Его спорные постановочные фотографии с заложниками и приютами для бездомных провоцируют гнев и восхищение. Джефф Уолл, пионер «не-фотографии», рассказывает о клише, творческой свободе и своих сожалениях.

Перевод беседы Шона О'Хагана с Джеффом Уоллом, опубликованный в The Guardian.

“В свое время меня обвиняли в том, что я боюсь выйти на улицу, чтобы снимать как “настоящие” фотографы”, — говорит мне Джефф Уолл, улыбаясь, — “А еще меня обвиняли в том, что я делал искусство с большой буквы — как будто это тоже преступление”.

Прогуливаясь вместе с ним и его собакой по его новой выставке в Marian Goodman Gallery в Лондоне, сложно увидеть почему, даже спустя 37 лет, его постановочные фотографии все еще вызывают подозрение.

В 1978 году он выставил “Разрушенную комнату” (The Destroyed Room) в окне Nova Gallery в родном Ванкувере. Фотография была вдохновлена картиной Делакруа “Смерть Сарданапала” (1827), на ней изображена эффектно разрушенная спальня, больше похожая на место преступления, с одеждой, разбросанной повсюду, разрушенной мебелью, стенами и дверьми. Тогда же он увидел ярко подсвеченную рекламу на автобусных остановках Мадрида. Это вдохновило его начать печатать свои тщательно срежиссированные фотографии на полупрозрачной пленке и монтировать их в огромные лайтбоксы.

Они заворожили мир искусства, и он стал вместе с Синди Шерман и Андреасом Гурски одним из пионеров концептуальной фотографии. Его фотографии продавались за всё большие и большие деньги: в 2012 году его работа “Мертвые войска говорят” (Dead Troops Talk) была куплена на аукционе Christie’s за 3 346 456 долларов, что сделало ее на тот момент третьей самой дорогой фотографией.

Уолл описывает свои работы как “кинематографическое” воссоздание повседневных моментов, которых он был свидетелем, но которые он сразу не снял. “Когда не фотографируешь сразу, — говорит он, — то это дает определенную свободу, чтобы потом воссоздать и переделать то, что ты видел”. У него уходят месяцы на постановку и режиссуру каждого из его “событий”. С годами они стали менее драматичными и более тихими. А с 2006 года он выставляет напечатанные фотографии, а не лайтбоксы.

В его новой выставке вы не найдете ничего настолько эффектно нереального как “Внезапный порыв ветра (подражая Хокусаи) 1993” (A Sudden Gust of Wind (After Hokusai) 1993), огромного цифрового коллажа в котором 4 фигуры на природе сопротивляются неожиданному шквалу, согнувшему деревья и разметавшему бумаги. Сегодня большинство его фотографий напоминают репортажные, что лишь злит недоброжелателей, называющих его “ненастоящим” фотографом. Самая спорная из его новых работ называется “Приближение” (Approach), на ней бездомная женщина стоит над картонным укрытием из которого, как мы видим, торчит нога спящего бомжа. Уолл сказал мне, что эта фотография была снята под настоящим шоссе, где собираются бездомные, и что “она заняла месяц ежедневной работы”, но он не объяснил насколько она постановочна. Настоящая ли это бездомная женщина или актриса? Настоящее ли это укрытие, или оно было построено командой Уолла?

Воссоздание изображений из памяти — ключевое в практике Уолла. Возможно, потому что это противоречит традиционной фотографии как акту непосредственного наблюдения.

“Что-то застревает во мне до тех пор, пока я не восстановлю это по памяти и не сниму, чтобы узнать почему оно заинтересовало меня”, говорит он. “Если я не фотографирую сразу, то это дает мне художественную свободу, которая является ключевым в создании искусства. По правде, это и есть искусство — свобода делать то, что мы хотим”.

Уолл — высокий и опрятный мужчина — говорит о своих фотографиях тихо и неохотно, как будто не желает сказать лишнего. И его фотографии так же загадочны, как и он сам. “Слушатель” (Listener, 2015) изображает залитый солнцем пустырь, на котором полуобнаженный мужчина, стоящий на коленях, что-то говорит лидеру пугающей группы лиц, собравшейся вокруг него. Даже камни на земле выглядят зловеще.

“Все это основано на репортажах, — объясняет Уолл, — Это тот сценарий, о котором вы можете прочитать в современных газетах: вот кого-то взяли в заложники, и это не сулит ничего хорошего”.

Это должно было быть политической фотографией? “Нет, как и не было моим намерением заставить пленного выглядеть хрестоматийным Иисусом с классических картин, — отвечает он, — Но также я не старался избежать таких ассоциаций. Моя работа была в том, чтобы воссоздать пространство, где происходили эти зловещие события. Сложность была в том, чтобы сфотографировать это правильно”.

Уолл, которому 69 лет, вырос в Ванкувере, сын врача и “традиционной домохозяйки из пятидесятых”. Они оба поощряли его заниматься творчеством с малых лет. “Мои родители были людьми, которые подписывались на клуб Книга Месяца — там обычные люди получали умные книги по почте. Самосовершенствование было важной частью моей жизни, и я всегда любил рисование и живопись. У меня была студия с пятнадцати лет, и я прочитал все книги по искусству в публичной библиотеке Ванкувера и в одиночку ходил в галереи”.

В колледже в середине 60-х гг. он изучал живопись и рисование, тщательно копировал фотографии Роберта Франка из его книги The Americans, прежде чем открыл для себя концептуализм. В 1970 году одна его работа участвовала в выставке концептуализма в Музее современного искусства в Нью-Йорке.

“Это была фотография и немного текста, которые мне не нравятся, но которые все еще где-то здесь”, — говорит он сухо. В том же году он защитил диплом по теме “Берлинский дадаизм и понятие контекста”. Потом переехал в Лондон, чтобы продолжить образование в Институте искусства Курто, где он изучал Мане, который все еще оказывает на него влияние. К тому времени он женился и завел двух детей. И он не занимался искусством до 1977 года, когда он начал делать свои фирменные фотографии в лайтбоксах. “Как и живопись, мои работы зависят от композиции. От того куда направляются потоки чувств, а не от выражений на лицах или возможных социальных смыслов. Но я не пытаюсь имитировать живопись. По правде, мои фотографии так же близки к Роберту Франку или к Полу Странду, как и к живописи или к кино. Но люди предпочитают этого не видеть”.

Его все ещё беспокоит решение отвернуться от одного к другому. “Я все еще не знаю почему перешел от живописи к фотографии, я никогда не мог этого понять, — говорит он, — Может быть это было юношеской глупостью, а может быть в 60-х, когда я впервые заметил возможности фотографии, я был чересчур самоуверенным и торопливым подростком. Тогда я был беспокойным. Если бы тогда я знал то, что я знаю сейчас, то я бы поступил по-другому”.

Со всеми его успехами, кажется, что он сожалеет. “Я не жалею, потому что я люблю фотографию и все еще в восторге от нее, но меня преследует идея, что это было большой ошибкой”. “Великолепной ошибкой”, — ошеломленно отвечаю я.

“Наверное…”, — говорит он с сомнением. Как и его лучшие фотографии, Уолл раскрывает ровно столько, чтобы заставить вас гадать.

— Перевод Михаила Конинина, 20.06.2017