Словами лирической героини Веты с нами говорит девочка, очень чуткая к движению мира вокруг неё. Она, как прожектор, вылавливает из какофонии, производимой материями, предметами и существами, стройные нити мелодий, которые по отдельности оказываются вполне интересными в своей самодостаточности, но, соприкасаясь, лишь растворяются друг в друге. Она овеществляет абстрактные категории — например, наименования, придуманные людьми для унификации мира («Я держу на руках апрель…»); она очеловечивает безголосых детей природы («Зародыши роз <…> шепчут мне, что прошла метель…»; «Мои ноги целует земля…»; «Солнце для того живёт, чтоб обнимать…»; «целуются деревья над мостом…») — и не стесняется показаться пошлой и наигранно «литературной». Просто таким образом эта девочка познаёт всё, что видит рядом с собой, и стремится вступить с опознанным в контакт или разговор.  

Она и не скрывает, впрочем, тяги к изучению сосуществующего с ней («озеро-зеркало, <…>/ я не буду в тебя плеваться / буду тихо тебя изучать…»), притом её способы исследования подчас тоже по-детски причудливы: блеск на спинках белых уток и розовинка на замёрзших ушах воспринимаются ею не визуально, а на слух. В той же мере причудливыми оказываются и результаты её «исследования»: всё, что лирической героине удалось зафиксировать в ходе наблюдений, она называет на свой нетривиальный лад. Чего стоят, к примеру, теплые метафоры «гребешки тополиного пуха», «кровь тонких веток», «черные гиганты-мельницы»…

Впрочем, девочка эта не боится взрослеть — и столько же бунтовать, сколько набираться мудрости. Она теперь не боится «спиться в этих местах» (под «этими» подразумевая, стало быть, дорогие ее сердцу) — так же, как и не боится в любовное высказывание заключить умные «взрослые» словечки: «нежная парадигма», «принципиальная строгость объятия», «квантовое чувство»…

В конце концов, девочка вырастает. Освоившись в мире вещей, она начинает изучать душу слова и тайну его рождения, а потом, как апофеоз всего уже сказанного, трезвонит монолог о смерти героини — и в монологе этом (бесспорно, серьезном!) мы продолжаем слышать ту любознательную девочку с ее травинками и цветами, с которой познакомились в самом начале. 

Софья Рублёва

Замирания человечности 

Апрель

Я держу на руках апрель,

стараюсь не рассыпать по пути домой.

Зародыши роз вслед кровавой губой

шепчут мне, что прошла метель.

Мои ноги целует земля,

ласково целует в лобик мать.

Солнце для того живёт, чтоб обнимать —

до последнего потухшего угля.

Слышу я: приближается гром,

по ветру рвётся нежный сирени цвет,

И последний куплет нашей песенки спет.

На веранде ждёт чай с молоком.

май

я люблю затихать и слушать

как шумят надо мной осины

как блестят белых уток спины

розовеют от холода уши

как на поле зелёном кудрявом

гребешки тополиного пуха

вьются нежно касаясь уха

чёрный локон где кучерявый

я люблю рисовать руками

как светится кровь тонких венок

и как тени бегут по стенам

и платок серебрится мамин

мне всё солнце режет сквозь веко

штрихи чёрных гигантов-мельниц

тихий вереска розовый шелест

слышно между осиновых веток

я люблю умереть и слушать

шорох бабочки крыльев белых

друг об друга. мне не надоело

май за пальчики красные щупать

***

мне бы спиться в этих местах

чтоб из них никогда не уехать

подбирать наливные орехи

мне б остаться в этих дворах

чтобы что-нибудь да рождать

и выращивать ясным деревом

посередке тусклого черепа

чтобы что-нибудь продолжать

пока блеск не потухнет глаз

пока руки не стянуты сеточкой

смотрит в сердце розовой деточкой

мне любая из ваших фраз

мне бы спиться здесь и забыть

всё что было и может быть будет

дождь мне крапает в ухо — застудит

мне б остаться здесь и любить

***

я тебе никогда не скажу, что люблю

но буду продолжать это чувство выращивать

это выжимка: дерево цвета yellow-blue

цепляется кроной за мнимое настоящее

и все мои нежные парадигмы

принципиальная строгость объятия

так заботливо по-матерински хранимые

оказались тобой вдруг украдены

нам бы письма друг другу писать домой —

это чувство вроде зовётся квантовым

когда я вдруг твоя, а ты вроде мой

когда я возрождаюсь талантливой

на поиски слов для любви описания

на вдохи и выдохи под синевой октябрьской

скорми мне с руки какое-нибудь обещание

чтобы я смогла снова молча осклабиться

я тебе никогда не скажу, что люблю

стану старой и буду любить всё мягкое и кошачье

вот — трухлявое дерево цвета yellow-blue

цепляется кроной за мнимое уходящее

***

вечер, и озеро дребезжит

целуются деревья над мостом

озеро-зеркало, закружи

меня круглым шершавым листом

приголубь меня к своей глади

поцелуй отрази мой взгляд

пока ветер серёжки гладит

пока не убил меня град

я не буду в тебя плеваться

буду тихо тебя изучать

а потом я спущусь и пальцем

повторю твою беглую рябь 

как деревья ложатся кронами

на искрящую бликами синь

точно так же, озеро, скрой меня

поскорее с моста меня скинь

мне б тебя целовать за волны

за родство твоё со звездой

и за эхо твоё колокольное

и что плакало вместе со мной

***

Когда не было небосвода, 

Ни песка, ни моря, ни земли

было же где-то слово 

Самое первое. Быть может,

в него слились 

Сразу огромным скопищем

идеи о будущем дне:

о венозных ручьях

о небесных телах

и чёрном сокровище,

Спящем в будущей нашей земле. 

Может быть, первым словом

стало некое невыразимое, 

чуткое, нежное — 

Неотразимое 

от глаз, залеплённых оловом. 

Может быть, безмятежным

было первое слово. 

И кто его произнёс?

Будь то бог, или маленький человек,

или крохотная зверюшка,

Прошепчи мне его на ушко:

я узнаю тогда, как первое слово

Родилось, и сколько ему лет. 

Я ведь тоже, своего рода, —

человек,

и пишу о венозных ручьях

и небесных телах

Только лишь не о чёрных сокровищах. 

В общем-то, первое слово –

стояще, если его говорит человек. 

*** 

Да я просто умру, что вы. 

Может быть, оставлю на столе:

цветы, пару ручек, может,

пять грязных кружек. 

Я-то всё равно в земле.

Может быть, на самом деле, в небе —

кто их знает, точно где.

Напишу координаты и проверьте,

там-не там. А я буду везде.

Я — начало маленькой травинки:

корень, стебель, лист, цветок;

каждой в голубом лесу морщинки 

Я — глубокий завиток.

Даже если чёрная земля сжуёт,

измельчит в труху мои ладони,

Я — начало и конец. Везёт 

тем, кому напишет поле

Моими руками грешными. 

Я оставлю после себя белоснежное,

Постараюсь соткать из снега,

из своих разноцветных лиц,

Чтобы сказали — от человека, 

больного и нежного,

не знавшего себе границ.

Автор: Вета Ястремская — автор поэтических и прозаических текстов, художница. Родилась в 2005 году в Ростове-на-Дону. Студентка Литературного института имени А. М. Горького, мастерская прозы А. Геласимова. Проживает в Москве.

Комментарий: Софья Рублёва родилась в 2002 году в Кировской области, живёт в Москве. В прошлом поэтесса, сейчас исследовательница-лингвистка. Публиковала стихотворения в журналах «Флаги» и «ZINE», а также статьи в ряде рецензируемых научных журналов. Магистральный научный интерес — женский жизненный опыт, отраженный в литературе (если шире — художественная концептосфера «Женщина»). 

Иллюстрация​​: Вероника Соболенко — художница, поэт. публиковалась в журналах «всеализм», «флаги».