«Человеку свойственно ошибаться», — говорил Сенека. Значит ли это, что нам никогда не удастся преодолеть врождённые ограничения ума, победить когнитивные искажения и мыслительные ошибки? Когнитивный социолог Жеральд Броннер считает, что не всё так безнадёжно. Однако больше образования — не выход, поскольку образованные люди в не меньшей степени подвержены иррациональным убеждениям.

Мечта астрофизика

Двадцать пятого декабря 2011 года я принял участие в телепрограмме, посвящённой взаимоотношениям между наукой и религией. Моим собеседником был известный астрофизик Андре Браик, который открыл кольца Нептуна и участвовал в исследованиях дальних планет с помощью зондов «Кассини» и «Вояджер». Мы должны были ответить на вопрос: почему, несмотря на то, что наука продолжает стремительно развиваться, религия не исчезла?

По мнению Андре Браика, в человеческом уме есть иррациональная часть, которая может быть преодолена при помощи обучения. Другими словами, люди придерживаются сомнительных идей потому, что им не хватает образования. Я с этим не согласен, хотя стоит признать, что это первая разумная идея, которая приходит в голову. И всё же необходимо провести различие между двумя вопросами: 1) почему религия (и иррациональные убеждения в целом) продолжает существовать, и 2) почему она особенно сильна сегодня. Именно последнему вопросу посвящена данная книга.

Почему недостаточно просто дать людям образование? Казалось бы, повышение уровня образования автоматически повышает уровень знаний и понижает уровень легковерности. Именно так считал мой собеседник-астрофизик. Эта идея так же стара, как сама философия, и восходит к досократикам. Она основана на метафоре сообщающихся сосудов: когда знания прибывают, иррациональные убеждения убывают (и наоборот).

Данную идею также можно найти у Монтеня, Фонтенеля и даже энциклопедистов, которые считали невежество причиной всех пороков. Согласно этому взгляду, иррациональность по-прежнему свойственна наименее развитым народам и категориям общества (прежде всего крестьянам), однако свет знания вскоре рассеит мрак. Разум поможет построить общество, свободное от религий и суеверий. Поль Бер говорил: «Благодаря науке больше не будет суеверий и веры в чудеса, переворотов и революций».

Несмотря то, что данная идея достойна восхищения, она, похоже, ошибочна.

Плохое образование

Во вторник 25 августа 1835 года в газете «Нью-Йорк Сан» вышла первая из цикла статей под заголовком «Член Лондонского королевского общества Сэр Джон Гершель сделал важные астрономические открытия на мысе Доброй Надежды». До 31 августа нью-йоркская газета ежедневно публиковала последующие части невероятной истории о наблюдениях за жизнью на Луне, которые стали возможными благодаря новому телескопу.

Как этнолог, исследующий экзотическую страну, Джон Гершель начал с описания лунной растительности — лугов красных цветов, напоминающих маки, — и гигантских кристаллов красного аметиста. Затем он перешёл к фауне: стадам мелких бизонов и единорогов — а также крылатым мышелюдям.

Логично было бы ожидать, что читатели в США и Франции, где публиковалась эта история (известная сегодня как «Большое лунное надувательство»), сразу поймут, что это утка. Тем не менее, многие читатели приняли историю за чистую монету. Что больше всего удивило комментаторов той эпохи (включая писателя Эдгара По), так это то, что люди, которые попались на удочку, не были необразованными невеждами. Более того, многие из них интересовались астрономией.

Может показаться странным, что образованные люди тоже могут верить в нелепости, однако между нелепыми убеждениями и необразованностью не всегда есть взаимосвязь.

Социологи Даниэль Буа и Ги Мишля, изучавшие отношение французов к паранауке, говорят: «Необходимо отказаться от представления о том, что рационализм и научное мышление неразрывно связаны с высоким уровнем образования». Жан-Бруно Ренар констатирует, что, по статистике, работники среднего и высшего звена более склонны верить в НЛО, телепатию и даже спиритизм, чем рабочие и крестьяне. Стоит также упомянуть, что среди тех, кто верит в Лох-несское чудовище, больше людей с высшим образованием.

Вот и авторы британского проекта Public Understanding of Science (PUS) неожиданно для себя столкнулись с тем фактом, что нет прямой связи между уровнем образования и верой в науку. Пьер-Бенуа Жоли и Ален Кауфманн говорят:

«Неприятие технического прогресса более ярко выражено среди людей с высшим образованием. Технокритики — далеко не невежды, совсем наоборот».

Некоторые исторические личности, известные своим острым умом, также были известны приверженностью сомнительным идеям. Президент Франции Франсуа Миттеран, например, регулярно консультировался с астрологом. Предшественник Миттерана Валери Жискар д’Эстен 15 сентября 2001 года признался в эфире канала Histoire, что верит в астрологию и во время победных для себя президентских выборов 1974 года носил амулет, полученный от сенегальского марабута.

Что касается более радикальных идей, которые лежат в основе религиозных и политических сект, то, как продемонстрировал Дэвид Стаппл, типичный экстремист — это социально интегрированный и психически уравновешенный человек. А Морис Дюваль показал, что члены некогда популярной французской секты аумистов читали газеты, записывали своих детей в частные или государственные школы и имели уровень образования выше среднего. То же самое касается террористических организаций вроде ИРА, Красных бригад, банды Баадера и Красной армии Японии, а также террористов, ответственных за теракты 11 сентября 2001 года. Например, Мухаммед Атта, который осуществил таран первой башни Всемирного торгового центра, учился на архитектора. Даниэль Коэн отмечает, что большинство террористов имеют высшее образование и происходят из обеспеченных семей.

Когда наивность выглядит как рассудительность

Когда Эдгар По заинтересовался «лунной уткой», вот что удивило его больше всего:

«Сомневающиеся не могли толком объяснить, почему они сомневаются. Это были преимущественно невежды, которые ничего не знали об астрономии и не могли поверить в историю просто потому, что она выходила за рамки привычного».

Здесь По даёт нам первую подсказку. Почему наиболее образованные люди первыми попались на удочку? Потому что в силу своей образованности они обладали большей гибкостью ума. Те, кто интересовался астрономией, знали о существовании других планет, об интерпретациях марсианских каналов и о том, что жизнь возможна не только на Земле. У жертв этого розыгрыша, таким образом, были веские причины верить.

Данное положение вещей прекрасно иллюстрируется метафорой сферы Паскаля. Если представить знание в виде сферы, то её поверхность будет соприкасаться с тем, что она не вмещает, то есть с неизвестным. По мере того, как знания умножаются и поверхность сферы увеличивается, увеличивается и общая площадь, соприкасающаяся с неизвестным. Пропорционально знанию увеличивается не столько невежство, сколько осознание неизвестного, то есть недостатка информации. Это осознание недостатка может быть использовано, чтобы заставить человека поверить во что угодно.

Вряд ли можно найти лучший пример, чем спиритизм, который пользовался оглушительным успехом в конце ХIХ — начале ХХ веков и адепты которого претендовали на способность общаться с духами умерших. Камиль Фламмарион, учёный и ярый приверженец спиритизма, 2 апреля 1869 года заявил на похоронах Аллана Кардека: «Спиритизм — это не религия, а наука, основы которой мы пока не понимаем». Фламмарион сравнивал мир духов с электричеством, о природе которого тоже мало известно. Недавнее изобретение беспроволочного телеграфа, видимо, убедило его в том, что раз воздействие на расстоянии возможно, то должны существовать измерения, недоступные нашим чувствам: «Физика учит нас, что нас окружает невидимый мир, поэтому нет ничего невозможного в том, что среди нас могут жить невидимые для наших глаз сущности».

Другими словами, по мнению Фламмариона, в свете последних научных открытий духи вполне могли существовать. На когнитивном рынке данному аргументу противостояла позиция, согласно которой метапсихические явления невозможны, и следовательно спиритизм — это обман. Но когда «рациональные» умы утверждали: «А невозможно, следовательно А ложно», адепты спиритизма возражали, что с таким же успехом можно сказать: «А возможно, следовательно А истинно». Этот паралогизм позволяет примирить многие верования с современными знаниями. Создаётся впечатление, что он имеет наиболее сильное влияние на образованные умы. Это особенно верно, когда образование поверхностно, как в случае с университетским образованием. Беглое знакомство с историей науки наталкивает на вывод, что научная система никогда не пребывает в полном соответствии с реальностью.

Образование имеет целью развить критическое мышление. В лицеях и колледжах детей учат искать скрытый смысл. Что действительно хотел сказать автор этой книги? Какие цели стоят за этим историческим документом? Наши дети очень рано знакомятся с системами Фрейда, Ницше, Маркса, Бурдьё, конструктивизмом, культурализмом, релятивизмом… Тем самым они совершенствуют свой ум, однако мне кажется, что их научная картина мира от этого страдает. Более того, все эти упражнения внушают идею о том, что всё, принимаемое нами за правду, может в лучшем случае быть противопоставлено другим формам мысли, а в худшем — оказаться иллюзией.

Вот почему аргументы алармистов считаются настолько же весомыми, как и аргументы учёных. Забавно читать раскаяния одной из главных фигур современного релятивизма — Бруно Латура. В своём эссе «Исследование о модусах существования» он выражает озабоченность в связи с тем, что проблемы климата часто не воспринимаются всерьёз. Но с какой стати верить науке в этом вопросе, но не в вопросе ГМО или низкочастотного электромагнитного излучения? Латур не отвечает на этот вопрос. Однако поскольку он переживает за климат, то признаёт:

«Поначалу борьба с институтами казалась невинной; она была осовременивающей и освобождающей — даже забавной; как асбест, она, казалось, имела одни лишь преимущества. Но, как и асбест, оказалось, что она имеет опасные последствия, которых никто не ожидал и которые мы осознали слишком поздно».

Вот почему 58 процентов французов не верят, что учёные говорят им правду о ГМО и атомной энергетике. При этом лишь 25 процентов не доверяют учёным в вопросе нейробиологии. Одновременно 71 процент французов считают, что они понимают нейробиологию, тогда как ГМО и атомную энергетику — 63 и 67 процентов соответственно.

Другими словами, чем более осведомлёнными себя считают люди, тем меньше они доверяют учёным.

Интернет усугубляет данную тенденцию. Некоторые убеждены, что в интернете можно найти информацию, которую от них скрывают. Французы с высшим образованием меньше других верят тому, что говорят по телевизору; одновременно, они больше других верят информации в интернете: 45 процентов людей с высшим образованием считают информацию в интернете заслуживающей доверия, по сравнению с 11 процентами людей без высшего образования.

Символ интернет-культуры — Википедия — практикует подход к правде, который можно назвать полифоническим: когда существует несколько возможных интерпретаций того или иного явления, онлайн-энциклопедия предлагает их все. Многие считают такой подход к подаче информации похвальным; тем не менее, он ведёт к релятивизму, так как всех авторов статей стригут под одну гребёнку, независимо от уровня их компетентности. Мол, значение имеют аргументы, а не дипломы.

Проблема в том, что кто угодно может представить убедительные аргументы в пользу любого утверждения, ссылаясь на вполне надёжные источники. Википедия — это фантастический ресурс, и я часто ей пользуюсь; тем не менее, такой демократический способ подачи информации способствует установлению демократии легковерных.

Как писал Платон в «Федре»:

«Ты даёшь ученикам мнимую, а не истинную мудрость. Они у тебя будут многое знать понаслышке, без обучения, и будут казаться многознающими, оставаясь в большинстве невеждами, людьми трудными для общения; они станут мнимомудрыми вместо мудрых».

Сумма несовершенств

Было бы абсурдом утверждать, будто образование вредит распространению знаний. Я лишь хочу сказать, что путь к переходу от демократии легковерных к демократии знаний лежит не через повышение уровня образования населения. Поскольку мы не можем и не должны стремится к ограничению побочных эффектов революции на когнитивном рынке, ограничивая сам этот рынок политическими методами, решение кроется в наших умах.

Прежде всего, стоит отметить, что в демократических странах в образовании упускается из виду один важный момент — если критическое мышление применять непоследовательно, оно часто имеет обратный эффект. Сомнение имеет эвристическую ценность, это правда, но оно также нередко ведёт не к независимому мышлению, а к когнитивному нигилизму.

Наука действительно начинает с того, что подвергает сомнению версию реальности, которую нам навязывают чувства и здравый смысл, однако главное в науке — то, как она создаёт картину мира, а именно последовательно и методично.  Тем, кто заявляет о своём праве на сомнение, она отвечает: «Да, но все права подразумевают обязанности». Я вижу в нашей системе образования искреннюю попытку развить самостоятельное мышление при помощи сомнения, однако недостаточно того, что я считаю краеугольным камнем педагогики: обучения методу.

Релятивисты как будто не замечают, что в методах, использующихся в науке и совершенствовавшихся на протяжении тысяч лет, нет ничего сугубо западного. Можно было бы легко продемонстрировать, что тот или иной учёный занимал определённое положение в обществе, имел определённые религиозные верования, идеологические убеждения и интересы, которые, вероятно, и привели его к выдвинутым им теориям. Изучение биографии каждого учёного под микроскопом могло бы породить множество гипотез о социальной обусловленности его теорий. Однако подобный эксперимент упустил бы из виду главное, а именно, что идеи, исследования и результаты этого учёного оценивались другими людьми, у которых также были свои интересы и убеждения, необязательно совпадавшие с его. Время подвергло эти идеи дарвиновскому отбору.

Научное мышление можно определить как попытку преодолеть границы человеческого ума, которые не позволяют нам быть всеведущими и делают нас легковерными.

Эти границы бывают трёх видов.

Во-первых, наш ум имеет пространственные ограничения, поскольку наше сознание заключено в тесном пространстве и вечном настоящем. Во-вторых, он имеет культурные ограничения, так как интерпретирует любую информацию через призму уже сформировавшихся представлений. В-третьих, он имеет когнитивные ограничения, поскольку наша способность обрабатывать информацию не безгранична, и некоторые вопросы выходят за пределы нашего понимания.

Эти три вида ограничений, вероятно, непреодолимы. Человек не в силах мыслить вне категорий пространства и времени. Однако он может попытаться смягчить негативный эффект этих ограничений и преодолеть свои эгоцентрические представления. Вот несколько примеров.

Возьмём для начала первое ограничение. Мы постепенно отказались от представлений о том, что Земля плоская (ещё Парменид утверждал, что она имеет форму сферы), что она находится в центре Вселенной (Аристарх Самосский выдвинул гипотезу о том, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот) и что она неподвижна (Гераклид Понтийский считал, что Земля вращается вокруг своей оси). Все эти идеи прижились далеко не сразу. Гелиоцентрическая система была впервые разработана за 1800 лет до Коперника. Так много времени прошло прежде чем она стала общепринятой потому, что она контринтуитивна и идёт вразрез с непосредственным опытом. Мы также знаем, что пространство — это не просто пустое вместилище, как убеждают нас наши чувства; что оно может искривляться под действием силы притяжения; что время нелинейно и на него тоже можно воздействовать. Однако удивительно, сколько людей сегодня по-прежнему считают, что Солнце вращается вокруг Земли. Это говорит о том, что преодоление данного ограничения нашего ума не является свершившимся фактом.

Что касается второго ограничения, то было с большим запозданием признано, что наша культурная принадлежность может служить прокрустовым ложем для реальности. Народы склонны к этноцентричности, то есть идее, что их собственная культура является достоверным отражением реальности и должна быть навязана другим. Начать преодолевать данное ограничение ума удалось лишь в ХХ веке благодаря антропологии и самоанализу западной культуры. Теория включённого наблюдения Бронислава Малиновского и манифест Леви-Стросса «Раса и история» служат двумя примерами попыток преодолеть это ограничение. Идея о том, что культура обуславливает восприятие, не нова и обычно приписывется Фрэнсису Бэкону.

Третье ограничение, играющее важную роль в установлении демократии легковерных, связано с когнитивными искажениями. Весомый вклад в исследование ограничений ума внесли Джон Стюарт Милль и Вильфредо Парето, которые предвосхитили исследования психологов Амоса Тверски и Даниэля Канемана. Если рассмотреть научные методы (эпидемиологический метод, двойной слепой метод и т. д.), то можно заметить, что они представляют собой попытки преодолеть ограничения ума и именно благодаря этому позволяют достичь объективных результатов. Учёный — тоже человек и не застрахован от негативного воздействия ограничений своего ума: в нём дремлют, дожидаясь своего часа, когнитивная скупость и личные интересы (экономические и идеологические). Поэтому идеи, которые он выносит на когнитивный рынок, должны всегда подвергаться строгому отбору. Деконструируя научный метод, критическая теория и релятивизм уничтожают всё, а потом удивляются, что осталась лишь пустота.

Как подавить в себе иллюзиониста

Поскольку преодоление ограничений ума является необходимым условием перехода к демократии знаний, у меня есть две новости: хорошая и плохая. Начнём с плохой.

Философ Джонатан Коэн из Оксфордского университета задался вопросом, возможно ли свести к нулю количество систематических и предсказуемых ошибок в суждениях. По его мнению, они возникают из-за недостатка образования, а не из-за ограничений ума. Ранее, в 1971 году, Амос Тверски и Даниэль Канеман продемонстрировали, что статистики могут совершать те же ошибки мышления, что и обычные люди. Они попросили 84 учёных ответить на следующий вопрос: «Известно, что группа из 20 участников подтвердила вашу теорию. Какова, по-вашему, вероятность того, что другая группа из 10 участников, также независимо подтвердит её?» Лишь 9 человек дали ответы в пределах от 0,4 до 0,6 (что близко к верному ответу — 0,48 и указывает на знакомство с формальной логикой). Большинство ответов было в районе 0,85.

Ещё один пример приводят Уорд Касельс, Арно Шенбергер и Томас Грейбойс, которые задали 60 студентам и преподавателям медицинского факультета Гарвардского университета следующий вопрос: «Болезнь, которой заболевает 1 из тысячи человек, можно диагностировать при помощи теста. Тест имеет 5%-ный уровень ошибок первого рода, то есть будет 5 процентов ложноположительных результатов. Человек проходит тест. Результат оказывается положительным. Какова вероятность того, что он на самом деле болен?»

Врачи теоретически должны быть знакомы с этими вещами; тем не менее, они часто ошибаются. Большинство респондентов ответили: 95 процентов (средний ответ составил 56 процентов). Лишь 18 процентов действующих и будущих врачей дали правильный ответ: 2 процента. Дело в том, что «5 процентов ложноположительных результатов» означает, что из 100 здоровых людей у пятерых результат оказывается положительным. На 100 тысяч приходится 99 900 здоровых и 4 995 ложноположительных, но всего 100 действительно больных. Таким образом, 100 / (100 + 4995) ≈ 2.

Если уж статистики и врачи, которые привыкли иметь дело с вероятностями, совершают настолько серьёзные ошибки, то как можно надеяться исправить ситуацию образованием? И всё же, хоть уровень образования и не является страховкой от когнитивных искажений, может ли помочь ли определённая интеллектуальная подготовка? И вот хорошая новость: да, влияние, которое имеют ложные идеи на наш ум, можно снизить.

Возвращаясь к примеру с медицинским тестом, можно заметить, что если сформулировать вопрос иначе, количество ошибок существенно снижается: «В среднем один из тысячи человек заболевает болезнью Х, а 50 из тысячи здоровых американцев получают положительный результат теста. Предположим, что мы случайным образом выбрали тысячу американцев — сколько из них, получив положительный результат, действительно больны?» На поставленный так вопрос 76 процентов респондентов отвечают правильно (по сравнению с 18 процентами при изначальной версии). Печально известную склонность к подтверждению своей точки зрения, которую экспериментальным способом доказал Питер Кэткарт Уэйсон, также можно подавить, как это продемонстрировал психолог Оливье Удэ.

Декларация независимости ума

Представьте, что вы — член жюри присяжных на судебном процессе. Три месяца назад скончался человек, которого сбило такси. Водитель такси скрылся с места преступления. В этом городе есть синие такси (15 процентов) и зелёные такси (85 процентов). Дело было ночью, и есть подозрения, что свидетель, который утверждает, будто видел синее такси, может ошибаться. Чтобы проверить его показания проводится следственный эксперимент. В ночных условиях ему удаётся распознать синее такси в 80 процентах случаев. Его показания имеют решающее значение, поскольку если он правильно оценил цвет такси, то водитель виновен. По вашему мнению, какова вероятность того, что водитель синего такси виновен?

Большинство людей отвечают: 80 процентов. Это неверно. Ничего не напоминает? Это очень похоже на задачу с медицинским тестом. В основе обеих лежит одна и та же когнитивная структура: так же, как в случае с медицинским тестом мы склонны упускать из виду процентное соотношение больных и здоровых людей, в этом случае мы ведём себя так, будто ответ не зависит от доли синих и зелёных такси. Быть может, вы и не нашли правильный ответ (41 процент), но у вас было ощущение дежа-вю, которое заставило вас дважды подумать прежде чем отвечать. Если так, то это воодушевляет.

А вот если бы кто-то задал вам задачу о такси через месяц после задачи о медицинских тестах, вы бы несомненно совершили ту же ошибку. И это обескураживает.

Когнитивные искажения очень живучи. Чтобы побороть их, недостаточно один раз найти решение.

Кроме того, когнитивные искажения полиморфны; знать только одну из форм недостаточно, чтобы уметь им противостоять. Здесь кроется ключ к тому, как система образования может помочь молодым людям преодолеть ошибки мышления, искажающие наше восприятие.

Кристиан Морель отмечает, что многие люди с высшим образованием считают, будто фазы Луны обусловлены тенью, отбрасываемой Землёй. Эти люди учили в школе, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот. Однако поскольку чувственное восприятие противоречит тому, что им говорили, многие поддаются ложному впечатлению. Всё было бы иначе, если бы урок астрономии сопровождался объяснением когнитивных препятствий, которые стоят на пути верного восприятия.

Образование не может устранить ложное впечатление, но может научить не доверять своим чувствам. У нас всегда будет соблазн воспринимать мир эгоцентрически, но образование может помочь нам противопоставить этому более методический подход. Этот подход более время- и энергозатратный, поэтому мы не можем применять его всегда и везде (когнитивная скупость, как мы видели, необходима для жизни), однако образование может помочь научиться распознавать ситуации, в которых нужно повременить с выводами.

Элегантный эксперимент Эндрю Штульмана и Джошуа Валькарсела показывает, что одни идеи кажутся менее приемлемыми, чем другие. Учёные предложили участникам 200 утверждений, охватывающих 10 разных наук (астрономию, генетику, термодинамику и т. д.), и попросили их ответить, верны или ложны утверждения вроде: «Луна излучает свет», «1/13 больше, чем 1/30», «атомы преимущественно состоят из пустоты». Все участники на определённом этапе обучения сталкивались с этими вопросами и должны были знать правильные ответы. Эксперимент показал, что ошибки чаще всего случаются тогда, когда есть противоречение между нашим восприятием мира и научными знаниями. Даже если участники и не ошибались в таких случаях, они думали над ответом дольше. Эта задержка показывает, какой умственной энергии требует борьба с ограничениями ума. Таким образом, раннее обучение научной культуре хоть и не устраняет заблуждения, но всё же существенно препятствует им.

Четвёртая власть

Подготовка ума особенно необходима тем, кто в силу своей профессии занимается распространением информации — журналистам, которые, как мы видели, могут вносить ощутимый вклад в установление демократии легковерных просто потому, что они тоже люди и тоже подвержены ошибкам мышления и идеологическим предрассудкам, особенно когда необходимо предоставить информацию срочно.

Мы также видели, что они часто имеют дело с дилеммой заключённого. Однако я готов поручиться, что на факультетах журналистики не рассказывают о когнитивных искажениях, социальных стереотипах и городских легендах, знакомство с которыми помогло бы выработать скептицизм, необходимый в условиях информационной конкуренции.

Специалисты, чьи области знаний непрестанно развиваются, — врачи, учёные, техники — понимают важность постоянного обучения. В силу своей профессии журналисты имеют дело с революцией на когнитивном рынке, поэтому тоже должны постоянно совершенствовать свои знания.

Механизмы когнитивного рынка трудно контролировать сверху, однако можно ограничить негативное влияние необузданного информационного либерализма. Именно этим занимается созданная бывшим шеф-редактором «The Wall Street Journal» Полом Стайгером организация ProPublica, которая финансирует журналистские расследования и делится их результатами с крупными СМИ. Осознавая, что условия рынка не позволяют СМИ вести долгие журналистские расследования, данная организация действует в интересах общественности. Однако это возможно лишь благодаря тому, что её финансируют миллиардеры Герберт и Мэрион Сэндлеры.

Учитывая, что СМИ принято считать четвёртой властью, остаётся лишь удивляться анархии, которая царит в этой сфере. В демократии любая власть должна быть ограничена. Тем не менее, во Франции, если не считать Высший совет аудиовизуала, полномочия которого смехотворны, власть СМИ ничем не ограничена, а за нарушения не предусмотрены никакие санкции.

Покончить с демократией легковерных можно лишь найдя способ ограничить четвёртую власть. Речь не о государственном наздоре, а о регулировании со стороны других профессионалов. Даже спортсмены, о которых говорят много плохого, сталкиваются с более серьёзными последствиями, чем журналисты (Лэнс Армстронг испытал эти последствия на себе в 2012 году).

Новая научная коммуникация

Как и каждую субботу, вы отправляетесь в супермаркет. У вас закончился кофе. На кофе одной марки действует 33-процентная скидка, тогда как другая марка (которая вам тоже нравится) предлагает на 50 процентов кофе больше по той же цене. Какой из этих двух вариантов вы выберете?

Как показал эксперимент, большинство людей (73 процента) считают второе предложение более привлекательным, хотя, строго говоря, они равноценны. Все продавцы мира извлекают выгоду из этой склонности нашего ума. Этот приём можно назвать когнитивным маркетингом. Однако естественные склонности нашего ума можно использовать и в более благородных целях.

В ходе споров о рисках, паранормальных явлениях, астрологии и обсуждения других фальшивых продуктов на телевидении и радио часто возникает впечатление, что эксперты оказываются застигнуты врасплох искажённым восприятием низкой вероятности, невероятными совпадениями, неправильно понятым процентным соотношением и т. д. Эксперты приходят, вооружённые одной лишь компетентностью, и думая, что этого будет достаточно. В идеальном мире, где аргументы оцениваются исходя из их обоснованности, этого действительно было бы достаточно. Но в условиях современного когнитивного рынка это не так. Ложные идеи иногда торжествуют над верными в публичном пространстве потому, что пользуются поддержкой естественных склонностей нашего ума. Однако, как мы видели, заблуждения могут быть устранены перефразированием.

Как сделать психологически «нейтральными» аргументы и факты, которые при публичном обсуждении систематически искажаются из-за склонности к подтверждению своей точки зрения и используются, намеренно или нет, в пропагандистских целях? Какими должны быть основы новой коммуникации?

Прежде всего, нужно идентифицировать наиболее салиентные аспекты выдвигаемых фанатиками аргументов, которые кажутся рядовым гражданам наиболее убедительными. Затем нужно составить перечень наиболее распространённых на рынке когнитивных продуктов. После чего установить когнитивную подоплёку этих аргументов и подумать, как преподнести их таким образом, чтобы обсуждение этих вопросов было как можно более рациональным.

Рассмотрим пример. Герд Гигеренцер показывает, что скрининг рака молочной железы можно преподнести по-разному. Можно написать, что маммография позволяет снизить риск смерти от рака груди на 25 процентов. Эта цифра означает, что из тысячи обследовавшихся женщин умрёт 3, а из необследовавшихся — 4 (то есть 25 процентов вылечатся). А можно написать, что маммография снижает риск на 1 из 1000. Нетрудно увидеть, что в данном случае, в зависимости от того, как преподнесена информация, общественное мнение будет разным, хотя оба варианта одинаково правдивы.

Эксперты до сих пор не осознали, что из-за своей некомпетентности в области когнитивного маркетинга они теряют часть рынка. В их защиту стоит сказать, что структура этого рынка изменилась. Тем не менее, чтобы быть доступной для потребителей в публичном пространстве, идее недостаточно просто быть верной.

Появление той или иной идеи на когнитивном рынке во многом обусловлено мотивацией поставщиков контента и подчиняется парадоксу Олсона. Вот почему ортодоксальные знания часто оказываются в проигрыше.

Научное сообщество и не пытается исправить ситуацию, ведь это было бы нежелательно с точки зрения общественных интересов, поскольку означало бы сокращение времени, посвящаемого исследованиям. Следовательно, необходима сеть для распространения ортодоксальных научных знаний.

Подобная сеть существует, однако она не работает. Согласно сайту Министерства высшего образования и научных исследований Франции, сегодня существует 119 научных обществ, тогда как в 1900 году их насчитывалось больше тысячи. Более того, начиная с 2000 года наблюдается старение членов научных обществ и ослабление интереса молодёжи к их деятельности. Быть может, это всего лишь совпадение, однако на эти же годы пришлось распространение интернета.

Необходимо задуматься над тем, как возродить эту сеть популяризации науки. Педагоги могут сыграть в этом процессе важную роль, поскольку обладают компетентностью, авторитетом и уверенностью. Есть и ещё одно решение. Разговоры с близкими и друзьями могут помочь постепенно преодолеть недоверие к науке. Многочисленные исследования показывают, что симпатия к говорящему повышает уровень доверия к тому, что он говорит. Музафер Шериф и Карл Ивер Ховланд продемонстрировали, что мы склонны переоценивать компетентность людей, которые нам нравятся, и недооценивать — тех, которые нам не нравятся.

Вот почему необходимо по возможности привносить элемент знакомого в научный дискурс, чтобы изгнать духов коррумпированности, продажности и конфликта интересов. Пришло время каждому, на каком бы уровне он ни находился, принять участие в битве за влияние на когнитивном рынке на стороне демократии знаний и метода, чтобы вынудить иллюзионистов отступить.

©Gérald Bronner

Оригинал можно почитать тут.