Альберто Мангель не упускает возможности блеснуть глубиной своих литературных познаний. На этот раз он берётся осуществить невозможное — истолковать значение песни сирен, в которой находит квинтэссенцию языка и выражение тёмной стороны человека.

— Так ты отгадала загадку? — спросил Шляпа, снова обернувшись к Алисе.

— Нет, сдаюсь, — сказала Алиса. — А какой ответ?

(«Алиса в Стране Чудес»)

«Одиссея» — это поэма-обман. Начинается она с воззвания к музе:

Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который

Долго скитался с тех пор, как разрушил священную Трою,

Многих людей города посетил и обычаи видел,

Много духом страдал на морях, о спасеньи заботясь

Жизни своей и возврате в отчизну товарищей верных.

Читая эти строки, читатель понимает, что на самом деле это не начало, а конец истории; что муза сделала свое дело, и история уже была рассказана.

Первая песнь «Одиссеи» начинается окончанием морских приключений. Из неё мы узнаем, что Одиссей много лет назад покинул Трою, испытал многочисленные трудности, и ни его жене, ни его сыну не известно о его судьбе. Последняя песнь намекает на предстоящие подвиги Одиссея, но повествование обрывается в самом разгаре битвы, когда в ход событий вмешивается Афина. И это ещё не всё. Не только начало и конец поэмы подразумевают, что читатель уже знает, чем всё закончилось, но ещё и каждый подвиг Одиссея содержит указание на возможность иного исхода, который, однако, так и не осуществляется: Одиссей не остаётся в плену у нимфы Калипсо, не изменяет жене с царевной Навсикаей, не обрекается на вечное забвение в стране лотофагов, не становится обедом циклопа Полифема, не терпит крушение в насланной Эолом буре, не встречает смерть между скалами Сциллы и Харибды, не гибнет от меча женихов Пенелопы.

Поскольку количество потенциальных исходов бесконечно, обратное путешествие Одиссея — это вечное возвращение.

Один из возможных исходов его жизни Одиссею предсказывает в царстве мёртвых дух прорицателя Тиресия: после возвращения в родную Итаку Одиссей снова отправится в путь и прибудет «в край к мужам, которые моря не знают», где и встретит свой конец. Данте, не читавший Гомера, непостижимым образом знал об этом предсказании и воплотил его в собственной поэме. В круге Ада, где отбывают наказание лжецы, Улисс (так римляне называли Одиссея) сообщает Данте, что действительно позже предпринял это путешествие, убедив своих постаревших товарищей отправится вместе с ним. В своём знаменитом стихотворении «Улисс» Теннисон пишет:

Хоть нет у нас той силы, что играла

В былые дни и небом и землею,

Собой остались мы; сердца героев

Изношенны годами и судьбой,

Но воля непреклонно нас зовет

Бороться и искать, найти и не сдаваться.

Улисс Данте отправляется на запад, за край горизонта. Завидев вдалеке гору, он радуется, но затем начинается буря, и море поглощает корабль, «как назначил Кто-то». Это версия Данте. Но поскольку рассказ Улисса может и не быть правдивым (он был отправлен в Ад за лживость), мы ничего не узнаём наверняка о похождениях пожилого царя, его желании «бороться и искать». Искать что?

Сам Гомер подсказывает возможный ответ в двенадцатой песни «Одиссеи», где герой и его товарищи встречают на своем пути сирен. После того, как боги приказывают волшебнице Кирке освободить Одиссея от своих чар, та предупреждает его об опасностях, которые ждут его в дальнейшем (ещё один пересказ истории). Одна из этих опасностей — сирены, которые своим чарующим пением заманивают проплывающих мимо моряков. В гомеровской версии есть только две сирены. Они обитают на скалах, усеянных костями и высохшей кожей их жертв. Услышавший их пение, говорит Одиссею Кирка, не вернётся домой. Кирка далее советует герою залить уши своих товарищей воском, а себя привязать мачте. Следуя её совету, Одиссей остаётся в безопасности и в то же время может услышать таинственное пение сирен:

К нам, Одиссей многославный, великая гордость ахейцев!

Останови свой корабль, чтоб пение наше послушать.

Ибо никто в корабле своем нас без того не минует,

Чтоб не послушать из уст наших льющихся сладостных песен

И не вернуться домой восхищённым и много узнавшим.

Знаем все мы труды, которые в Трое пространной

Волей богов понесли аргивяне, равно как троянцы.

Знаем и то, что на всей происходит земле жизнедарной.

Слушая их пение, Одиссей испытывает непреодолимое желание приблизиться к ним и жестами показывает своим людям, чтобы они его развязали. Но те, повинуясь его изначальному приказу, ещё крепче привязывают его к мачте. Наконец корабль минует остров, и сирены исчезают за горизонтом.

Одиссей становится единственным человеком на свете, который услышал пение сирен и остался в живых.

Кто такие сирены? Гомер не сообщает нам, как они выглядят. Но на древнегреческих украшениях они изображались то в виде женщин с широкими крыльями, то в виде птиц с женскими лицами. Живший в III веке до н.э. Аполлоний Родосский в своей поэме «Аргонавтика» рассказывает о встрече Ясона и его команды с сиренами, которых описывает как крылатых существ, полуптиц-полуженщин, дочерей речного бога и одной из девяти муз. Аполлоний говорит, что когда-то Сирены были служанками Персефоны и развлекали её своим пением. После того, как Персефону похитил Аид, её мать Деметра наказала их за то, что они не сумели защитить её дочь. Она дала им крылья со словами: «Летите по миру и найдите мою дочь!» По другой версии, Афродита наказала их за то, что они отказывались преподнести свою девственность как смертным, так и богам. По ещё одной, сирены не умели летать несмотря на то, что имели крылья, так как девять муз (их матери и тётки), победив в состязании по пению, выщипали из их крыльев перья, чтобы сделать себе венки. Что касается смерти сирен, то здесь есть как минимум две версии. По одной их победил Геракл, чьим шестым заданием было убить птиц с металлическими перьями, клювами и когтями, живших в Стимфалийских болотах. По другой, Сирены бросились в море и утонули после того, как их перехитрил Одиссей. Возможно, именно из–за этой последней версии их смерти, в языках, произошедших от латыни, сирены и русалки обозначаются одним и тем же словом.

Главная особенность сирен — в обличии как ужасных гарпий, так и прекрасных нимф — это их пение. В последней книге «Государства» Платона восемь сирен поют каждая разную ноту, которые вместе образуют пифагорейскую гармонию небесных сфер, дорогую сердцу каждого древнего астронома вплоть до Галилея.

У Платона пение Сирен — это не предвестник скорой смерти, а залог движения небесных тел и равновесия вселенной.

Но как звучало это пение? По словам Гая Светония Транквилла, когда император Тиберий принимал учителей греческой литературы, он любил задавать им три невозможных вопроса, последним из которых был такой: «О чём пели Сирены?» Пятнадцатью веками позже Сэр Томас Браун заметил, что этот вопрос хоть и труден, но всё-таки «по силам человеческому уму». Что ж, посмотрим.

Нам известно о нескольких свойствах пения сирен. Во-первых, оно несёт опасность, так как его завораживающая красота заставляет забыть обо всём. Во-вторых, оно связано с прорицанием, так как сообщает о том, что уже произошло и что ещё произойдет в будущем. В-третьих, оно понятно каждому, независимо от происхождения и родного языка, ведь морем путешествуют представители самых разных народов и сиренам может встретиться кто угодно.

Это наводит на дальнейшие вопросы. Во-первых: что конкретно в их пении несёт опасность — мелодия или слова, звучание или смысл? Во-вторых: если их пение сообщает обо всём, знают ли они также и свою судьбу, или как Кассандры, глухи к собственным пророчествам? В-третьих: что это за язык, который понятен всем?

Если, как утверждает Платон, их песня не содержит слов, а только ноты, то в её звуках должно быть что-то, что придает ей смысл. Средневековая церковь видела в сиренах аллегорию искушений, поджидающих душу на пути к Богу, и считала, что звуки их голосов сбивают людей с пути истинного. Возможно, именно поэтому постичь смысл песни сирен, в отличие от воли Божьей, «под силу человеческому уму».

Мне кажется, разгадка пения Сирен кроется в определённых аспектах языка.

Языки, возникшие в гомеровский и догомеровский период вследствие переселений и завоеваний, были «переводными» языками. Их назначением было установить контакт между греками и «варварами»: между теми, кто считал себя цивилизованными людьми, и остальными, говорившими на непонятных наречиях. Переход от одного лексикона к другому и от одного восприятия значения к другому восприятию того же значения — одна из величайших загадок. Ведь если передача смысла, в устной речи или на письме, зависит от выбранных слов и законов синтаксиса, которым они подчиняются, что остаётся, когда мы заменяем их другими словами и другим синтаксисом? Что сохраняется, когда меняется звучание, структура, правила языка? Что мы переводим, когда переходим с одного языка на другой? Не изначальный смысл и не звучание, но что-то другое, что сохраняется при изменении и того, и другого. Не знаю, можно ли определить эту квинтэссенцию, но её можно представить себе при помощи метафоры песни сирен.

Из всех свойств песни Сирен, самая важная — её пророческая сила. Все великие литературные произведения переживают (с большим или меньшим успехом) различные переводы и толкования, передавая знания и пророчества, которые наталкивают читателей на новые открытия. Это качество, как умение шамана видеть знаки в ракушках и чайных листьях, позволяет нам разгадывать тайны о самих себе через чтение поэзии и прозы. Данный процесс требует не только понимания слов, но и умения расшифровывать закодированный в словах смысл. Таким образом, именно читатель (а не автор) переписывает и расшифровывает текст, пребывая, так сказать, по обе стороны страницы одновременно.

В той же части «Государства», в которой идёт речь о сиренах, Платон рассказывает, что когда пришло время великим героям выбирать свои будущие воплощения, душа Одиссея, вспомнив о том, какие страдания принесли ей в прошлой жизни излишние амбиции, выбрала судьбу рядового гражданина, с презрением отвергнутую другими душами.

Одиссей в одно мгновение отвергает славу великого стратега, морские приключения, беседы с мертвыми, любовь принцесс и ведьм, звание победителя чудовищ, роль благородного мстителя — и всё это в обмен на заурядное, безликое существование.

Быть может эта мудрость, неожиданная для человека, который считал своей судьбой жизнь, полную приключений, была дана ему в тот момент, когда он, привязанный к мачте, слушал пение сирен.

Ранее Тиресий поведал Одиссею, что после загадочного последнего путешествия тот умрет спокойной смертью:

Не средь волн разъярённого моря

Тихо смерть на тебя низойдет. И, настигнутый ею,

В старости светлой спокойно умрёшь, окруженный всеобщим

Счастьем народов твоих.

Данте отказал Одиссею в этой роскоши — как и последующие поколения поэтов, которые каждый по-своему истолковывали пение сирен. Почти все они — от Гомера до Джеймса Джойса и Дерека Уолкотта — видели в Одиссее/Улиссе искателя приключений. И лишь немногие, в числе которых Платон, понимали, что только сам Одиссей мог выбирать собственную судьбу, после того, как открыл своё истинное Я, слушая песнь сирен. В IV веке н.э. ритор Либаний, друг Юлиана Отступника, заявил в своей «Апологии Сократа», что Гомер написал «Одиссею», чтобы прославить человека, который, как и Сократ, стремился познать себя.

Данте также осознавал универсальную природу песни сирен, благодаря которой каждый слышал разную её версию. В девятнадцатой песни «Чистилища» Данте видит сон, в котором ему встречается женщина:

С культями вместо рук, лицом желта,

Она хромала и глядела криво.

Данте смотрит на неё, и под его взглядом она превращается в красавицу. Затем женщина начинает петь и её пение завораживает поэта.

Я, — призрак пел, — я нежная сирена,

Мутящая рассудок моряков,

И голос мой для них всему замена.

Улисса совратил мой сладкий зов

С его пути; и тот, кто мной пленится,

Уходит редко из моих оков.

Внезапно появляется «святая и усердная жена» и призывает Вергилия рассказать Данте правду об этом призраке. Затем она разрывает на сирене одежду, под которой оказывается зловонный живот, и от смрада Данте просыпается.

Эта сирена — плод эротической фантазии самого Данте. Благодаря его желанию, она приобретает пленительную, но ложную красоту. Сирена и её пение — это порождение того, что Данте скрывает от самого себя, проекция его тёмной стороны-Тени; это тайный текст, который создаёт подсознание Данте, а его сознание пытается расшифровать. Данное толкование сирены Данте — лишь одно из возможных. Но её изменяющийся облик может сообщить нам и кое-что ещё.

Кафка предположил, что, поняв уловку Одиссея, сирены хранили молчание — либо потому что хотели обмануть его, либо потому что сами были пленены взглядом героя, — а хитрый Улисс позже лишь делал вид, что слышал их волшебное пение.

Если Кафка прав, то Улисс услышал не звук и не слова, а пустоту, идеальную поэму в момент создания, между написанием и прочтением.

Размышляя о поэтическом искусстве Хорхе Луис Борхес писал:

Улисс, увидев после всех диковин,

Как зеленеет скромная Итака,

Расплакался. Поэзия — Итака

Зеленой вечности, а не диковин.

Можно предположить, что взгляд Улисса, как и взгляд Данте в Чистилище, преобразовал сирен и их пение. Уставший от приключений и «диковин», он истолковал песнь сирен как послание лично себе. Он перевёл универсальный язык сирен на свой собственный, а затем сочинил свою прошлую, настоящую и будущую автобиографию, поэму, в которой открывает своё истинное Я.

Быть может, в этом суть любой литературы.

©Alberto Manguel

Больше на paranteza.info