Лакан: Недавно я получил письмо от господина Реканати. Не буду ничего на сей раз рассказывать или пытаться выступить с ходу, просто говорю вам, что получил письмо, которое в свою очередь было ответом на одно из моих, от господина Реканати, который сегодня с нами, и который, к моему большому удивлению, подтвердил — не так ли? — что услышал нечто из того, о чем я рассказывал в этом году. Посему я предоставляю ему слово, он должен рассказать вам что-то очень связанное с тем, что я пытаюсь сделать, с теорией множеств, в частности, не так ли? И с математической логикой, он скажет вам какой именно.

Реканати: Письмо, на которое только что сослался доктор Лакан, представляет собой ряд заметок и комментариев на три текста Пирса, которые я ему передал, не столько потому, что он не был с ними знаком, очевидно, что был, но потому как тексты эти отличались от тех, на которые доктор Лакан ссылался в других местах. С одной стороны, это были тексты по космологии, а с другой — тексты, связанные с математикой. Прежде всего, я уточню содержание упомянутых трех текстов, а затем перейду к моему способу говорить о них. Что касается математики, то Пирс даёт критику известных ему определений непрерывных множеств (ensembles continus). Он рассматривает три определения: Аристотеля, Канта и Кантора, все из которых он критикует, причем в соответствии с единым критерием.

Критерий таков: Пирс хотел бы, чтобы в каждом определении был отмечен сам факт определения, поскольку, говорит он, определяя непрерывное множество, нельзя не определить его специфичным образом, что важно для результата определения. Сам процесс определения должен быть где-то отмечен, как таковой. Что касается космологии, Пирс говорит о несколько схожей проблеме, о схожей озабоченности по поводу проблемы генезиса вселенной. Проблема тут — это “до” и “после”. Мы не можем получить доступ к тому, что было до, выполнив простую аналитическую операцию изъятия из того, что было “после”, всего, что составляет характер этого “после”, поскольку в итоге мы получим только вычеркнутое “после”, именно в способе этого стирания и образуется “после”, которое отличается лишь точной записью, то бишь в режиме стирания, в режиме “до”. Другими словами, “до” в некотором смысле является “после”… вернее, “после” — это записанное “до”, и вывести “до” из “после” абсолютно невозможно, поскольку “до”, записанное в “после”, — это как раз то “после”, от которого в этом смысле ничего не имеет общего с “до”, чья сущность заключается именно в невозможности быть записанным.

Другими словами, важна именно запись, то есть то, что было “до”, — это ничто. Так рассуждает Пирс, говоря о происхождении Вселенной: “до” не было ничего, но это “ничто” тем не менее является определенным “ничто”, вернее, оно не определено, потому как всё равно не записано, и мы можем сказать, что всё из “после” тоже ничто, но оно именно записывается как “ничто”. Это не-записанное в общем виде, которое он находит везде, не только в космологии, Пирс называет потенциальным (le potentiel) и именно об этом я хочу сказать несколько слов сейчас. Но перед этим я хотел бы поведать о своей позиции, которая, очевидно, парадоксальна, поскольку я, конечно, не являюсь специалистом ни в чём, тем более по работам Чарльза Пирса (чем по кому-либо ещё). Всё, что я собираюсь сказать об этом авторе и о других, поскольку планирую говорить о других в том числе, будет тем, что я смогу подхватить из речи (discours), которую держит доктор Лакан. В самой своей речи я сохраняю статус слушателя.

И как это возможно? Как раз обозначая в своей речи только факт того, что я его слушал. В связи с этим возникает проблема, к кому мне обращаться. Потому что очевидно, что если я обращусь к тем, кто, как и я, слушал, это будет бесполезно для них, а если я обращусь к тем, кто не слушал, я смогу лишь записать ничто (rien) их не-слушания и тем самым допустить развитие, которое, очевидно, будет использовано в качестве продолжения, и которое уже не будет иметь ничего общего с чистым ничто, которое было в начале. Поэтому в данном случае ничто этого не изменит [смеется], и именно постольку, поскольку моё вмешательство как слушателя ничто не нарушает, я могу успешно представлять аудиторию.

Поскольку, в конечном счете, все вмешательства Аристотеля лишь подразумеваются в речи Парменида, и чем быстрее это закончится, тем лучше, говоря о вмешательстве Аристотеля, скорее для того, чтобы он сам мог держать речь, ему нужен немой слушатель, с которым он может отождествиться, что объясняет, почему другой Аристотель в Метафизике заявляет: “мы, платоники…”, ибо только после того, как Платон заговорил, или, если хотите, после того, как Парменид заговорил за другого, он сам может начать это делать. Отсюда вытекает парадокс, но поскольку этот парадокс не моего авторства, я предоставлю доктору Лакану прокомментировать его позже, ибо сам не могу ничего сказать по этому поводу.

Нельзя, говорит Пирс, противопоставлять пустоту, 0, чему-то, потому что 0 есть нечто, это хорошо известно. Пустота представляет собой нечто, и Пирс говорит, что она является частью второстепенных, важных понятий в работах Пирса, которые я рассмотрю чуть позже. Она не является монадой, как записанная пустота (vide inscrit), но она относительна. Фактически, постулируя эту пустоту, мы записываем её. В этом случае запись пустого множества будет выглядеть так: {Ø}. Так понимается пустое множество, рассматриваемое как элемент множества частей пустого множества. Итак, если пустота представлена как 1 (le Un[1]), и если мы хотим немного повторить операцию и сделать множество частей множества частей пустого множества, мы быстро получим что-то вроде этого: {Ø, {Ø}}, что дает примерно следующее: {{Ø}}, что в свою очередь есть неплохой способ представить двойку (le 2). Но также представить и единицу (le Un).

Вот почему надо снова вернуться к прошлой ремарке что, конечно, именно повторение небытия* может обнаружить многие вещи, и, в частности, последовательность целых чисел в данном случае, но что интересует Пирса в этом замечании, так это то, что повторяется не небытие как таковое, вернее не совсем, а запись небытия, в той мере, в какой небытие обозначено самой записью. Эта идея будет неоднократно развиваться, в нескольких текстах, я скажу об этом. Здесь мы снова возвращаемся к его высказываниям относительно математики. Когда мы хотим, говорит он, определить систему, в которой это небытие повторяется, мы должны указать, что оно повторяется в качестве записанного. В начале есть запись небытия. И это очень важно для логики. Квантор всеобщности сам по себе не может ничего определять. Квантор всеобщности* для Пирса есть нечто secondant*[2] как бы парадоксально это ни казалось, но, как сам Пирс утверждает, он относится к чему-то.

Основой этого квантора выступает предшествующая и записанная неантизация переменных*[3], которая вступает с ним в противоречие. Таким образом, с чисто методологической точки зрения, Пирс критикует Кантора. Кантор ошибается, потому что его определение континуума относится ко всем точкам множества. Пирс указывает, что определение должно быть вариативно с логической точки зрения. Овальная линия непрерывна только потому, что невозможно отрицать, что хотя бы одна из её точек должна быть истинной для функции, которая никак не характеризует множество. Например, когда нужно перейти от внешней стороны к внутренней, необходимо пройти через одну из точек края.

Это, в некотором смысле, латеральный подход. Квантор всеобщности не может быть установлен подобным образом, необходимо пройти через предварительную неантизацию, которая сама проходит через предварительную функцию. Отрицание в этом случае само возводится в функцию, и множество множеств, соответствующих этой функции…в данном случае в той мере, в какой невозможно отрицание и т.д…это пустое множество, которое записывает отрицание как невозможное. Аналогичный пример можно привести и в топологии при необходимости. Если бы мы послушали Пирса, то теорема о неподвижной точке должна быть сформулирована следующим образом, я запишу её[4]:

Нельзя отрицать, что при деформации диска по его краю, по крайней мере, одна точка избегает деформации, та самая точка, которая и санкционирует (l’autorise) всю операцию, самим фактом того, что избегает (échapper) её.

Лакан: Поясните-ка ещё разок.

Реканати: Теорема о неподвижной точке. Если вы возьмете, например, что-то вроде диска, то, по сути, всё будет сводиться к непрерывной деформации диска по его краю. Несомненно — и это дано в виде теоремы, — что по крайней мере одна точка диска избегает деформацию, то бишь остаётся неподвижной. Именно благодаря факту существования этой точки, остающейся неподвижной, и удаётся осуществлять общую деформацию. В противном случае это было бы невозможно, и здесь, очевидно, есть противоречие. Допустим, между этой точкой существует очень четкая связь, ускользающая от функции, которую она санкционирует.

Лакан: Это доказанная теорема. Не просто доказуемая, но именно доказанная. С другой стороны, эта теорема символизируется, возможно, вы можете прокомментировать это, как она символизирована этим существует x, поскольку это формула, которая очень близка той, которую я привык писать так: существует x, при котором не существует такого x, чтобы отрицалось Фx[5].

Реканати: Конечно, существует двойное отрицание, но эти два отрицания не равнозначны, они не эквивалентны. И с другой стороны, особенно это двойное отрицание, в той мере, в какой оно записано, не то же самое, что простое утверждение этого. Утверждение возможно (On aurait pu affirmer). Именно поэтому я процитировал критику квантора всеобщности в самом начале, как некую данность. Если он является продуктом двойного отрицания, этого первого не-записанного отрицания, то речь идет об отрицании, возведенном в функцию. К примеру: точки не остаются неподвижными. Есть одна точка, которая ускользает от этой функции, вместе с тем существует необходимость в первую очередь записать эти точки. Об этом я говорил выше. Нужно отметить, что, быть может, в определенном смысле то, что я сказал, есть невозможность. Но в то же время, здесь просто пустое множество, представленное как единственное множество, действующее для функции отрицания.

Лакан: Я считаю, здесь необходимо подчеркнуть, что черта, проведенная над двум терминам, каждый из которых отрицается — неверное, что и неверное, что — часто используется в математике, поскольку это ключевой момент, кульминация доказательства так называемого противоречия. Короче говоря, это вопрос знания того, почему в математике принято, что можно обосновать (fonder) нечто, и лишь только в математике, потому что в какой иной области вы сможете обосновать нечто, утверждаемое исходя из неверно, что (il n’est pas vrai que)?

Конечно, именно здесь в математике возникает возражение против использования доказательства от противного. Вопрос в том, как в математике путём доказательства от противного можно обосновать нечто, что, в сущности, доказывается как таковое, не приводя к противоречию. Тут уточняется соответствующая область математики. Так что под этим неверно, что — вопрос предоставления статуса черты отрицания, которую я использую в одном месте моей схемы, чтобы сказать, что это отрицание,

не существует x, удовлетворяющего этому условию, Фx отрицается.

Реканати: В терминах Пирса эта черта — то, что стоит на первом месте, то бишь первая запись. Потому что он говорит, что потенциальное (le potentiel) — я собирался вернуться к этому, потому как сей концепт, в конце концов, достаточно проработанный — есть поле записи невозможностей, но прежде невозможностей, невозможностей еще не записанных, это поле возможных невозможностей. И в этом поле появляется нечто, что подрывает его сообразно данной черте (trait), определенным образом, представляющим собой невозможность, своего рода разрезом, разрезом, который осуществляется внутри поля, которое до этого было в некотором смысле единым и поэтому, говорит Пирс, первая невозможность должна быть записана с самого начала. Это определяет всё.

А затем, в конце концов, отрицание и все эти спецификации тут продолжают определять всё, но уже там, изнутри, исходя из невозможного. Другими словами, он говорит, что есть два поля: с одной стороны, есть поле потенциального, которое является элементом чистого 0, можно сказать, чистой пустоты, я еще вернусь к этому, и, с другой стороны, поле невозможностей, которые являются рожденными из потенциального, но очевидным образом противопоставлены ему. И в рамках невозможностей мы можем говорить о таких вещах, навроде: не существует такого x, которое было бы не Фx, или существует такой x, что не Фх. Но он разводит эти два поля как принципиально противоположные, одно из которых является элементом чистого 0, другое — элемент того, что я назову нулём повторения (0 de répétition), и именно на нем я хотел бы остановиться.

Лакан: Вы видите вот, что я тут транскрибирую всё, о чём вы повествуете, утверждая, что потенциальное равно полю возможностей как детерминирующему, определяющему невозможное.

Реканати: Как детерминирующему, да, но я должен сразу же отметить, что он сказал: именно это поле возможностей определяет невозможное, но не в гегелевском смысле. Мы должны быть аккуратны, говорит Пирс, оно определяется не как необходимое (nécessairement), а как потенциальное, то есть нельзя сказать: “это обязательно должно было произойти”, отмечается, что это произошло. Мы знаем, что именно это потенциальное определило невозможное, но не через необходимость, тут мы приходим к согласию. Именно это я и имел в виду, потенциальное…

Лакан: Возможно это стоит транскрибировать так: потенциальное = поле возможностей как определяющее невозможное.

Реканати: Так что именно из таких соображений Пирс конструирует понятие потенциального. Поэтому это место, где записываются невозможности, это общая возможность неосуществленных невозможностей, то есть не-записанных.

Это поле возможностей как определяющее невозможное. Но оно не включает, как мы только что сказали в отношении производимых там записей, необходимого, что означает, в частности, для математической проблемы следующее: двойка (le 2) не может быть рационально объяснена, в гегелевском смысле, то бишь через необходимость. Число 2 появилось, но мы не можем сказать, откуда оно взялось, мы можем просто поставить его в связь с нулём, с тем, что происходит между 0 и 1, но сказать, почему она, двойка, появилась, невозможно.

Потенциальное позволяет это сделать, определяя парадокс континуума, обнаружить это можно в тексте Пирса, который я цитирую, но на самом деле я не очень внимательно его просмотрел, поэтому не буду его развивать — если точка потенциального непрерывного множества получает точное определение, запись, реальное существование, то сама непрерывность прерывается. И это как раз было интересно не с точки зрения непрерывного, а с точки зрения потенциального. Речь идет о том, что потенциальное действительно существует как потенциальное и вследствие этого, будь оно записано тем или иным образом, очевидно, что больше не существует никакого потенциального, иными словами, оно само является продуктом невозможного, которое берет начало в самом себе.

Кто-то из зала: В этом-то как раз Кантор и ошибался!

Реканати: Что касается космологии, абсолютный 0, чистое небытие, как говорит Пирс, отличается от 0, который повторяется в последовательности целых чисел. Это есть не что иное — сей 0, который повторяется в последовательности целых чисел — как общий порядок времени, и я еще вернусь к этому, тогда как абсолютный 0 — общий порядок потенциального. Таким образом, абсолютный 0 имеет своё собственное измерение, и Пирс пытается настаивать на том, что это измерение было бы где-то записано, либо как минимум обозначено, представлено в математических определениях. Проблема очевидно…

Лакан: Кантор не возражает против этого.

Реканати: Проблема очевидна: как можно осуществить переход из одного измерения, например, измерения потенциального, в другое, которое я назвал бы измерением невозможного, или измерением времени, или же как вам угодно.

Пирс представляет эту проблему следующим образом: как можно мыслить вне времени (non temporellement) о том, что было до времени? Напоминает, конечно, Спинозу и Святого Августина, но больше всего эмпириков. Тут я должен сказать, часто отмечалось, что Пирс перенял стиль эмпириков вкупе с интересовавшими их проблемами. Но дабы реально определить своеобразие Пирса, никогда не обращались к эмпирикам, не искали, что в их мысли могло стать предуготовлением ко всему этому. И все же эти два измерения, одно — измерение потенциального, а другое, если хотите, измерение времени, или, скорее, измерение абсолютного 0 (dimension du 0 absolu) и измерение 0 повторения (dimension du 0 de répétition) наличествуют с самого начала истории эмпиризма. И вот об этом я хотел бы сказать пару слов, показать, как можно произвести сепарацию.

Лакан: Ну давайте, восклицайте!

Реканати: Я сделаю это, а затем вернусь к семиотике Пирса в связи со всем сказанным. Да, объектом эмпирической психологии — это первый пункт, который каждый раз намеренно отбрасывается — являются знаки и ничего больше, система знаков. Можно сказать, что это развитие четвертичной системы Пор-Рояля, как, в конце концов, и де Соссюр, также являет собой её развитие и продолжение в пределе: вещь как вещь и как представление, знак как вещь и как знак, объект знака как знак, являющийся вещью как представлением. Это то же самое, о чём говорит Соссюр — я высказал эту мысль, но не буду её развивать — знак как понятие и как акустический образ. Только в рамках схоластики проблема вещи-в-себе в общем была отброшена, и многие зашли настолько далеко, что сумели разглядеть в мире — и это учитывая все теории о Великой Книге Мира — знак мысли.

В итоге мы получаем примерно следующее: мир как представление — в той мере, в какой он может быть познан только в качестве представления — заменяет вещь в четверичной системе знака, а мысль о мире (la pensée du monde) вообще заменяет представление, что эквивалентно тому, чтобы поставить лицом к лицу мысль о мире и мир мысли (monde de pensée). Теперь очевидно, что мысль о мире и мир мысли, могущие различаться в некоторых отношениях, — это одно и то же. Поэтому для четверичной системы существует проблема, ведь в рамках этой системы есть нередуцируемая дуальность, от неё нужно либо отказаться, либо изменить. Известно, что Беркли отказался от неё, учредив систему тождества между мыслью о мире и миром мысли.

Что касается Локка, то он меняет её. Когда он говорит, это — и я прошу прощения, что немного затянул это вступление — он говорит, что представления и идеи не представляют вещи, а представляют друг друга. Поэтому самые сложные идеи представляют самые простые. Есть способности (facultés), например, представление идей между собой, и это очень развито, есть целая тема, которая является более или менее соответствующей тому, что о ней говорят, иерархией идей и способностей. Но что я хотел бы, в частности, подчеркнуть: как раз наиболее интересно то, что не было отмечено у Локка, и тем самым позволило вмешаться интуиции Кондильяка, а Кондильяк в некотором смысле предшествует Пирсу, так вот, у Локка есть ещё одна способность, которая санкционирует всё (ça). Ведь как оно (ça) устроено и функционирует? Оно работает само по себе, очевидно; но требуется нечто, чтобы побудить систему работать.

Есть новая способность, новая операция, которую он называет — и она ранее не была замечена, потому что её нет в его классификациях, она всегда в примечаниях — наблюдением (observation), которое является тем, что функционирует само по себе, что работает на всех уровнях, встречается везде и также внутренне присуще (intrinsèque) всем элементам, нечто довольно непостижимое, и которое в то же время является процессом трансформации и средой (milieu), элементом как такового результата преобразования. Она является одновременно и средой… через это наблюдения, в некотором смысле, простая идея преобразуется в образ самой себя, то есть в сложную идею, поскольку её объективность помещается рядом с ней в идее, и в этой общей идее, посредством которой она преобразуется, наличествует запись, коннотация записи её преобразования в образ. Иными словами, идея, преобразуясь, оказывается в определённом смысле тем, что записано, и в этом случае она становится сложной идеей, а не простой.

Итак, вся проблема заключается в следующем: что делает это возможным? То есть: что было в начале, что трансформируется в начале, из чего начинается трансформация, чтобы получить первую причину? Что является первопричиной (l’avant premier), если можно так выразиться? Локк формулирует это в таких терминах, когда говорит о неустранимом ощущении первоначальной мысли. Если мысль является первоначальной, то, о чем мыслят, является до-начальным (pré-originaire). Что выступает до-начальным, или же, что допускает, собственно говоря, сие свойство? Тогда-то за дело берется Кондильяк. Его метод был абсолютно образцовым: он собирался определить это нечто, которое он обнаружил у Локка, это недостижимое нечто, дав ему имя, заставив его функционировать как неизвестное в уравнении. И впоследствии, когда авторы хотели критиковать Кондильяка, они заявляли, что его система вовсе не была просто психологией, это была логика в самом глубоком смысле, что он сделал из неё логическую систему, систему, в которой нет содержимого, etc. Как вы видите, именно в этом интерес Кондильяка. И, в частности, это ощущение, от которого, по крайней мере, в одном из основных своих трактатов, он заявляет, происходит всё, это ощущение, в конечном счете, есть ничто. Кондильяк ни разу не даёт ему точного определения, напротив, всё представленное развитие этого термина, всё, что он демонстрирует, вытекающее из него, является своего рода вкладом в его определение. Но то, что, строго говоря, дозволяет — и всё остальное вытекает из этого, всё, что, строго говоря, выступает атрибутами ощущения, — всё, что дозволяет сию атрибуцию, он обозначает как элемент 0, всегда данный в начале, всегда данный в ощущении, и по поводу которого Кондильяк задается вопросом, что же это такое, и мы зададимся сим вопросом вместе с ним.

Он будет описывать, пытаться добраться до этого нередуцируемого элемента, всего, что происходит при помощи этого элемента, но не только с его помощью, то есть, как он говорит, в двух словах, всего, что происходит в процессе понимания (l’entendement). Благодаря этому мы сможем увидеть, что на самом деле является основой уникальности ощущений, если именно из ощущений возникает всё, что происходит в процессе понимания. Отличительная черта понимания, говорит Кондильяк в своём первом эссе — я подчёркиваю это, потому что после возникло небольшое расхождение, он отошел от этой идеи, которая, очевидно, является наиболее самобытной в его работах — отличительная особенность понимания — это порядок, это согласованность как таковая, мыслимая как связь идей, связь знаков, связь потребностей, по сути это всегда связь знаков, всегда одно и то же.

В человеке порядок действует сам по себе, говорит он, и немного поясняет это, в то время как у животных, чтобы привести порядок в действие, требуется конкретный внешний импульс, и Кондильяк уточняет: “Среди людей и среди животных” — довольно красивое предложение, — “и среди людей, и среди животных есть глупцы и безумцы”: первые не могут поддерживать порядок — это глупцы — они систематически не могут блюсти порядок, а вторые не могут отделить себя от него. Они полностью утопают в порядке, более не могут дистанцироваться или же отстраниться от него.

Порядок в целом есть то, что делает возможным переход от одного знака к другому. То есть возможность иметь представление о границе между двумя знаками. И у Кондильяка есть концепция знака, но, как всегда, не очень правильная, метафорическая, он пишет об этом, на этот раз в коротком исследовании, эдакой апологии тропов, возможно, заимствуя, я в этом не уверен, термины у Квинтилиана. В любом случае, для него знак есть то, что заполняет промежуток между двумя другими знаками. В этом смысле, что рассматривается в знаке? Два других соседних знака, по крайней мере, рассматриваются два, но не как знаки в том смысле, в каком они могут повлечь за собой представление, а с точки зрения их собственных границ, то бишь с формальной точки зрения. И он ясно показывает, что они не могут быть, строго говоря, представлениями, но только знаками, поскольку, заявляет Кондильяк: не существует формального представления, не существует абстрактного представления, всегда есть представление, которое представляет представление, то бишь существует медиатизация (médiatisation) представления знака, но не существует непосредственной медиатизации (immédiatisation) содержания, к примеру. Как он сам говорит, образ восприятия, его повторение — это лишь его галлюцинаторное повторение. Он говорит, что это одно и то же. Нельзя провести различие между восприятием и его образом, посредством такого подхода он критикует все предыдущие теории.

Итак, порядок — это то, что представляет знак, в той мере, в какой знак придаёт конкретную форму (substantifie) интервалу между двумя знаками. Но знаки в целом, согласно всем теориям, которые унаследовал Кондильяк, должны что-то представлять. И это, очевидно, вызывает у него определённые проблемы, он не может понять, как вообще осуществляется связь между формальным знаком и его референтом? “Сама эта связь, — говорит Кондильяк, чтобы избавиться от нее, — проистекает из неизвестного, она проистекает из ощущения”.

Таким образом, неизвестное — это уже отношение между знаком как событием и знаком как записью события. И это, я должен заметить, говорит не Кондильяк, но он так или иначе это подразумевает, это говорит Дестют де Траси, его толкователь (exégète), который подтверждает такую мысль, думаю, довольно неплохо. А Мен де Биран, который был студентом…

Лакан: Две фразы, которые я начал писать по ходу дела и которые некоторые люди, возможно, переписали себе, являются непосредственно тем высказыванием, которое Реканати воспроизводит здесь[6]…

Реканати: Мен де Биран, сам ученик Дестюта де Траси, впервые проникся этим различием между событием и записью события. И мы видим, как это выступает осью всей теории. По его словам, существует непреодолимый разрыв (décalage) между записью и событием. Этот разрыв, говорит Мен де Биран, имеет своим истоком зазор у существа говорящего (décalage chez l’être parlant) — и я не шучу — между субъектом высказывания и субъектом акта высказывания. Об этом говорится в Основаниях психологии Мена де Бирана, где он показывает, что, представляя “я”, в любом такого рода представлении уже присутствует “я”, то бишь в этот момент их уже два. Как только мы пытаемся представить “я”, автоматически выходит, что их два. Выходит, что их сразу непосредственно (immédiatement) два, а следовательно — они могут существовать лишь опосредованно (médiatement).

Для Кондильяка порядок знаков, в той мере, в какой он является порядком этого разрыва, имеет в качестве своей модели пространство, которое, по его словам, является многомерным пространством времени, и я не буду углубляться в это. Можно сказать, что время — это не что иное, как бесконечное повторение прерывностей (ponctualités). Прерывание как момент начала (temps-zéro) — это та же проблема, что была поставлена выше. Прерывание, которое повторяется во времени, и то, из которого происходит время — не одно и то же. Начальное прерывание (ponctualité-zéro) — это как раз то, из чего возникает время, начальное прерывание как транспарентность именно между записью и событием

Прерывность, которая повторяется во времени постоянно у Кондильяка, релятивизируется, чтобы быть рассмотренной во времени как эта “прерывность-здесь” (ponctualité-là), настоящая, прошедшая или будущая. Прерывность также рассматривается с точки зрения её краев, её границы. Время является скорее не серией прерывностей (série de ponctualités) а рядом меж-прерывных (interponctuelles) границ, поскольку граница — это именно указание на соответствующие края двух прерывностей и также двух знаков.

Поэтому между абсолютной прерывностью и временем существует такое же различие, как между пустым множеством и множеством его частей. Именно запись нуль является элементом последнего, так же как запись прерывности является элементом времени. Таким образом, существует дефект (faille), заложенный в начале всей этой теории и который Мен де Биран, скорее всего, пытался получше разглядеть. Знаковая система есть лишь бесконечное повторение этого дефекта, как такового, чистого дефекта, и это повторяется во всех трудах эмпиристов, это вытекает из опыта и исследований их школы, а именно: об этом не говорится. Кондильяк тоже, хоть и редко, порой говорит о человеческой природе, задаваясь вопросом, как в самом начале (au début) возникает это отношение и этот порядок. Почему, раз он проваливается, порядок между записью и событием, почему, раз он не работает, раз он не подходит, почему он всё ещё существует? Почему наличествует запись того, что является лишь нулём? Это, очевидно, его проблема, в этот момент он отвечает, после некоторой бравурной речи: “Я не знаю, это всё человеческая природа”. Именно этот дефект в целом допускает автоматическое движение (auto-motricité) знаковой системы, согласно Кондильяку, о котором он говорит так: система знаков работает сама по себе, тогда как в Трактате о животных он рассказывает много всего, показывая, как у животных тоже наличествует система знаков и как она находится в зависимости от всех внешних объектов, в зависимости от всех […][7]

Это возвращает нас к семиотике Пирса, с которой мы и начали. Пирс называет phanéron (фанероном) — от греческого слова φανερόν — совокупность всего, что является наличным сознанию, что более или менее соответствует значению phanéron, реальному или нет, непосредственно (immédiatement) наблюдаемому. Так он начинает, разбивая элементы фанерона. В фанероне есть три нерасчленимых элемента, которые он называет так: во-первых, то, что можно перевести как primant (первичность), в общих чертах монада, я думаю он использует слово монада, элемент, завершенный в себе, с другой стороны, secondant (двоичность), статическая сила, сопротивление, статическое напряжение между двумя элементами, то есть каждый элемент, непосредственно вызывает другой элемент, с которым он находится в отношениях. И это является в некотором смысле полным и недиссоциируемым множеством. И самое главное — tertiant (троичность), элемент, непосредственно соотносимый как с первым, так и с третьим, Пирс указывает, что непрерывность как таковая и все процессы в целом основаны на троичности. Отсюда, из этой концепции троичности, которая, как можно показать, проистекает из его астрономических теорий, созданных им в начале пути, но я не буду ничего об этом говорить сейчас.

Лакан: Пирс как астроном…

Реканати: На основе этой троичности он строит логику, которая конкретизируется в семиотике, logic of semiotic, причем сама семиотика на определенных уровнях конкретизируется как риторика. И это важно для Пирса. Всё дело в его определении как такового знака, знак он называет representamen, простите, немного его процитирую: “Representamen есть нечто, что для кого-то занимает место другой вещи, с определенной точки зрения или определенным образом”. Тут присутствует четыре элемента, ибо нечто выступает первым, и я снова цитирую Пирса: “Это означает, что знак создает в сознании адресата более эквивалентный или даже более совершенный знак”. Второй момент вытекает из этого: восприятие знака, таким образом, является вторым знаком, функционирующим в качестве interprétant (интерпретант (ы)).

В-третьих, о вещи, место которой занимает знак, говорят как о “его объекте”. Именно эти три элемента образуют три вершины семиотического треугольника. Четвертый термин более незаметен, но не менее интересен при этом.

Кто-то из зала: Это хрень собачья!

Лакан: Вы тоже считаете, что Пирс ошибается? [обращаясь к человеку, который несколько раз вмешивался в разговор].

Человек из зала отвечает: Думаю, он натягивает сову на глобус.

Лакан: Что это значит? В любом случае, звучит непристойно!

Реканати: Четвертый, более неприметный термин — это то, что Пирс называет ground (основа). Знак занимает место объекта, не в абсолютном смысле, а по отношению к некой идее, называемой ground, то бишь поверхностью (sol), основанием отношений между знаком и объектом. Эти четыре термина в своем множестве определяют три отношения. А три отношения являются соответствующими объектами трех ветвей семиотики. Первое отношение — отношение “знак-основание”, sign-ground. Это чистая или спекулятивная грамматика, говорит Пирс. Речь идет о признании…

Лакан: Поскольку спекулятивную грамматику не изобрели пару лет назад, как месье [обращаясь к человеку из зала, ранее вмешавшемуся в беседу] хотел бы, чтобы мы считали, и…

Реканати: Речь идёт о признании того, что должно быть истинным для знака, чтобы он имел значение, идея в целом заключается в фокусировании representamen на объекте, определяемом в зависимости от ground (основы) или точки зрения. Таким образом видно, как возникает значение как бы на другой почве (fond), и что ground, определение ground, является фактически определением первой точки зрения, которая определяет запись, и всё это в поле потенциального. Можно сказать, что ground в целом уже и есть потенциальное. Схожим образом, representamen является по отношению к своей ground определением конкретной точки зрения, которая повелевает отношением к объекту. Выходит, ground является прелиминарным пространством записи.

Второе отношение, “representamen-объект”, для Пирса является областью чистой логики. Это наука о том, что должно выступать как истинное для representamen, чтобы он мог занять место объекта. Третье, наиболее важное отношение для того, что мы сейчас предлагаем, — это отношение между representamen и интерпретантой, которое Пирс блестящим образом называет чистой риторикой, признающей законы — она работает на уровне законов — согласно которым знак порождает другой знак, развивающий его в соответствии с cursus интерпретанты, который мы увидим. И этот вопрос чистой риторики рассматривается Пирсом посредством его семиотического треугольника: representamen, интерпретанта, объект. Я поясню каждый из терминов, чтобы мы могли лучше понять.

Кто-то из зала: Зеркало!

Реканати: Я следую за Пирсом в том, что касается этого отношения. “Representamen, первый термин, выступает как первичный относительно второго термина, объекта”. Объект, выступающий вторым, знак, дан в начале. “Но это отношение может определять третий термин, интерпретанту, имеющую такое же отношение к своему объекту, какое поддерживает он сам”. Другими словами, отношение интерпретанты с объектом предписывается быть, посредством отношения representamen с объектом, тем же самым отношением. То же самое имеет место с точки зрения порядка, но всё же отличное, то бишь более конкретное. Определённым образом мы сократили поле возможностей этого появляющегося знака, и по мере того, как это продолжается ad infinitum, мы сокращаем его всё больше и больше, далее мы это увидим.

Ground здесь отсутствует, определяет отношение representamen к самому объекту. И представление representamen объекту определяет как повторение отношение представителя (représentant) к объекту, которое само определяется как повторение… что я сейчас сказал? Я сказал “представителя”?…Да, таким образом, отношение “representamen-объект” определяет отношение “интерпретанта-объект”. И в определённом смысле мы можем сказать — Пирс как раз это и делает — что объект отношения между интерпретантой и объектом это не совсем тот объект, который является объектом интерпретанты, а тотальность (l’ensemble) этого отношения, то есть: с одной стороны, всё — R.-I.-О. — является объектом этого, I., а, с другой стороны, отношение I.-О. должно повторить это всё для объекта. Давайте рассмотрим пример, вот какой приводит Пирс[8].

Лакан: Вот что я имею в виду, говоря, что существование — это инсистантность (l’existence, c’est l’insistance[9]).

Реканати: То есть, вся проблема в самом начале. То, что происходит между representamen и объектом. Сейчас точно невозможно ничего сказать о том, что там происходит. Мы знаем только, что происходящее на линии R.-O. (между ними) приводит ко всему остальному. Я хочу закончить, записав всё остальное, поскольку это I. длится до бесконечности. Чтобы образовалось значение, линия R.-О., говорит Пирс, процесс означивания начинается именно там, необходимо, если мы берем объект qua “справедливость” (justice) и representamen как некое “равновесие” (balance), необходимо, чтобы это отношение, которое само по себе есть ничто, было истолковано его интерпретантами. Эти интерпретанты могут быть чем угодно, это может быть “равенство” (égalité), и под этим титром это отношение как таковое, то есть исходя из интерпретанты здесь, на линии R.-О., само будет толковаться второй интерпретантой.

Мы можем привести целый список, например, “коммунизм”, можно привести что кому заблагорассудится, и это продолжается до бесконечности. Так что в начале есть всё нужное, есть определенная ground, основание, выбираемое в рамках недифференцированного основания, и, начиная с этого, имеет место абсолютно невозможная попытка исчерпания (d’exhaustion), происходит ошибка, начиная с первого разрыва (écart), данного в основании.

Семиотический треугольник, как мы видим, воспроизводит те же троичные отношения, которые вы упоминали в связи с гербом семьи Борромео. Иными словами, и Пирс говорит об этом, ну, он не говорит о гербе Борромео, но использует те же термины, три полюса связаны этими отношениями таким способом, который не допускает множественных двойственных отношений, а является неразложимой триадой.

Цитирую его: “Интерпретанта не может иметь двойных отношений с объектом, но имеет отношение, предписываемое ей отношением “знак-объект”, которое может существовать лишь в идентичной, но вырожденной форме. Отношение “знак-объект” будет представлять собой собственный объект интерпретанты в качестве знака”. Так что треугольник развивается по цепочке как бесконечная интерпретация (interprétation interminable), это слово Пирса, фантастическое выражение “бесконечная интерпретация”! [Ф. Реканати рисует на доске пунктирные линии, связывающие О. и I., I2, … etc.].

То есть каждый раз возникает то, что можно назвать новой интерпретантой, в каждой точке. Маркируемое пунктирными линиями утверждается как объект для новой интерпретанты. И этот треугольник продолжается до бесконечности.

В приведённом мною выше примере отношение “равенство-справедливость” того же порядка, что и отношение “равновесие-справедливость”, но это не одно и то же. Равенство направлено не только на справедливость, но и на отношение “равновесие-справедливость”. Итак, возвращаясь, к примеру, к Локку, мы видим, что именно это берется в качестве объекта интерпретации, но что является новым, скажем так, в завершающей точке зрения, в результате интерпретации, так это то, что запись объекта маркируется там как таковая, потому что именно отношение “равновесие-справедливость” помещается рядом с самим объектом, то есть со “справедливостью”.

Такова модель процесса означивания в той мере, в какой он является бесконечным. Из первого разрыва (écart), того, что образуется первой чертой (trait) в ground, “representamen-объект”, из первого разрыва рождается серия других, и чистый элемент сего первого разрыва был аналогом ground для чистого нуля (pur zéro). Здесь снова возникает двойная функция пустоты. Учитывая время, я не собираюсь продолжать, потому что есть столько много примеров, и это относится не только к Пирсу, но и ко всем теориям, я взял эмпиризм, вы обращались, в частности, к Беркли, что в принципе хорошая идея, ведь его мысль очень богата. Для обоснования этих примеров можно было бы взять что угодно, но тогда мы бы излишнее время уделяли самому комментарию.

Лакан говорил, что его речь позволила вернуть смысл более старым дискурсам. Это, конечно, первый плод, который можно из неё вывести. Однако определение того, что было произведено вообще, как торение пути (frayage), под пером Пирса, например, всё ещё остаётся записью того, что в то время совсем не брали в расчёт. Вплоть до Пирса, до Лакана, если хотите. Впредь, из того, что представало здесь записью нуля, должна родиться бесконечная последовательность, и именно для этой последовательности мы должны создать место.

Аплодисменты

Лакан: Мне пришлось поехать в Милан, чтобы почувствовать необходимость получить ответ. Я нахожу, тот ответ, что только что получил, очень удовлетворительным, выходит, вы тоже имели сегодня возможность им удовлетвориться.

14 июня 1972 года

[1] В стенотипии XIX семинара с сайта staferla и в издании семинара школы A.L.I. есть минорная разница в этом абзаце, на уровне своеобразной черты: в первом варианте пишется 1, во втором le Un. Мы сохраним эту черту, позволив читателю самому разобраться, является ли это хорошим примером рассуждений о записанном “до” и “после” Пирса — прим. пер.

[2] Для прояснения сего термина читателю либо придется почитать Пирса, либо дождаться последней части рассуждений Реканати. Мы же покуда оставим это слово непереведённым — прим. пер.

[3] Комментарий из издания A.L.I.: последовательности фраз или группы слов, выделенные курсивом и сопровождаемые звездочкой, были подчеркнуты Лаканом на доске. Касательно последней фразы Лакан записывает “пред-записанная неантизация переменных”.

[4] Комментарий для читателей варианта текста с сайта staferla: там допущена ошибка в формуле — прим. пер.

[5] Комментарий из издания A.L.I.: если читать как можно ближе к предыдущей математической записи: есть x, при котором не существует такого x, при котором отрицалось бы Фx.

[6] Речь идёт о двух фразах, знаменитых фразах Лакана, которые он записал на доске в начале встречи. Приведём их в оригинале: Qu’on dise reste oublié derrière ce qui se dit, dans ce qui s’entend. Они как бы отсылают к тексту, написанному Лаканом по завершению сего семинара — перевода сего текста читателю придётся дождаться в нашем варианте, либо же обратиться к оригиналу самому. Этот текст называется L`Etourdit — прим. пер.

[7] Фрагмент отсутствует — прим. пер.

[8] Комментарий из издания A.L.I.: эти отрывки кажутся довольно тёмными, см. Scilicet n° 4, pp. 61-62.

[9] Понятия “existence” и “insistance” лакановской речи требуют дальнейшей проработки. Мы можем пока что отослать читателя к введению к книге “Ткань” Ж.-М. Вапперо, где он указывает, что “existence” как существование связывается у Лакана с измерением Реального, а “insistance” с измерением Символического — прим. пер.

Перевод: Onoda

Пдф версия и подписка: https://boosty.to/lacan.araignee54/posts/218b0d7b-da1c-469c-9b80-32ee2dbc84c5?share=post_link

Тг: https://t.me/Glas_de_la_Psychanalyse