С 2016 года я езжу на Берлинале и смотрю разные фильмы с антропологической тематикой (предыдущие обзоры: 1, 2, 3, 4), посвященные коренным народам, деколониальным движениям, экологии, и чему-то около. Здесь я хочу рассказать об одиннадцати, которые меня особенно впечатлили в этом году.

Внимание, в моих обзорах попадаются спойлеры.

Dormir de olhos abertos ("Спи с открытыми глазами")

Nele Wohlatz, которая уже выигрывала приз за лучший дебют в Локарно, получила за этот фильм престижный приз FIPRESCI от международного сообщества кинокритиков, как лучший фильм в программе Encounters, которая на этот раз однозначно стала второй по значимости на фестивале после конкурсной.

Фильм, в котором режиссерка из Германии пытается отрефлексировать свой собственный неудачный опыт интеграции в Аргентине, рассказывает об истории китайских мигрантов, осевших в Ресифе, в Бразилии. Главная героиня Хаосинь приезжает в гости к своей тете — предприимчивой китаянке, развернувшей полу-легальный торговый бизнес основанный, как это водится, на эксплутации своих бесправных соотечественников. За ними, балансирующими на грани выживания в особо не пытающейся стать им своей стране, мечтающими когда-нибудь вернуться домой, и наблюдает Хаосинь. Рыбки в аквариуме, на который смотрит Хаосинь — центральная метафора их положения, вынесенная даже на основной постер, привычный образ еще с "Выпускника". Меланхолия невозможности возвращения сопровождается страхом потери идентичности: в обеденных перерывах приятели Хаосинь жалуются что все бразильцы пахнут фарофой, которую добавляют к любым блюдам и переживают, не потеряли ли они тут уже и свой собственный запах, хоть и не притрагиваются к местной еде. И если потеряли, то вернется ли он к ним когда они наконец окажутся дома? Признаются друг другу, что все местные выглядят для них одинаково и все они сами выглядят одинаково для местных — параллельные миры, существующие в идеальной гармонии полной изолированности друг от друга и при этом абсолютной взаимозависимости, ведь everything is made in China.

И как же не потерять свой запах окончательно? Как не забыть, что они — дети своих родителей, дети рыбаков? В какой-то момент Хаосинь и ее друг начинают выбрасывать мусор и плевать прямо в окно — какой смысл терять себя в попытках соблюдать местный свод правил приличия, если все для чего это необходимо — сделать себя незаметным для тех, кого обслуживаешь.

Favoriten

Ruth Beckerman провела три года в самой большой начальной школе Вены, где 60 процентов поступивших — дети новоприбывших мигрантов, не говорящие по немецки. Мы наблюдаем за классом, где 25 детей разного происхождения под присмотром Ilkay Idiskut, обаятельной и терпеливой учительницы турецкого происхождения, стараются овладеть теперь одним на всех чужим языком и остальными базовыми предметами, чтобы с разной степенью уверенности сделать свои первые шаги в новом обществе. Учиться приходится многому, но прежде всего самому самому сложному — как жить вместе.

Не у всех это выходит легко, не все вообще считают это какой-то добротетелью и Илькай где-то объясняя, а где-то мягко заставляя старается гасить большие и малые конфликты в этом мультикультурном коллективе, в котором, конечно, она ведет заочную борьбу не только с детьми, но и с их родителями, на которых дети, конечно, стараются быть похожими, и с определенного рода посттравмой, которая часто находит свой выход в агрессии. Одна девочка рассказывает, что "мы с сестрой договорились не бить друг друга, поэтому, когда я злюсь, я бью себя саму". Мальчик из Македонии искренне не понимает, почему нельзя кого-то ударить, если ты видишь в этом смысл — Илькай предлагает ему узнать что такое "война" у некоторых из его одноклассников. Впрочем, в чем-то все без исключения дети не хотят повторить пусть своих родителей — все хотят быть космонавтами, учителями, учеными — и никто не хочет торговать на рынке или заниматься клинингом — всем, чем приходится зарабатывать их родителям в Европе, даже если у них есть более квалифицированные профессии. Еще одна девочка говорит, что не хочет выходить замуж, чтобы быть свободной — путешествовать самой и попросту иметь возможность личного пространства, чего видимо нет у ее матери. В тот момент когда нам уже кажется, что Илькай удалось создать почти идеальный мир согласия и равноправия, в этот еще совершенно детский мир врывается суровая реальность Оценки взрослых — буквы A, B, C или D (аналог пятибальной системы), делящие детей на тех, кто успевает и не очень, тех, чьи старания вознаграждены, и тех, кому дано меньше способностей, тех, кому светит престижная школа после начальной и шанс исполнить свои мечты, и наоборот.

Demba

Демба собирается уйти на пенсию после 30 лет работы в мэрии маленького городка на севере Сенегала. Приближается двухлетняя годовщина кончины его жены и он окончательно понимает, что он не в состоянии отпустить ее: что он там, уже на той стороне, вместе с ней, а остальное не более чем самообман. "Даже сейчас в нашей культуре нет такого слова как депрессия", — говорит молодой режиссер фильма Mamadou Dia. Примерно так и реагируют окружающие на состояние Дембы в фильме, принимая его предельную тоску за свидетельство помешательства и подступающей старческой деменции. Демба, конечно, пытается цепляться за эту жизнь: старается протестовать против оцифровки архивов над которыми работал всю жизнь и которые без сожаления сжигают теперь на свалке, сыпет остроумными афоризмами вроде "убей всех своих врагов и в твоей семье никого не останется" или "что бы ни кусало тебя, просто напоминает тебе о твоих собственных зубах".

Окружающие по разному пытаются отреагировать на выпадающее из их картины мира состояние Дембы: кто-то старается его образумить, пробудить, взять себя в руки, кто-то, вроде коррумированного мэра, начальника Дембы, видит в этом способ сэкономить на его пенсии уволив раньше срока, кто-то, вроде невестки, старается быть прагматичным и определить его в больницу, чтобы ему не перестали выплачивать пенсию, которую пока Демба излечится можно выгодно вкладывать. В конце концов, сын организовывает насильное изгнание злых духов из Дембы с помощью местного шамана. Сеанс заканчивается тем, что Демба засыпает и во сне снова оказывается в объятиях жены, танцуя с ней под виниловые пластинки. Постепенно мы узнаем, что Демба не просто потерял жену, но ему самому пришлось совершить ее эвтаназию, избавив от страданий тяжелой болезни. Постепенно Демба, а вместе с ним и сам фильм, начинает балансировать между реальностью и сном, все больше переходя на территорию последнего и, вероятно, мира мертвых — логика повествования рушится, смысл сцен больше не так легко интерпретируем — но разве кто-то поручится, что на той стороне все так же нарративно как на этой.

Techqua Ikachi, Land — My Life

В программе Forum Special показали отреставрированный фильм 1989 года об отчаянной борьбе индейцев Хопи за сохранение своей земли и культуры, содержащий множество уникальных свидетельств последних актов этой трагедии, которые один из хопи, фермер и кинематографист James Danaqyumptewa, снимал в течение 20 лет на Super-8 пленку и которые он после смонтировал с помощью немецких документалистов Anka Schmid и Agnes Barmettler.

Снимать попросил Джеймса сам вождь племени, предчувствующий его конец и осознавший, что только кино, возможно, позволит оставить о них какую-то память для будущих потомков Хопи. Методы, с помощью которых Хопи изгоняли из своих земель на все более отдаленные и менее плодородные пространства, которыми подрывали их идентичность и насильно ассимилировали, были изобретены давно и не без успеха применяются до сих пор — кнут и пряник, разделение и властвование. В результате, часть лояльных хопи ("friendlies"), которая согласилась отправлять своих детей в государственные школы и отказаться от традиционного уклада, жестоко изгнала из своего поселения остальных ("hostiles"), которые не готовы были предать своих предков. Последние осели в городке Хотевилла, в Аризоне, но, разумеется, государство вскоре добралось и туда: вождей схватили и отправили перевоспитываться в boarding schools, где били за любую попытку поговорить друг с другом на родном языке. Параллельно государство создало так называемый Tribal Council из лояльных хопи, а место проживания традиционных хопи оградили колючей проволкой. В фильме мы видим документальные кадры как они протестуют против попыток проложить им в поселение водопровод (в котором хопи видели способ агрессивной колониальной джентрификации), как трактора сравнивают с землей священные места их поклонения, как они пытаются протестовать со словами "где в вашей Библии написано — сделай жизнь твоего соседа невыносимой?" — на это все это им отвечают, что все законно, что они сами так решили на некоем голосовании. На самом деле, подписи собрали с тех лояльных хопи, что давно живут в городах — как обычно, самое циничное беззаконие творится всегда строго в соответствии с законом.

Финальная часть фильма — это съемки ритуалов Хопи, смонтированные с меняющимися фазами луны и с кадрами детей Хопи, которые помогают взрослым сажать и запекать кукурузу. Такую пеструю, яркую, цветную, непохожую одну на другую, каким наш мир, вероятно, уже никогда не будет.

Вождь племени объясняет как это важно уметь выращивать пищу самим — люди стали слишком зависимы от супермаркетов, но когда неминуемо наступит Великая Засуха и супермаркеты опустеют, выживут только те, кто не потерял связи с землей. Выживут только Хопи.

No other land

Печальную рифму с этим фильмом образует работа палестино-израильского коллектива авторов, получившая на Берлинале приз за лучший документальный фильм. Это хроника последовательного вытеснения армией Израиля палестинских жителей из традиционных деревень в области Масафер Ятта, на юге от Хеврона на Западном Берегу.

Базель Адра, молодой палестинский студент юридического факультета, который родился и живет в одной из этих деревень и Юваль Абрахам, израильский журналист из Тель-Авива ("a human rights Israeli" как называет его один из жителей деревни) пытаются сопротивляться медленно и безучастно наступающему бульдозеру оккупации: снимают все на камеру, организуют марши протеста, пытаются привлечь международное внимание. Базелю, в отличие от защиненного израильским гражданством и журналистской аккредитацией Юваля, приходится скрываться — время от времени армия прочесывает деревни в поисках активистов и после одного такого арестовывает его отца, борца с оккупацией со стажем. Поскольку израильский суд постановил в 1980 году, что эти земли должны быть использованы как армейские тренировочные базы (как выяснилось позже из стенограмм обсуждений в правительстве Израиля, это был лишь искусственный предлог, чтобы оттеснить палестинцев от границы), то один за одним дома сносятся в соответствии с законом — об этом и говорит один из израильских солдат Ювалю: "Почему мне должно быть стыдно? Я выполняю законное распоряжение" заливая бетоном деревенский колодец. До последнего удается отстоять школу, которую построили несмотря на запрет: женщины и дети работали днем, а мужчины приходили строить ночью, чтобы избежать ареста. Пятиминутный визит в деревню Тони Блэра в 2015-м и другая муждународная огласка позволяет оттянуть неминуемое на несколько лет — но, в конце концов, сносят и школу, и все остальные дома.

Базель время от времени впадает в депрессивное состояние и отказывается продолжать протесты, все больше смиряясь с неотвратимостью несправедливости и отстутствием перспектив в целом (высшее образование Базеля в Палестине сложно конвертировать в карьеру и деньги, способ заработать лишь один — строительным рабочим в Израиле). Беспомощность — но не выученная, не фантомная, а абсолютно объективная — основа жизнеощущения и здесь, и не только.

Direct action

Теме активизма и потребности в поиске действенных средств сопротивления захвату посвящен победитель программы Encounters, документальный фильм дуэта Guillaume Cailleau и Ben Russell. Очередное правительство очередной страны решило распорядится чужой землей по своему усмотрению и построить на западе Франции аэропорт, чему с 2009 года сопротивляются местные фермеры, а также примкнувшие к ним экологи и антиглобалисты, поселившиеся на этой земле и создавшие там Zone À Défendre ("Зону защиты"). С одной стороны, после ряда жестких столкновений с полицией проект аэропорта был отложен, но, с другой, большинство активистов были жестко вытеснены с этой территории в 2018 году. Община в 150 человек все еще живет в этих местах, занимается земледелием и продолжает организовывать протестные марши. О ней и снят этот достаточно экспериментальный фильм, длящийся около 4 часов и состоящий из условно двух частей: основной первой, фиксирующей жизнь общины в примерно 20 картинах снятых, как правило, статичной камерой и, второй, документирующей один из протестных маршей, заканчивающийся столкновениями с полицией.

Как известно, можно бесконечно наблюдать за огнем, водой и работой других. Рефлексировать по теме фильма на фоне сверхдолгих планов этой работы и предлагают заняться авторы: замеска теста и жарка блинов, отдых лошади на привязи, заглядывающей в камеру и вспашка с ее помощью земли, посев картофеля, обработка брусков дерева на лесопилке, заточка бензопилы, ковка рабочих инструменов в кузнице, выпас коров и помощь новорожденному теленку, но также и запись рэп-трека, отрыв на концерте анархо-панк группы Rene Biname под песни про махновщину , детский день рождения — кадр держится сильно дольше привычного, заставляя примеривать к этим картинам разные метафоры, иногда легко (как к кадрам с задорным расфигачиванием стены кувалдами), иногда не очень. Несколько эпизодов выделяются повышенным уровнем иронии — так, мы долго видим в кадре девушку, читающую невидимому до поры собеседнику инструкцию о том, как вести себя на допросах, разоблачающую манипулятивную технику властей, когда допрашивающего заваливают повторяющимися уточняющими вопросами, что сильно затрудняет обман, поскольку все его детали допрашиваему приходится запоминать на ходу и в невозможном для этого объеме. Иными словами, молчание — лучшая стратегия на допросе. После этого камера переводится на второго участника диалога — увлеченную чем-то своим свинку. В другом эпизоде мы видим как один из активистов одевает очки виртуальной реальности, подключенные к напрямую к камере FPV-дрона, после чего "летает" над землей вокруг поселения словно птица, пока хватит заряда батареи. Наконец, в финальной части фильма нас ждет протестный марш фермеров на тракторах и активистов с плакатами вроде "Stop water privatization" и самодельными платформами на колесах, которых, невозмутимо скандирующих "No pasaran" закидают сотнями гранат со слезоточивым газом.

Эта адская картина впрочем — впечатляющий, но не центральный образ финала. Незадолго до столкновения мы очень долго наблюдаем как активисты пересекают глубокий ров, подавая друг другу руки и вытаскивая друг друга наверх: объединение и взаимопощь уже есть direct action.

Oasis

О поражении коллективного действия огромного масштаба и напряжения снят другой документальный фильм из программы Forum. В октябре 2019 года предложенное повышение платы за проезд в общественном транспорте в Сантьяго взорвало живущее еще по пиночетовской конституции общество, и после многочисленных протестов и жестких столкновений с полицией, в Чили решили собрать конституционное собрание и разработать новый, более прогрессивный и справедливый для всех основной закон.

Авторы фильма фиксируют все события этого процесса без коментариев, статичными планами, давая примерно равное количество экранного времени как тем, кто выступает за новый мир, так и тем, кто, против изменений, давая возможность нам самим дать ответ на вопрос "что же тут снова пошло не так". Сначала кажется, что все идет неплохо и мы наблюдаем как в проект конституции вносятся все новые и новые пункты, которые могли бы позволить чилийскому обществу прекратить практику поражения в правах коренного населения и других меньшинств, более прозрачно и равномерно распределять госрасходы, давали бы большие возможности для получения образования, защиты прав животных, прекратили бы практику полного пренебрежения экологией, и так далее. Одновременно с этим в конституционном собрании громко звучат и голоса консерваторов защищающих традиционные ценности ("какое Чили без родео"), а на улицах идут массовые митинги, призывающие не отдавать страну в "лапы ООН и ЛГБТ", где люди обнимаются с полицейскими, искренне благодаря из-за подавление недавних протестных митингов. Готовый новый проект конституции раздают на всех станциях метро, но читают эту голубую книжечку если и многие, то далеко не все даже из тех, кто имеет немало претензий к текущему положению дел: кто-то из лени, кто-то из страха любых перемен, кто-то просто из-за аполитичности. На всеобщем референдуме большинство голосует против изменений. Оазису еще нескоро удастся победить пустыню.

Несколько финальных кадров фиксируют оставшуюся в наследство после проигранной схватки привычную реальность. В одном уборщицы убирают зал заседаний, жалуясь на мусор, оставленный участниками. В другом мы видим бесконечные трубы заводов и добывающих предприятий: сосущие из земли и выплевывающие в море, а также людей и животных, давно нашедших свое место где-то рядом с ними.

Tongo Saa ("Rising up at night")

С наступлением каждой ночи Киншаса, столица Демократической Республики Конго, погружается во тьму. Доступ к электричеству здесь — абсолютная роскошь для большинства из 17 миллионов жителей. Не хватает ни электроэнергии как таковой, ни кабелей, по которой ее можно было бы пустить в конкретный район или дом. Жители собирают деньги на кабеля постоянно, но банды отрезают их для последующей перепродажи. В то же время, разливается река Конго и люди привыкают буквально жить по колено в воде, устанавливая кровати и шкафы на неусточивые кучи кирпичей и пластика, чтобы удержать их над подверхностью. Местный священник проводит мессу призывая электричество, взывая к Богу в мольбах прогнать "тьму", которая идет от дьявола. Ночью Киншаса и правда превращается в ад, особенно для тех, кому не хватило денег на батарейки для фонарика: люди жалуются на участившиеся изнасилования, на травмы — в Киншасе нет нормальных дорог и остаться без ног в полной темноте дело нехитрое, особенно, людям постарше.

Параллельно происходящему мы слышим новости о новой электростанции Inca III, которую никак не введут в строй — задержки в строительстве происходят постоянно, как правило, потому что та или иная китайская или европейская компания выходит из проекта. Люди же продолжают выживать и призывать Бога, который неустанно посылает на них все новые испытания (за несколько недель до премьеры в Берлине, в Киншасе случилось еще одно сильнейшее наводнение).

Фильм не изобилует событиями, не наваливается на зрителя массой фактического материала и не устраивает расследование. Его задача скорее иммерсивная — дать зрителю возможность получить представление о том, каково это — существовать в бесспросветности, как в прямом, так и переносном смысле (почти все сцены сняты ночью, без дополнительных источников света). Получается ли хотя бы отчасти передать это состояние вполне благополучной западноевропейской публике, комфортно наблюдающей за чужими страданиями из уютных кресел современных кинотеатров вопрос открытый.

Resonance spiral

Этот фильм посвящен строительству и организации Медиатеки Оншор в Малафо, деревени в Гвинее-Бисау. Строят ее так, как строили предки, помещая богатую глиной мокрую землю в квадратные формы и высушивая на солнце для получения полноценных кирпичей, которые при строительстве стен плотно подгоняются друг к другу. Принцип взят из природы — процесс строительства монтируют с кадрами термитника. Не обходится и без коллективных танцев с песнями — тоже незаменимого строительного материала.

Сегодня эта медиатека представляет собой архив, лабораторию и общественно-культурный центр, где местные жители могут познакомиться, поговорить о своих проблемах и послушать лекции по феминизму от легендарных предшественников-активистов, таких как Amílcar Cabral, лежа на спине с закрытыми глазами в некотором образовательном трансе. Но это небольшое сообщество просвящающих и просвящаемых вдохновляется не столько ответами, универсальными истинами или лозунгами, сколько учится задавать непростые и уместные вопросы. Как взять из Европы "практики свободы", при этом случайно не переняв ее колонизаторские приемы? Как организовать медиатеку, являющуюся изобретением западного мира, но не по западным принципам? Отвечая на последний вопрос за основну берется вынесенная в название фильма "спираль" или "круг" — принцип объединения и равноправия, противоположный западной концепции разделения сущностей и установления иерархий. В частности, в Гвинее принято не различать искусство, традиции, музыку — наоборот, абсолютно естественно делать искусство из всего, даже из вспашки земли, настраивая свой взгляд на повседневные вещи особенным образом.

В конце фильма оба режиссера — португалка и гвинеец — лежат в грязи, в мангровых зарослях, словно стараясь стереть грань, убрать различия между человеческим и природным убрав еще одну иерархию, и тоже пытаются задавать разные вопросы: о своем колониальном культурном коде, о том, как именно восстанавливать традиционное и брать ли все с собой в будущее, ведь, скажем, гомофобия, трансфобия или женское обрезание — это тоже вполне себе часть местной традиции.

Das leere Grab ("The Empty Grave")

Фильм рассказывает историю двух танзанийских семей, Mbanos и Kaayas, пытающихся вернуть на родину останки своих предков, увезенные в Германию в начале прошлого века. Танзания тогда входила в Германскую Восточную Африку, наряду с Бурунди и Руандой. В 1905 году началось масштабное восстание против немецких колонизаторов, длившееся почти три года и закончившееся жестоким поражением африканцев приведшим почти к полному исстреблению бунтующих племен. Часть тел погибших была вывезена в Германию для изучения в институтах, готовящих теоретическую базу для всевозможных расовых теорий. Особенно изуверски поступили с останками вождя Nduna Songea Mbano, предка главного героя: после повешения его закопали, после чего откопали, отрезали голову и тоже забрали ее в Германию. Именами некоторых из колонизаторов-людоедов до сих пор названы берлинские улицы, против чего пытается сопротивляться другой танзаниец, с немецким гражданством. К концу фильма мы узнаем о его небольшой победее — принятию решению о переименовании Petersalle (борьба за это продолжалась всего лишь с 1984 года), названной в честь Карла Петерса, настолько преуспевшего в жестокости в немецких колониях, что властям даже пришлось отстранить его от исполнения обязанностей. Главный герой фильма и потомок вождя, Джон Макариус Мбано, отправляется на поиски черепа своего великого предка в Германию. Разнообразные немецкие чиновники принимают его со всеми почестями, глубокими сожалениями и просьбами о прощении от имени немецкого народа. Найти же те самые останки среди множества разбросанных по хранилищам различных немецких научных институтов оказывается совсем не просто. Немцы при каталогизации останков не записывали имена тех, кому они принадлежали — только этническую группу, к которому принадлежал убитый, словно это под-вид животного в музее натуральной истории. Вобщем-то, как выясняется во второй из двух историй поисков, в American Museum of Natural History и были перепроданы кости предков другой семьи.

Сверка всех останков с использованием ДНК слишком дорогое удовольствие, но все же в какой-то момент появляется надежда и с одними из останков она проводится. Джон Мбано сдает свой генетический материал и ждет результата. Но, увы, совпадения не случается.

В какой-то момент президент Германии приезжает в деревню Джона, произносит речи покаяния и возлагает цветы на могилу того самого предка, похищенный череп которого которого до сих пор никто не торопится разыскивать. Остается порадоваться лишь одному — еще лет десять назад немецкое колонизаторское прошлое повсеместно замалчивалось, от школьных учебников до речей политиков. Возможно, когда-нибудь разговоры и таблички в музеях с правильными текстами приведут и к серьезным программам возвращения если не культурных артефактов, то хотя бы человеческих останков на свою родину.

Dahomey

Наконец, завершу я обзор фильмом, который взял главную награду, Золотого Медведя. Возможно, это стоит считать заслуженным триумфом не только Мати Диоп, но и десятков режиссеров антропологического, деколониального кино, которое всегда было здесь представлено как нигде больше.

В ноябре 2021-го, 26 сакральных объектов Королевства Дагомея, находившегося на территории современного Бенина, возвращаются из Франции, куда они были перевезены колонизаторами в конце 19го века, на свою историческую родину.

Одному из экспонатов (в центре на фото выше), статуе дагомейского монарха Гезо, фильм дал свой собственный голос, рефлексирующий в течение всего фильма за кадром факт и обстоятельства своего возвращения. В первой части фильма мы следим за демонтажем и подготовкой объектов для транспортировки, включая говорящую статую: ее освобождают от крепления в витрине, загружают в ящик, обертывают, закрепляют. Затем наступает темнота: мы оказываемся в этом ящике и слышим вместе с деревянным королем Дагомеи как закручиваются последние винты.

На некоторых из других экспонатов мы можем видеть признаки того, что Дагомея была далека от идеалов гуманизма: например, на них изображены рабы подпирающие трон королей. Дагомея действительно зарабатывала работорговлей, захватывая в рабство соседние племена и продавая их по всему миру, а король Гезо, теперь триумфально, хоть и преисполненный тревожных предчувствий возращающийся домой, в этом исключительно преуспевал. Британцы даже пытались в какой-то момент безуспешно убедить его отказаться от торговли рабами, но получили грозную отповедь: "Работорговля — основа нашей государственности, источник богатства и славы… наши матери убаюкивают своих детей песнями триумфа над врагом, обращенным в рабство".

Но как относиться к возвращению этих артефактов на самом деле? Поэтому во второй части фильма, режиссерка организует дебаты среди студентов университета Абомей-Калави в Бенине. Атмосфера накалена до предела, вопрос за вопросом задается и повисает в воздухе без очевидного ответа. Что эти экспонаты сейчас делают в бенинских музеях, если изначально это объекты поклонения? Причем тут вообще музей, если это изобретение Запада, инструмент колонизаторской политики? Почему возвращено всего 26 объектов, ведь это капля в море похищенного? Разве возвращением нескольких артефактов французы не пытаются замять разговоры о репарациях? Когда-то говорящая в фильме статуя была символом войны против всех окружающих племен и, позже, европейских колонизаторов. И словно она снова готова взяться за оружие, повести за собой нацию, принести не мир, не надежду на примирение, а стать поводом для новой борьбы за самоопределение, независимость, процветание. Но каким и на чем основано оно может быть на этот раз?