднего термина между жалостью на словах и жестокостью на деле благочестивые души обнаружили достоинства сегрегации. С начала 1970-х годов Лакан рассматривал сегрегацию как социальный факт par excellence, а расизм был лишь частным случаем этого общего процесса.

Поскольку ‘иметь’ означает ‘делать что-то с’, ‘иметь тело’ означает ‘делать что-то с телом’. Прежде всего, LOM делает что-то со своим (его/ее) телом: основной ответ дает lalangue. LOM говорит с помощью его/ее тела. Но LOM также делает что-то с телом LOMа; это подразумевается формулой: “c’est par le corps qu’on l’a ”. Лингвистически on происходит от латинского homo; у него есть другая форма — l’on — с артиклем; выходит, это тройной отголосок LOM, l’homme и homme. На ум приходит транспозиция: c’est par le corps que LOM a LOM (именно посредством тела LOM имеет LOM). Таким образом, Лакан ввел множественность в LOM. LOM оказался нейтральным по отношению к вариации мужское/женское; точно так же он нейтрален по отношению к вариации единственное/множественное число. С грамматической точки зрения то же самое можно сказать и об on во французском языке. Формально оно единственного числа, но фактически может обозначать множественное число, а также относиться и к мужчине, и к женщине.

Утверждая, что ‘LOM a un corps’ (LOM имеет тело), Лакан выстроил ядро реальности грамматического единственного числа артикля a (есть определенная игра, утрачиваемая в переводе на русский: французский глагол avoir в форме единственного числа 3 лица — a — и неопределенный артикль, а в английском языке — прим. пер.). Добавляя ‘именно посредством тела LOM имеет LOM’, он выстраивает ядро реальности множественности в LOM. Тем самым он определяет фундаментальное место политики. Он также поднимает фундаментальный вопрос: что делает LOM с телом LOM? Между ответом Руссо (“он их жалеет”) и ответом Гегеля (“он их убивает”) есть срединный: он их сегрегирует. ‘LOM имеет тело’ обозначает формальное утверждение о месте политики. Ханна Арендт косвенно сделала эквивалентное утверждение в своих рассуждениях о политике и человеческой плюральности. Но, учитывая лакановские размышления о глаголе ‘иметь’ (to have), его утверждение отказывается быть чисто формальным. Оно становится сущностным: политика телесна. Речь идет о том, что может быть сделано с телом теми, кто обладает телом. Причитания Шейлока могут проиллюстрировать этот тезис. Свободы, повинности, сегрегации имеют дело с телами.

‘LOM имеет/владеет LOM’ некоторым образом перекликается с классической формулой об эксплуатации человека человеком. Эта аналогия идет дальше риторики. Она раскрывает удивительное измерение подхода Лакана, предполагающее новое прочтение Марксова анализа. Действительно, Лакан неоднократно упоминал теорию прибавочной стоимости, используя ее как парадигму для своей собственной теории jouissance. Если аналогию фразы ‘LOM имеет/владеет LOM’ и теорией капитализма воспринимать всерьез, то это означает, что анализ прибавочной стоимости Маркса основан на утверждении о теле. Другими словами, различие между трудом и рабочей силой конституирует марксистское определение тела. В I томе “Капитала” Маркс писал: “Под рабочей силой, или способностью к труду, мы понимаем совокупность физических и духовных способностей, которыми обладает организм, живая личность человека, и которые пускаются им в ход всякий раз, когда он производит какие-либо потребительные стоимости.” Тело, очевидно, имеет значение. Тем не менее Лакан предполагает, что формула должна быть обратной: человеческое тело является условием производства потребительной стоимости.

Не было бы никакого производства как такового, никакой экономики, если бы LOM не имел тела. Но капитализм имеет свою специфику; он основан на возможности человеческого существа продавать свою рабочую силу или покупать рабочую силу другого. В обоих случаях речь идет об обладании рабочей силой, которую можно продать или купить. Короче говоря, это вопрос обладания. Лакановская формула ‘LOM имеет/обладает’ выражает основы эксплуатации в целом. Ее вариант ‘LOM обладает телом’ выражает одну из основ капиталистической эксплуатации. Ведь для того, чтобы эксплуатация стала капиталистической, должно быть выполнено еще одно условие, а именно: LOM должен быть способен производить больше стоимости, чем ему платят в процессе обмена. Это и есть определение прибавочной стоимости. Такая способность принадлежит самому телу. Однако недостаточно допустить, что прибавочная стоимость становится возможной благодаря свойствам человеческого тела. В капитализме тело LOM не имеет иного значения, кроме прибавочной стоимости. Прибавочная стоимость и тело становятся синонимами в этой конкретной вселенной. Прибавочная стоимость и прибавочное наслаждение проистекают из одной и той же структуры.

L’homme est libre — это философское утверждение, связанное с душой; душа может быть свободной, хоть тело и находится в кандалах. Это можно даже рассматривать как аналитическое суждение: человек теряет свою человечность, если его душа несвободна. Напротив, LOM свободны тогда и только тогда, когда свободны их тела. Более того, LOM не перестают быть LOM, если их тела перестают быть свободными. Но что означает свобода тела? Это зависит от того, что же значит иметь тело. Поскольку иметь — значит делать что-то с чем-то, необходимо соблюдать определенное количество требований в отношении того, что тело может делать с собой и с телами других. Это и есть так называемые права человека. Они одинаковы для всех, у кого есть тело, в том узком смысле, который определяет Лакан. Они должны называться правами LOM, LOM — это мужчина, женщина, взрослый, ребенок, здоровый, больной и другие.

К этим требованиям, которые должны выполняться повсеместно, каждая социальная и политическая система может добавлять собственные требования при условии, что они не могут противоречить правам LOM либо аннулировать их. Отсюда следует легитимность различия между правами LOM и правами гражданина. Эти концепции скорее не философские, а антифилософские. Они также являются политическими в минимальном смысле. С лакановской точки зрения антифилософское, политическое и минимальное являются синонимами.

[1] Lacan 2001, pp. 565-570, 610.

[2] Lacan 1999, pp. 195-211.

[3] Lacan 2011/3, p. 12.

[4] Lacan 2001, p. 566.

Jean-Claude Milner. “Political Considerations About Lacan’s Late Work”. Crisis & Critique, Vol. 6, issue 1.

Перевод: Onoda

Пдф версия и подписка

Телеграм