17 (30) октября 1905 г Высочайшим решением народу России были дарованы «незыблемые основы гражданской свободы». Николай II подписал Манифест об усовершенствовании государственного порядка после того, как в стране, охваченной всеобщей стачкой, на промышленных предприятиях — от табачных фабрик до металлургических комбинатов, были приостановлены работы, перестали функционировать железные дороги, почта, телеграф, миллионы людей вышли на улицы с политическими требованиями.

События 1905 г., безусловно, «смешали карты» революционерам, т.к. радикальные оппозиционные силы (наиболее влиятельных было две — социалисты-революционеры и социал-демократы, разделенные на несколько самостоятельных организаций) оказались не готовы к столь стремительно развивающемуся народному восстанию и действовали «по ситуации». Но и у охранителей престола революционные события вызвали плохо контролируемую панику — не смотря на деятельность целого ряда агентов и провокаторов, Департамент полиции расписывался в полной беспомощности, вполне признав, что «чины местной администрации не были совершенно осведомлены о возможности возникновения беспорядков в районах их ведения…». Две стороны одной медали — агенты-провокаторы и полиция — порочная практика беспринципности, когда провозглашаются хорошими любые средства или тактический просчет спецслужб в борьбе за сохранение государственного порядка? Возможно ли было вообще этот порядок сохранить? Что происходило «по ту сторону баррикад», что предпринимали те, кто стоял на страже интересов монархии?

Секретная агентура являлась важным инструментом в деле поддержания и сохранения самодержавной системы. Заведующий с 1885 до 1902 гг. заграничной агентурой Рачковский П.И. отводил ей «первенствующее место», полагая, что ее роль заключается не только в сообщении необходимой информации государственным органам, но и в известной степени влияния на сами революционные организации.

В течении 1905 года друг за другом сменяются четыре директора Департамента полиции, ни один из них не являлся специалистом в области политического сыска. Министерство внутренних дел находится в полной растерянности. При содействии только что вошедшего в должность генерал-губернатора Санкт-Петербурга Трепова Д.Ф., прямо заявлявшего о том, что «необходимо воспользоваться познаниями и служебной опытностью г. Рачковского» последний выходит на «большую сцену». С 5 января он назначается чиновником особых поручений IV класса сверх штата при МВД и находится в непосредственном распоряжение Трепова, со 2 июня осуществляет надзор за розыскной деятельностью и производством дел о гос пресуплениях, а месяцем позже для Рачковского специально создается пост заведующего политической частью Департамента полиции на правах вице-директора.

Рачковский Петр Иванович — личность примечательная. Авантюрист, игрок по своей сути, как и многие яркие «коллеги по цеху» (Зубатов С.В., Герасимов А.В.), выходец из малообеспеченной семьи, плохо образованный, но очень амбициозный и деятельный. Не оригинально для того времени и начало его полицейской карьеры — находясь в 1879 г. под следствием о покушении на шефа жандармов Дрентельна А.Р., Рачковский предлагает свои услуги в качестве агента. Конечно, для подобного поступка надо обладать определенными чертами характера. Беспринципность и умение «договариваться» с собственной совестью стоят тут не на последнем месте. Отсутствие нравственной чистоплотности Рачковского в полной мере проявилось в бытность его руководителем заграничной агентурой. В 1889 г. в Париже под его контролем, при участии агента Ландезена и агента французской тайной полиции Ж. Бинта была организована террористическая группа, в которую были привлечены некоторые русские эмигранты. Сенсационное «раскрытие» готовящегося покушения на Александра III принесло главному его «организатору» Рачковскому орден Станислава II, чуть позже орден Владимира IV степени и дальнейшее продвижение по службе. Махинации с денежными средствами, политические интриги — все это занимало Рачковского гораздо больше, нежели «служба отечеству». Да и где проходила эта грань, если по просьбе министра внутренних дел Горемыкина Рачковский установи слежку за Витте С.Ю., личные поручения которого, он одновременно выполнял. Товарищ шефа жандармов генерал-лейтенант Селиверстов Н.Д., направленный в Париж для проверки связей и денежных потоков Рачковского, был убит террористом Падлевским С., который, в свою очередь, покончил с собой… Покончил ли?…

Все это имеет значение для характеристики лица, поставленного спасать Россию. В критической ситуации, сложившейся в стране к 1905 году, оказалось, что, кроме человека, символом веры которого была работа агентов-провокаторов, уповать было и не на кого. «Вот я стар. Никуда не гожусь. А заменить меня некем», — приговаривал Рачковский, вербуя Григория Гапона в феврале 1906-го. Стоит отметить, что важнейшую роль в вопросах назначений на ответственную должность играло личное расположение министра или наличие важных покровителей. При жизни Плеве В.К., с которым у Рачковского была открытая конфронтация, его появление в Департаменте было бы невозможно. Даже страх перед революцией, не смог бы изменить заведенного у царских чиновников порядка деления на «свой-не свой».

Тогда же, в начале 1905 г., в столицу вызывают начальника охранного отделения г. Харькова, полковника Герасимова А.В. Все тот же Трепов Д.Ф., предлагает (это было предложение, не предполагающее отказа) Герасимову возглавить столичную «охранку». Властям казалось, что январские события — следствие плохой работы охранительных органов. Отсюда вытекала и вся логика их действий — стоит только покрепче «закрутить гайки». Герасимов, человек в вопросах полицейской службы многоопытный, преданный монархист, сторонник жестких методов. О раскрытии группы эсеров-террористов в Петербурге, которое ему удалось осуществить при помощи провокатора Татарова, буквально сразу же после вступления в должность, Герасимов не без гордости вспоминает: «Этот случай … можно считать поворотным пунктом в деятельности охранного отделения, он означал собой начало политики твердой руки». Он же был автором «оригинальной» полицейской утопии. По его представлениям гигантская разветвленная агентурная сеть, охватывающая все сферы жизнедеятельности оппозиционных сил любого толка, практически, сросшаяся с ней, сможет полностью контролировать инакомыслие и не даст ни одного шанса «врагам».

Сам генерал-губернатор Санкт-Петербурга, Трепов Дмитрий Федорович, был из тех, кто, в буквальном смысле этого слова, готов положить жизнь за монархию. Назначение его на давно упраздненную и специально для него восстановленную должность раскрывает логику самодержавия. Фактически, это была должность военного диктатора с неограниченными полномочиями. Надо отметить, что Трепов не пользовался доверием и поддержкой в обществе. А именно они были необходимы в тот момент. Но власти мыслили совершенно иначе. Столичный глава начал свою деятельность с обращения к рабочим и предложения создать комиссию по расследованию и устранению причин недовольства, чем подал некоторые надежды общественности. Но план его заключался в очередном «нео-зубатовском» проекте — создании нового административно-полицейского руководства над рабочим движением. В целом, для такой ответственной должности в трудное для страны время, ему явно не хватало достаточной решительности, самостоятельности в действиях и суждениях. Будучи обер-полицмейстером Москвы, он, как известно, находился под сильным влиянием Зубатова, полностью поддерживая все его начинания. А в 1905-м Треповым, фактически, руководил Рачковский (а вовсе не наоборот, как предполагала субординация).

Главным объектом внимания полиции продолжала оставаться партия социалистов-революционеров. Социал-демократы, в сравнении с эсерами, казались менее опасными — они не проповедовали тактику лично террора, да и просто имели меньшее количество сочувствующих в обществе. На тот момент в ПСР действовали два крупных провокатора — Евно Азеф, лидер Боевой организации и уже упомянутый Николай Татаров. 27-го января 1905 г. Департамент дает Татарову разрешение на выезд из Иркутска (где он отбывал ссылку и был завербован) в Петербург (под предлогом досрочного освобождения из–за болезни отца).

Весной 1905 г. боевой организации партии эсеров был нанесен тяжелейший удар, устоять после которого, казалось, будет трудно. В конце 1904 г. из заграницы на территорию России были переброшены три группы боевиков: в Петербург, в Москву, в Киев. Перед первой группой стояло несколько сложных задач — прежде всего, устранение вел. князя Владимира и товарища министра внутренних дел Дурново П.Н. Позже появилась и третий объект — Трепов. В Москве планировалось убийство вел. князя Сергея Александровича, в Киеве — генерал-губернатора Клейгельса Н.В. Выполнить намеченное удалось лишь в Москве. В Петербурге при приготовлении бомбы погибает руководитель отряда Швейцер М.И. После этого случая полиция, том числе и благодаря агенту Татарову, выходит на всю группу. Главный секретный сотрудник Департамента, лидер боевой организации ПСР Азеф, тем временем, отсиживался в Париже и ни слова не сообщил своему руководству в Петербурге о готовящихся терактах.

Описываемое ниже событие произошло чуть позже, в апреле 1906-го. Но имеет смысл привести его в качестве иллюстрации порядка взаимоотношений между провокатором и его руководством. Благодаря случайному стечению обстоятельств и несогласованности действий Департамента полиции и охранного отделения, Герасимов выходит на некоего господина «Филипповского», исходя из имеющихся данных, очевидно, находящегося в непосредственной близости от боевой организации. Пытаясь установить его личность в Департаменте, Герасимов сталкивается с абсолютной закрытостью — Рачковский уверяет, что никакого «его» агента рядом с БО нет. Не получив никакой информации, Герасимов, всегда настаивавший на передаче всей агентуры в его руки, в пику Рачковскому производит арест Азефа (под кличкой «Филипповский», как не трудно догадаться, скрывался именно он). После того, как Азеф оказывается в «одиночке» охранного отделении, конечно, появляется Рачковский. И вот тут встает вопрос о причастности Азефа к готовящемуся покушению на Дурново. Сцена в кабинете петербургской «охранки», как ничто другое, иллюстрирует принципы и нравы, действующие в охранительной среде. Прекрасно понимая происходящее, а именно, двойную, сидящего перед ними «сотрудника» (к слову, получавшего баснословные деньги из государственной казны за свою деятельность), и Герасимов, и Рачковский, поставленные на страже интересов государства, попросту закрывают глаза на очевидное. Объяснения Азефа, вроде того, что он счел себя свободным от службы в Департаменте, т.к. с ним долго не выходили на связь и, спасая себя, принялся за профессиональную работу в Партии, совершенно не покоробили его руководство. Азеф не забыл напомнить про понесенные им «убытки». Их возмещение было главным условием для возвращения к сотрудничеству. Его требования были полностью удовлетворены.

Стоит обратить отдельное внимание на бессистемность работы с агентами, при которой были возможны такие ситуации. В то время, агентура делилась на департаментскую, заграничную и местную. Руководитель — большой начальник, полностью под свою ответственность курировал провокатора. Но, т.к. любой просчет был чреват, как минимум потерей должности, всю информацию друг от друга внутри ведомства старались скрывать. Именно поэтому не было и не могло быть согласованности в работе. Выход агента из–под контроля, поставка заведомо ложной информации (по тем или иным причинам) или работа на два фронта вообще не были редкостью. Выдающийся пример представляет из себя в данном случае Меньщиков Л.П., занимавший должность чиновника по особым поручениям при Московском охранном отделении в начале 1900-х., а с 1903-го и.д. старшего помощника делопроизводителя Особого отдела Департамента полиции. Вышедший, как и многие провокаторы, из революционных кружков, он, видимо, не окончательно порвав с верой в социалистический идеал, параллельно службе на государство, не забывал копировать документы, проходящие через его руки. И в подходящий момент (а именно в 1905-м) начал выдавать информацию партии социалистов-революционеров.

Попытка расставить приоритеты в работе охранительных служб не могла не упираться в главную залачу — поддержание нежизнеспособной махины монархического государства. И, не смотря на интуитивные проблески здравого смысла (такие, как отказ символу реакции Победоносцеву в его личных просьбах «разогнать нагайками» собрание либеральных священников в Казанском соборе или закрыть Религиозно-философское общество), принципиальных изменений в стратегии и тактике ждать не приходилось.

В любом случае, шпионские игры полиции и революционеров, попытки (или не попытки) разгона собраний различных союзов и обществ мало отражались на ситуации в стране. Безработица, череда поражений на Дальнем Востоке (которая заставляла задумываться над целесообразностью происходящего даже тех, кто к власти был в целом лоялен), нерешенный рабочий вопрос (отсутствие попыток его решить, не считая провокационных действий начальника Московского охранного отделения Зубатова С.В.), нищенствующее крестьянство, разорившееся дворянство, национальный (прежде всего, еврейский) вопрос, интеллигенция и студенчество, невидящие возможности социального роста, кроме как через проявление верноподданических чувств… Все это накалило атмосферу до предела. При таком положении было уже неважно задержат одним террористом больше или одним меньше.

Недовольство росло повсюду, чувствовались ожидания близких изменений, которые носились в воздухе. И было очевидно, что это те ожидания, которые вот-вот перерастут в требования, начнут материализовываться, даже против воли тех, кто пока еще являлись хозяевами положения. Спонтанно устраивались публичные собрания, на которых звучали политические требования, произносились антиправительственные речи. Собирались полулегальные съезды земцев, в декабре 1904 г. совещание из 23 губернских представителей дворянства подготовило заявление на имя министра внутренних дел с пожеланием о созыве народного представительства. Шаляпин со сцены исполнял революционные гимны, а тост «Долой самодержавие!» произносился за совершенно разными столами.

Монархия продолжала уповать на полицейские меры. Презрительное отношение к любой оппозиции вылилось в элементарное незнание структуры и особенностей освободительного движения. Попытка Департамента в экстренном режиме разобраться и проследить деятельность всех мало-мальски значимых организаций, имеющих политическую окраску, выливалась в сотни заведенных дел в каждой губернии. Перлюстрированная переписка активных деятелей, листовки, данные наружного наблюдения, конечно же, агентов, разработка адресов на основании полученных данных и т.д. и т.п. Но что могло это дать? Ведь принципиальная ошибка заключалась в надежде на мифическую любовь народа к батюшке-царю и желание видеть такое же мифическое зло в революционерах, «анархистах», как их всех без разбора именовали.

Аморальные грязные методы в борьбе с революцией, такие как провоцирование еврейских погромов, оказывались допустимы. О преувеличении говорить тут сложно, т.к. сам Рачковский потворствовал распространению антисемитских прокламации среди рабочих. После Февральской революции Временным правительством была создана Чрезвычайная следственная комиссия по расследованию должностных преступлений «бывших». «Разжигание межнациональной розни» значилось одним из них. Конечно, антиеврейские выступления в 1905 г. организовывались спонтанно, как ответ консервативной провинциальной части населения на действия революционной. Но, подогреваемые действиями (или многозначительным бездействием) именно чинов полиции, они приобретали тот особо жестокий, кровавый оттенок. Надо учитывать и тот факт, что в отсутствии в обществе самих принципов гражданского сосуществования также лежит ответственностью на действующем на тот момент государственном строе.

Побежденный на Востоке,
Победитель на Руси, -
Будь ты проклят, царь жестокий,
Царь запятнанный в крови!

Такие песни распевали на улицах Петербурга уже утром 10-го января 1905 г. Буквально через полторы недели после трагических событий, которые вошли в историю под названием Кровавое Воскресенье, положивших начало революционным волнениям, министр финансов Коковцов В.Н. пишет царю доклад, в котором обвиняет министерство внутренних дел и полицию в произошедшем. Конечно, прежде всего, это страх перед ответственностью. Но для нас этот документ — важное свидетельство отношения к происходящему. По мнению министра, усиление действий полиции в отношении рабочего вопроса, происходящее не всегда «законно», привело, в свою очередь, к «усилению притязательности у рабочего люда и домогательствам с его стороны». Коковцов, как многие, полагал, что провокационное вмешательство полиции привело к массовым выступлениям рабочих, не видя объективных причин, кроющихся в полнейшем бесправии, отрицании государством элементарных прав и свобод, социальной незащищенности.

Давали ли власть самой себе отчет в происходящем. Император, что думал он, как единственный носитель власти? Ведь только его решения могли иметь обоснованный легитимный ход. Всем хорошо известен личный дневник последнего российского императора, где среди восклицаний «Господи, что за неудачи», «Господи, помоги нам, спаси и умири Россию!» и подсчета количества походов в театр, выпитых чашек чая на балконе и убитых тетеревов, можно попытаться обнаружить его политическую позицию. По мятежу на «Потемкине» и «Пруте» она, например, такая: «За то надо будет крепко наказать начальников и жестоко мятежников». В феврале 1905-го Николай издает два, противоречащих друг другу документа. Указ Сенату и Манифест. В первом он предписывает Совету министров заняться изучением, выражаясь современным языком, общественного мнения, чтобы усовершенствовать государственное устройство. А во втором — те, кто собирался что-то усовершенствовать, назывались «ослепленными гордыней злоумышленными вождями мятежного движения»… Действующий по инерции, слепо верящий в вековые традиции русской монархии, да и просто бездарный политик, Николай уповал на охранительную государственную машину. В своих письмах матери, вдовствующей императрице Марии Федоровне, он называет происходящее в стране «стыдом», но испытывал ли он сам что-то похожее на стыд?

Остановить революционную волну, руководствуясь принципами полицейского государства, т.е. такого государства, которое «признает себя не только самоцелью, но и единственно возможной целью в общественном сознании» и «стремится превратить народные массы в послушное орудие для осуществления своих задач» , вряд ли было возможно. История требовала совершенно иного решения. Сознание людей было готово к политическим переменам, требование прав и свобод не было спровоцировано «мерзавцами анархистами» (так называл революционеров Николай), но было требованием исторического момента. Задача, вряд ли была решаема в рамках абсолютной преданности монархии. Многие ее защитники понимали всю тяжесть положения и степень своей ответственности. Они понимали, что это только начало.

«Революция не проиграна, так как вырвала у правительства Манифест 17 октября 1905 года, который хотя и не дал конституции, но создал трибуну для вождей освободительного движения; революция указала, что восставший пролетариат находился в руках вожаков, действуя ярко и единодушно; что скоро будет вновь революция, которая сотрет слабое ненавистное правительство; что всякое выступление, даже частное, закаляет рабочие и крестьянские массы и указывает им, как трусливо реагируют на них уступками и хозяева предприятия, и власти. Пролетариат убедился, что власть не так страшна, как он это себе представлял, и наоборот, что революционные партии представляют собою мощную силу, которую пролетариат до того времени не сознавал».

(Заварзин П.П. В 1905 г. начальник охранного отделения Ростова-на-Дону)