Книга Юлии Кантор посвящена одной из самых закрытых тем истории международных отношений — секретным военно-политическим контактам СССР и Германии между Первой и Второй мировыми войнами. Как началось это сотрудничество, какие трансформации оно претерпело, почему контакты не были разорваны после 1933 года? Каким образом сказалось это сближение на военном потенциале двух государств, и с чем они пришли к 1939 году? Явились ли массовые репрессии в РККА следствием этого сотрудничества? Публикуем отрывок из книги «Заклятая дружба. Секретное сотрудничество СССР и Германии 20-30-х годов».

«Дело военных»: мина замедленного действия

Немецкий след в сценарии «дела военных»

«Дело военных» — особая страница в советско-германских отношениях 30-х гг. Будучи «вплетенным» в историю этих контактов, являясь опосредованно их следствием и одновременно причиной их поздних трансформаций, «Дело о военно-фашистском заговоре в РККА», тем не менее, является самостоятельным историко-политическим и правовым сюжетом.

Тема участия гитлеровских спецслужб в «Деле военных» до сих пор является предметом исследовательских догадок. Никаких документов, содержащих информацию о передаче сфальсифицированного, компрометирующего досье на Тухачевского из Германии в Кремль, вплоть до сегодняшнего дня не обнаружено. Однако сохранилось достаточно большое количество воспоминаний компетентных свидетелей и участников этой аферы. Суть мемуаров и аналитических выкладок вкратце такова: через двойного агента генерала-эмигранта Скоблина немцы получили сведения о якобы существующей в Советском Союзе антиправительственной военной группировке во главе с Тухачевским. Собственно, такая информация в эмигрантских кругах бродила почти полтора десятилетия и во многом была инспирирована еще в 20-е гг. ОГПУ. Тогда Тухачевский был введен в знаменитую операцию «Трест», направленную на раскол антисоветского белого движения в эмиграции. Ему в этой операции отводилась роль руководителя «национально ориентированной» группы, замышляющей государственный переворот.

Шеф политической разведки гитлеровской Германии В. Шелленберг в своей книге «Лабиринт» подробно останавливался на этом сюжете. «От одного белогвардейского эмигранта, генерала Скоблина, Гейдрих получил сведения о том, что Тухачевский, маршал Советского Союза, участвовал вместе с германским генеральным штабом в заговоре, имевшем своей целью свержение сталинского режима. Гейдрих сразу понял огромнейшее значение этого донесения. При умелом его использовании на руководство Красной Армии можно было обрушить такой удар, от которого она не оправилась бы в течение многих лет… Скоблин мог вести двойную игру, и… его сообщение могло быть сфабриковано русскими и передано Скоблиным по распоряжению Сталина». Это отлично понимал и шеф имперской службы безопасности Гейдрих, и его подчиненные. Однако это нисколько не мешало реализации плана. Гейдрих начал действовать: он, пишет Шелленберг, представил Гитлеру донесение Скоблина о Тухачевском.

Некоторый свет на участие Скоблина в фальсификации «Дела военных» проливают последние публикации немецких исследователей. Видный военный историк М. Вегнер, основываясь на архивных данных, предполагает, что к Скоблину компрометирующие материалы попали из рук сотрудников НКВД. «Важнейшей фигурой в заговоре НКВД против Тухачевского был генерал Скоблин… Поздней осенью 1936 года Михаил Шпигельглас, исполняющий обязанности руководителя зарубежного управления НКВД, встретился со Скоблиным в Париже и информировал его о так называемой “группе заговорщиков” в Красной Армии. Эту информацию Скоблин должен был передать в СД, что и было сделано. Трудно предположить, что эта “разработка” была осуществлена без личного ведома Сталина».

Сам материал не был полным. В нем не содержалось никакого документального доказательства активного участия руководителей германской армии в заговоре Тухачевского. Гейдрих понимал это и сам добавил сфабрикованные сведения с целью компрометации германских генералов. Он чувствовал себя вправе это сделать, коль скоро этим самым он мог ослабить растущую мощь Красной Армии, которая ставила под угрозу превосходство рейхсвера.

Зная характер Сталина и ситуацию в Кремле, в Берлине могли рассчитывать на успех. «Разоблачение Тухачевского могло бы помочь Сталину укрепить свои силы или толкнуть его на уничтожение значительной части своего генерального штаба. Гитлер в конце концов… вмешался во внутренние дела Советского Союза на стороне Сталина».

Фабрикация материалов была делом техники. Взяв за основу подлинные документы времен контактов рейхсвера и РККА, специалисты имперской службы безопасности подготовили искусные подделки.

«Гитлер тотчас же распорядился о том, чтобы офицеров штаба германской армии держали в неведении относительно шага, замышлявшегося против Тухачевского, так как опасался, что они могут предупредить советского маршала. И вот однажды ночью Гейдрих послал две специальные группы взломать секретные архивы генерального штаба и Абвера — службы военной разведки, возглавлявшейся адмиралом Канарисом. В состав групп были включены специалисты-взломщики из уголовной полиции. Был найден и изъят материал, относящийся к сотрудничеству германского генерального штаба с Красной Армией. Важный материал был также найден в делах адмирала Канариса».

Подготовленное досье через посредников было передано сначала в Прагу — президенту Э. Бенешу, а затем — Москву. Чешский посланник в Берлине В. Мастны в феврале 1937 г. телеграфировал Бенешу, что Гитлер располагает сведениями «о возможности неожиданного и скорого переворота в России… и установления военной диктатуры в Москве».

Этот сценарий как наиболее вероятный рассматривает и известный немецкий историк И. Пфафф. Он указывает и на то, что «национал-социалистские клеветнические обвинения против Тухачевского распространялись по берлинским источникам еще с осени 1935 г. Но тогда еще не начались московские процессы, а именно процессы (в августе 1936 и январе 1937 г.) дали повод для надежд, что Сталин поверит в интригу против Тухачевского и советского генералитета».

Весной 1936 г. Тухачевским заинтересовалось геббельсовское министерство пропаганды: тогда оно обратилось в имперское военное министерство с запросом о предоставлении архивного дела бывшего военнопленного Первой мировой войны поручика Тухачевского. Отказ был мотивирован так: «В связи со вновь вскрывшимися обстоятельствами штрафная карта лейтенанта Тухачевского выдана быть не может, поскольку персональные нападки на Тухачевского сейчас неуместны». В это время маршала уже активно «разрабатывали» гитлеровские спецслужбы, потому публичная компрометация его через Геббельса — в средствах массовой информации — могла бы испортить им игру. По этой причине военное министерство по согласованию с министерством иностранных дел решило прикрыть рупор. Характерно также, что дело Тухачевского 1917 г. было окончательно архивировано только 13 ноября 1937 г. — пять месяцев спустя после расстрела маршала.

Возглавляемое Гейдрихом ведомство — политическая полиция — работало изобретательно: для достоверности был подключен еще один канал «утечки» — французский. Весной, в марте 1937 г., полпред СССР во Франции В.П. Потемкин сообщил, со ссылкой на министра обороны Франции Э. Даладье, компрометирующую информацию на Тухачевского.

«Из якобы серьезного французского источника, — писал он, — Даладье недавно узнал о расчетах германских кругов подготовить в СССР государственный переворот при содействии враждебных нынешнему советскому строю элементов из командного состава Красной Армии… Даладье добавил, что те же сведения о замыслах Германии получены военным министерством из русских эмигрантских кругов… Даладье пояснил, что более конкретными сведениями он пока не располагает, но что он считал “долгом дружбы”, передать нам свою информацию, которая может быть для нас небесполезна».

Под серьезным французским источником подразумевалась французская разведка, под русскими эмигрантскими кругами — Скоблин. Оба источника имели выход на немецкие спецслужбы.

Материал против Тухачевского, согласно мнению ряда исследователей, мог быть передан Москве в середине мая 1937 г. К этому времени Сталину такие «документы» могли понадобиться разве что про запас: Тухачевский уже был смещен со всех постов (и вскоре арестован), а его «сообщники» уже находились на Лубянке. Нигде больше немецкий компромат не всплывал.

На февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП (б), проходившем с 23 февраля по 5 марта 1937 г., нарком обороны Ворошилов в начале своего выступления отметил, что в армии, к счастью, вскрыто не много врагов. Так оно и должно быть, продолжил нарком, ибо в армию партия посылает лучшие свои кадры: страна выделяет самых здоровых и крепких людей. При этом Ворошилов посчитал необходимым многообещающе обмолвиться: «Я уже говорил и еще раз повторяю: в армии арестовали пока небольшую группу врагов; но не исключено, наоборот, даже наверняка и в рядах армии имеется еще немало невыявленных, нераскрытых японо-немецких, троцкистско-зиновьевских шпионов, диверсантов и террористов (выделено мной. — Ю. К.). Во всяком случае, для того чтобы себя обезопасить, чтобы Красную Армию — этот наиболее деликатный инструмент, наиболее чувствительный и важнейший государственный аппарат — огородить от проникновения подлого и коварного врага, нужна более серьезная и, я бы сказал, несколько по-новому поставленная работа всего руководства Красной Армии. Мы без шума — это и не нужно было — выбросили большое количество негодных людей, в том числе и троцкистско-зиновьевского охвостья, и всякого подозрительного, недоброкачественного элемента… Это, во-первых, комкоры Примаков и Путна — оба виднейшие представители старых троцкистских кадров».

В своем программном выступлении Ворошилов озвучил и некоторые цифры, характеризующие положение в армии.

По его словам, с 1924 года, т. е. с того времени, когда после смерти Ленина Троцкий, возглавлявший Наркомат по военным и морским делам, был снят со всех постов и изолирован от политической деятельности, в РККА шли чистки. (Начатые делами «Генштабисты» и «Весна», инспирированными НКВД с целью ликвидации бывших царских офицеров, служащих в Красной армии.) Позже, уточнил нарком обороны, только за три года — 1934–1936 гг. включительно — было уволено из армии по разным причинам, преимущественно «негодных» и «политически неблагонадежных», около 22 тыс. человек, из них 5 тыс. человек как «явные оппозиционеры».

При этом нарком заверил, что «чистки» проводились с достаточной осторожностью: при решении вопроса об увольнении человека из рядов армии приходилось быть внимательным, даже если человек в прошлом был замешан в оппозиции. «Я считаю необходимым и правильным, — так учит нас тов. Сталин — всегда самым подробнейшим образом разобраться в обстоятельствах дела, всесторонне изучить и проверить человека и только после этого принять то или другое решение. Частенько бывают у меня разговоры с органами тов. Ежова в отношении отдельных лиц, подлежащих изгнанию из рядов Красной Армии… Можно попасть в очень неприятную историю: отстаиваешь человека, будучи уверен, что он честный, а потом оказывается, он самый доподлинный враг, фашист… Я все–таки эту свою линию, по-моему, правильную, сталинскую линию, буду и впредь проводить. Товарищ Сталин неоднократно говорил и часто об этом напоминает, что кадры решают все. Это — глубокая правда. Кадры — все! А кадры Рабоче-Крестьянской Красной Армии, которым тов. Сталин уделяет колоссально много времени и внимания, являются особыми кадрами».

Военно-политическое сообщество таким образом было подготовлено к тому, что скоро начнутся еще большие чистки, заниматься которыми будет «ведомство товарища Ежова».

Система сталинского правосудия вполне сравнима со средневековой. «Многими чертами следствие… восходит к средневековым политическим процессам в России. Черты сходства: непосредственное руководство следствием со стороны высшего в государстве политического органа или лица; отсутствие адвоката; отсутствие состязательности сторон в процессе вынесения приговора; отсутствие принципа презумпции невиновности; практика вынесения приговора тем органом, который вел следствие, и в отсутствии подследственного (в средневековых процессах имели место случаи вынесения приговора специально образованными судебными органами); насилие, применяемое в отношении подследственного с целью получения необходимых следствию показаний; отсутствие законом установленной регламентации следствия, ведущее к произволу; интерес следствия к зарубежным контактам подследственного и фальсификация характера этих связей; тенденциозное извращение показаний в протоколах допросов; окончательность приговора (невозможность обжалования); репрессии в отношении родственников обвиняемого».

Для сталинских процессов характерны такие черты: невиновность обвиняемых; наличие политической цели, не связанной непосредственно с «делом»; предварительное создание «сценария» обвинения, утвержденного высшим политическим руководством, под который подгонялись показания и приговор; непредусмотренность вызова свидетелей и предъявления вещественных доказательств; признание обвиняемого в совершении «преступлений» в качестве единственной формы доказательств; внесудебное вынесение приговора; инициирование общественного мнения, направленного против подследственных.

Как установлено в 1957 г. дополнительной проверкой Военной коллегии Верховного суда СССР, первые показания о существовании «военного заговора» в Красной Армии, якобы руководимого Тухачевским, были получены 8 и 10 мая 1937 г. от бывшего начальника ПВО РККА М.Е. Медведева, арестованного к тому времени органами НКВД.

О методах дознания рассказал арестованный в 1939 г. бывший заместитель начальника УНКВД по Московской области А.П. Радзивиловский. Его показания содержатся в Заключении заместителя Главного военного прокурора Д. Терехова. Этот документ имеет важное значение для понимания подлинной завязки «Дела военных» — свидетельствуя о наличии «социального заказа» на развязывание очередного витка репрессий.

«…Фриновский (зам. Ежова) в одной из бесед поинтересовался, проходят ли у меня по материалам (в УНКВД МО) какие-либо крупные военные работники. Когда я сообщил Фриновскому о ряде военных из Московского военного округа, содержащихся под стражей в УНКВД, он мне сказал о том, что первоочередной задачей, в выполнении которой, видимо, и мне придется принять участие, — это развернуть картину, о большом и глубоком заговоре в Красной армии (выделено мной. — Ю. К.). Из того, что мне говорил тогда Фриновский, я ясно понял, что речь идет о подготовке большого раздутого военного заговора в стране, раскрытием которого была бы ясна огромная роль и заслуги Ежова и Фриновского перед лицом ЦК… Поручение, данное мне Ежовым, сводилось к тому, чтобы немедля приступить к допросу арестованного Медведева… и добиться от него показаний с самым широким кругом участников о существовании военного заговора в РККА. При этом Ежов дал мне прямое указание применить к Медведеву методы физического воздействия, не стесняясь в их выборе…» Отсутствие «стеснения в выборе методов» прослеживается в каждом документе, фигурирующем в архивном следственном деле: помимо сугубо физического воздействия, в процессе применялось и психологическое давление на подследственных, и прямые фальсификации.

И Радзивиловский добился от него показаний о существовании военного заговора, о его активном участии в нем. И в ходе последующих допросов, после избиения его Фриновским в присутствии Ежова, Медведев назвал значительное количество крупных руководящих военных работников.

В 1957 г., в ходе проверки дел по обвинению Тухачевского, Якира и др. были обнаружены заявления арестованных, из которых видно, что подписанные ими показания — вымышлены, подсказаны им или получены путем шантажа. Так, в записке заместителю начальника 5-го отдела ГУГБ НКВД2 З.Н. Ушакову Б.М. Фельдман 31 мая 1937 г. писал: «Начало и концовку заявления я писал по собственному усмотрению. Уверен, что Вы меня вызовете к себе и лично укажете, переписать недолго».

Вероятно, что еще до М.Е. Медведева показания об участии Тухачевского в военном заговоре дали другие лица. Среди них — Т. Домбаль, польский коммунист, активно приветствовавший вхождение Красной Армии в Варшаву. Он был арестован 29 декабря 1936 г. ГУГБ НКВД СССР как член «шпионско-диверсионной и террористической организации “Польска организация войскова” (ПОВ) и резидент 2 отдела Польглавштаба». На момент ареста Домбаль — академик АН БССР, заведующий кафедрой социально-экономических наук Московского института механизации и электрификации им. Молотова, доктор экономических наук.

На допросе 31 января 1937 г. Домбаль «признался», что работая на «Польску организацию войскову», отправлял в Польшу «ряд сообщений о состоянии вооружений и строительстве Красной Армии», материалы для которых он «черпал в процессе общения с высшим руководящим составом РККА», в частности, с Тухачевским — «о его опытах с танками и лекциями в Военной академии по этому поводу».

Характерно, что на первых этапах фальсификации «немецкий след» не просматривается: речь идет только о некоем абстрактном «заговоре», позже появляется тема шпионажа в пользу Польши. Это говорит о том, что сценарий писался «с колес», подчиняясь главной задаче — дискредитировать Тухачевского и его единомышленников.

Вне лубянских стен сценарная линия проводилась поначалу завуалировано. Тем не менее после ареста военного атташе в Великобритании В.К. Путны и заместителя командующего Ленинградского военного округа В.М. Примакова Тухачевский отлично понимал, что кольцо вокруг него сжимается. Действительно, уже в апреле 1937 г. заместителя наркома обороны маршала Тухачевского не пустили в Лондон на коронацию короля Георга VI.

Запрет на поездку (де-факто — на выезд из страны) был тщательно «декорирован». 22 апреля 1937 г. Политбюро ЦК ВКП (б) приняло постановление: «Ввиду сообщения НКВД о том, что товарищу Тухачевскому во время поездки на коронационные праздники в Лондоне угрожает серьезная опасность со стороны немецко-польской террористической группы, имеющей задание об убийстве товарища Тухачевского, признать целесообразным отмену решения ЦК о поездке товарища Тухачевского в Лондон».

Решение Политбюро основывалось на спецсообщении Н.И. Ежова от 21 апреля 1937 г. И.В. Сталину, В.М. Молотову и К.Е. Ворошилову. Вот его текст: «Нами сегодня получены данные от зарубежного источника, заслуживающего полного доверия, о том, что во время поездки товарища Тухачевского на коронационные торжества в Лондон над ним по заданию германских разведывательных органов предполагается совершить террористический акт. Для подготовки террористического акта создана группа из четырех человек (трех немцев и одного поляка). Источник не исключает, что террористический акт готовится с намерением вызвать международные осложнения. Ввиду того, что мы лишены возможности обеспечить в пути следования и в Лондоне охрану товарища Тухачевского, гарантирующую полную его безопасность, считаю целесообразным поездку товарища Тухачевского в Лондон отменить. Прошу обсудить».

На спецсообщении стоит резолюция Сталина: «Членам ПБ. Как это ни печально, приходится согласиться с предложением товарища Ежова. Нужно предложить товарищу Ворошилову представить другую кандидатуру. И. Сталин». Рядом — рукой Ворошилова: «Показать М. Н. 23.IV. 37 г. KB». На этом же экземпляре расписался Тухачевский, подтвердив тем самым, что он ознакомился с документом. Как годы спустя констатировала Комиссия Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30–40-х и начала 50-х гг., «никаких материалов о подготовке подобного террористического акта над М.Н. Тухачевским у КГБ СССР не имеется, что дает основания считать это спецсообщение фальсифицированным».

Следующий ход: резкое понижение замнаркома обороны в должности. 9 мая 1937 г. К.Е. Ворошилов обратился в Политбюро ЦК ВКП (б) с письмом об утверждении новых должностных назначений. 10 мая 1937 г. Политбюро ЦК ВКП (б) приняло решение: «Утвердить: Первым заместителем народного комиссара обороны Маршала Советского Союза товарища Егорова А. И… Командующим Приволжским военным округом — Маршала Советского Союза товарища Тухачевского М. Н. с освобождением его от обязанностей заместителя наркома обороны».

Симптоматично само назначение на должность первого замнаркома обороны — вместо Тухачевского — маршала Егорова. Именно Егоров в свое время безоговорочно поддержал решения Сталина и Ворошилова саботировать приказы Тухачевского о штурме Варшавы и наступать на Львов. «Польский след» проступил и здесь. Он рефреном возникал и на партийных заседаниях в присутствии Сталина, и — впоследствии — на допросах. 11 мая Тухачевского официально сняли с должности заместителя наркома и отправили в Куйбышев — командовать войсками Приволжского военного округа. Перед отъездом, 13 мая, он добился встречи со Сталиным. 22 мая в Куйбышеве Тухачевский был арестован и отправлен на Лубянку.

В тот же день был арестован председатель Центрального совета Осоавиахима Р.П. Эйдеман, 29 мая — командующий Белорусским военным округом И.П. Уборевич, 30-го — командующий Киевским военным округом И.Э. Якир.

Арестованные раньше Тухачевского военачальники (А.И. Корк, В.М. Примаков, В.К. Путна, Б.М. Фельдман) уже давали признательные, «разоблачающие» показания. Они — примитивная компиляция правды и вымысла. Однако в процессе следствия, разумеется, грубость «стыковок» никого не интересовала, как собственно, и доказательная база, вернее, — ее отсутствие. Определяющим правилом, которым руководствовались следователи, была артикулированная Генеральным прокурором СССР А.Я. Вышинским формула о признании подсудимого как «царице доказательств».

Практически сам факт ареста органами НКВД априори воспринимался и следствием (его вел НКВД), и официальными партийноправительственными кругами как доказательство виновности арестованного. Причем предъявляемые обвинения нередко по сути были эвфемизмами для прикрытия прямого указания «убрать» политического противника или показавшуюся неблагонадежной группировку. Тем более что такого рода процессы контролировались (и во многом инспирировались) лично Сталиным, о чем знали все исполнители.

К «Делу военных» Сталин проявлял особый интерес. Он не только изучал протоколы допросов арестованных, но и почти ежедневно принимал Н.И. Ежова, а 21 и 28 мая 1937 г. — и его заместителя М.П. Фриновского, непосредственно участвовавшего в фальсификации обвинения. О методах работы свидетельствуют данные графологического анализа (полный текст анализа приведен в Приложении № 1).

«В результате почерковедческого исследования представленных рукописных текстов и сравнительного анализа их с образцами почерка рукописных текстов 1917 и 1919 гг., представленных на 4-х листах, установлено следующее:

…При анализе почерка, которым исполнены исследуемые рукописные тексты «Заявлений», «Показаний» Тухачевского М. Н., в каждом из исследуемых документов наблюдаются:

— тупые начала и окончания движений, извилистость и угловатость штрихов (большая, чем в свободных образцах, несмотря на преобладающую угловатую форму движений); наличие неоправданных остановок и неестественных связей, то есть признаки, свидетельствующие о замедленности движений или — нарушении координации движений.

Кроме того, в почерке исследуемых рукописных текстов наблюдаются нарушения координации движений 2-й группы, к которым относятся:

— различные размеры рядом расположенных букв;

— отклонения букв и слов от вертикали влево и вправо;

— неравномерные расстояния между словами — от малого до

среднего;

— неустойчивая форма линии строк — извилистая;

— при вариационном направлении линии строк: горизонтально-

му, нисходящему внизу, восходящему вверх;

— различные расстояния между словами — от малого до боль-

шого.

Указанные выявленные признаки в совокупности свидетельству-

ют о необычном выполнении исследуемых рукописных текстов, которое может быть связано:

— либо с необычными условиями выполнения — выполнение рукописных текстов непривычным пишущим прибором, в неудобной позе, на непривычной подложке и т. п.;

— либо с необычным состоянием исполнителя рукописных текстов — состояние сильного душевного волнения, опьянения, под воздействием лекарственных препаратов и т. п.

Совокупный анализ исследуемых признаков почерка с анализом письменной речи исследуемых документов говорит о доминирующем значении второй причины и позволят предполагать исполнение исследуемых рукописных текстов лицом, находящемся в необычном состоянии».

Данные почерковедческой экспертизы, как представляется, проясняют давно обсуждаемый среди исследователей вопрос о «добровольности — недобровольности» показаний.

Одного из «пронемецки настроенных» руководителей РККА, В.М. Примакова (стажировавшегося в 20-е гг. в Германии), арестовали почти на год раньше, чем основную часть высокопоставленных «заговорщиков». Именно в допросах Примакова выявляются «реперные точки» сценария «Дела военных». Так в допросе от 21 мая 1937 г. от арестованного добиваются показаний о существовании право-троцкистского блока: «…Блок троцкистов с правыми и организация общего изменнического антисоветского военного заговора привели к объединению всех контрреволюционных сил в РККА — участников офицерского заговора 1930 года, с их бонапартизмом, правых — с их платформой восстановления капитализма, зиновьевцев и троцкистов — с их террористическими установками — с общей целью бороться за власть вооруженным путем… Этот антисоветский политический блок и военный заговор, возглавляемый лично подлым фашистом Троцким, руками военного заговора должен был обрушить на СССР все неисчислимые бедствия военной измены и самого черного предательства во время войны, причем этот предательский удар в спину участники заговора должны были нанести родине тем оружием, которое она нам доверила для своей защиты…Троцкизм, в течение ряда лет руководивший контрреволюционной борьбой против руководства партии и правительства и против строительства социализма в нашей стране, шедший гнусным путем через поддержку кулацкого саботажа в 1930–32 г., через террористическое подлое убийство т. Кирова в 1934 году, пришел со своими террористическими установками к фашистскому блоку с правыми внутри страны и прямо поступил на службу к гитлеровскому генеральному штабу».

Характерно, что изначально в обвинениях, предъявленных ему, нет немецкой темы: пока разыгрывается только троцкистская карта. От нее позже будет переброшен «доказательный» мостик к шпионажу в пользу Германии (именно Троцкий, см. 2.1, стоял у истоков сотрудничества СССР и Германии вопреки требованиям Версальского договора).

Итак, «опорные точки» сценария — троцкизм, убийство Кирова и, конечно, наличие контрреволюционной организации. В качестве дополнительных к показаниям «пристегнуты» недавние крупные процессы — правой оппозиции (зиновьевский) и офицерский (дело «Генштабисты»).

Бывший начальник отделения НКВД СССР А.А. Авсеевич на допросе в прокуратуре 5 июля 1956 г. показал: «…Примерно в марте месяце 1937 года я вызвал на допрос Примакова и увидел, что Примаков изнурен, истощен, оборван. У него был болезненный вид… Примаков и Путна на первых допросах категорически отказывались признать свое участие в контрреволюционной троцкистской организации. Я вызывал их по 10–20 раз. Они при этих вызовах сообщили мне, что, помимо вызовов на допросы ко мне, Примаков и Путна неоднократно вызывались на допросы к Ежову и Леплевскому… Мне известно, что… Леплевский приказал на совещании Ушакову применить к Уборевичу методы физического воздействия».

Другой бывший сотрудник органов НКВД В.И. Бударев на допросе в прокуратуре 3 июня 1955 г. рассказал: «Дело Примакова я лично не расследовал, но в процессе следствия мне поручалось часами сидеть с ним, пока он писал сам свои показания. Зам. начальника отдела Карелин и начальник отдела Авсеевич давали мне и другим работникам указания сидеть вместе с Примаковым и тогда, когда он еще не давал показаний. Делалось это для того, чтобы не давать ему спать, понудить его дать показания о своем участии в троцкистской организации. В это время ему разрешали в день спать только 2–3 часа в кабинете, где его должны были допрашивать, и туда же ему приносили пищу. Таким образом его не оставляли одного… В период расследования дел Примакова и Путна было известно, что оба эти лица дали показания об участии в заговоре после избиения их в Лефортовской тюрьме»2. (И.М. Леплевский, З.Н. Ушаков, М.П. Фриновский и др. в 1938–1940 гг. были расстреляны вместе с Ежовым — конвейер работал без сбоев).

Характерен и материал допроса в НКВД А.И. Корка от 16 мая 1937 г. Он показывал: «В суждениях Тухачевского совершенно ясно сквозило его стремление притти в конечном счете, через голову всех, к единоличной диктатуре… Тухачевский… говорил мне: «Наша русская революция прошла уже через свою точку зенита. Сейчас идет скат, который, кстати сказать, давно уже обозначился. Либо мы — военные будем оружием в руках у сталинской группы, оставаясь у нее на службе на тех ролях, какие нам отведут, либо власть безраздельно перейдет в наши руки…» В качестве отправной даты надо взять здесь 1925–26 гг., когда Тухачевский был в Берлине и завязал там сношения с командованием рейхсвера… Спустя два года после того, как Тухачевский был в Берлине, я был направлен в Германию, а в мае 1928 года в качестве военного атташе сдал Тухачевскому командование Ленинградским округом. Перед моим отъездом при сдаче округа Тухачевский говорил мне: “Ты прощупай немцев в отношении меня и каковы их настроения в отношении нас”…Бломберг передал Тухачевскому, что в Германии складывается сейчас такая ситуация, которая должна обеспечить национал-социалистам, во главе с Гитлером, приход к власти».

В. фон Бломберг, главнокомандующий вермахтом, действительно мог передать Тухачевскому информацию о приходе нацистов к власти. Ее можно было почерпнуть даже из немецких газет. Характерно, что всем участникам процесса вменялось в вину то, чем они обязаны были заниматься на протяжении нескольких лет: контактировать с немецкими вооруженными силами — рейхсвером.

Никаких доказательств или показаний свидетелей (ни с советской, ни, тем более, с немецкой стороны) не предъявлялось. Нигде в деле, как и в материалах, выданных членам суда, нет никаких документов, подтверждающих наличие заговора. Не фигурирует в нем и немецкая фальшивка, якобы подготовленная и переданная в Москву Гейдрихом и Канарисом. Предположить, что компромат на Тухачевского не фигурировал в деле из–за строгой секретности содержащихся в нем сведений, трудно — процесс над военачальниками не был открытым «образцово-показательным». Все его материалы снабжены грифом «Секретно». Вероятнее, даже если «досье», сфальсифицированное Абвером, и существовало, оно просто не было нужно.

Арест советского военного атташе во Франции С.И. Венцова-Кранца также был подчинен цели доказать направленность «возглавляемого Тухачевским заговора» на шпионаж в пользу Германии.

Венцов-Кранц был арестован — как сообщник Тухачевского. На допросе 18 июня 1937 г. — уже после того, как маршал был расстрелян, — Венцов-Кранц «признался» в следующем: «Вовлечен я в контрреволюционную военную троцкистскую организацию бывшим Зам. Наркома обороны Тухачевским в марте-апреле месяце 1933 года перед своей поездкой на постоянную работу в Париж военным атташе Советского Союза во Франции. Получив мое согласие… Тухачевский поставил передо мной, как членом контрреволюционной организации, следующие задачи:

1. Принять все меры к торможению намечавшегося франко-советского сближения… 2. Он потребовал от меня дачи ему непосредственно, минуя Разведывательное Управление и штаб РККА, информации о военно-политическом положении во Франции, а также и о ходе франко-советских переговоров. 3. Тухачевский предложил установить контакт с Германским военным атташе в Париже и информировать его о ходе советско-французских переговоров.

…В конце 1934 года, во время моего личного доклада Тухачевскому, последний сообщил, что ряд получаемых от меня материалов переправляется им в германский генеральный штаб… Одновременно он просил меня прозондировать отношение указанных кругов к нему лично, как к лицу, возглавляющему… антиправительственное движение в армии…В феврале 1936 года в Париж приехали Тухачевский и Путна… Оба возвращались с похорон английского короля, на следующий день прибыл Уборевич… Тухачевский воспользовался своим пребыванием в Лондоне для встречи с германским генералом Рунштедтом… был затронут вопрос о сроках готовности Германии к войне» (Венцов-Кранц был расстрелян в 1937 г., реабилитирован в 1956 г.)

24 мая 1937 г., в день, когда арестованного Тухачевского привезли в Москву, Политбюро ЦК ВКП (б) поставило на голосование членов ЦК ВКП (б) и кандидатов в члены ЦК «Предложение об исключении из партии Рудзутака и Тухачевского и передачи их дела в Наркомвнудел». Основания для исключения — полученные ЦК ВКП (б) «данные, изобличающие члена ЦК ВКП Рудзутака и кандидата ЦК ВКП Тухачевского в участии в антисоветском троцкистскоправо-заговорщицком блоке и шпионской работе против СССР в пользу фашистской Германии». Это произошло не только до суда, но и до начала следствия. Разумеется, соответствующее постановление — об исключении из партии — уже 25–26 мая 1937 г. было оформлено и подписано И.В. Сталиным.

Первый документ на Лубянке Тухачевский подписал 26 мая. В нем еще звучит скрытая ирония. Заявление заместителю начальника 5-го отдела ГУГБ НКВД Ушакову: «Мне были даны очные ставки с Примаковым, Путна и Фельдманом, которые обвиняют меня как руководителя антисоветского военно-троцкистского заговора. Прошу представить мне еще пару показаний других участников этого заговора, которые также обвиняют меня.

Обязуюсь дать чистосердечные показания без малейшего утаивания чего-либо из своей вины в этом деле, а равно из вины других лиц заговора».

Вечером того же дня Тухачевский написал уже самому главе НКВД Ежову. «Будучи арестован 22-го мая, прибыв в Москву 24-го, впервые был допрошен 25-го и сегодня 26-го мая заявляю, что признаю наличие антисоветского военно-троцкистского заговора и то, что я был во главе его. Обязуюсь самостоятельно изложить следствию все касающееся заговора, не утаивая никого из его участников, и ни одного факта и документа. Основание заговора относится к 1932-му году… М. Тухачевский».

Из заключения эксперта-почерковеда: «В заявлении от 26 мая 1937 года… наблюдаются признаки необычного выполнения». Тухачевского провели через «конвейер» — круглосуточные вызовы на допросы, перемежающиеся очными ставками. Результаты предсказуемы. Ниже цитируется один из «конвейерных» протоколов допросов Тухачевского от 26 мая 1937 г.

«Вопрос: Вы обвиняетесь в том, что возглавляли антисоветский военно-троцкистский заговор. Признаете ли себя виновным?

Ответ:…я возглавлял контрреволюционный военный заговор, в чем полностью признаю себя виновным. Целью заговора являлось свержение существующей власти вооруженным путем и реставрация капитализма…

…Наша антисоветская военная организация в армии была связана с троцкистско-зиновьевским центром и правыми заговорщиками и в своих планах намечала захват власти путем совершения так называемого дворцового переворота, то есть захвата правительства и ЦК ВКП (б) в Кремле, или же путем искусственного создания поражения на фронтах во время войны, чем вызвать замешательство в стране и поднять вооруженное восстание… Я считаю, что Троцкий мог знать… что я возглавляю антисоветский военный заговор… Сообщаю следствию, что в 1935 г. Путна привез мне записку от Седова (приемный сын Троцкого. — Ю. К.), в которой говорилось о том, что Троцкий считает очень желательным установление мною более близкой связи с троцкистскими командирскими кадрами. Я через Путна устно ответил согласием, записку же Седова я сжег».

В этом документе прослеживаются попытки следствия мотивировать — на всякий случай, хотя объяснений не требуется, — отсутствие вещественных доказательств и улик: согласие передано устно, якобы существовавшая записка сожжена. Круглосуточный конвейер допросов для подследственных продолжался. Каждый день они подписывали бездоказательные признания собственной вины и вины лиц, названных следователями, параллельно признаваясь во «вчерашней» неискренности.

Протокол допроса М.Н. Тухачевского от 27 мая 1937 г.

«…Должен сказать, что на допросе 26 мая я был не искренен и не хотел выдать советской власти всех планов военно-троцкистского заговора, назвать всех известных мне участников и вскрыть всю вредительскую, диверсионную и шпионскую работу, проведенную нами… Еще задолго до возникновения антисоветского военно-троцкистского заговора я в течение ряда лет группировал вокруг себя враждебно настроенных к соввласти, недовольных своим положением командиров и фрондировал с ними против руководства партии и правительства. Поэтому, когда в 1932 г. мною была получена директива от Троцкого о создании антисоветской организации в армии, у меня уже фактически были готовые преданные кадры, на которые я мог опереться в этой работе… Путна устно мне передал, что Троцким установлена непосредственная связь с германским фашистским правительством и генеральным штабом…» Тухачевский далее «чистосердечно признается», что в 1932 г. им лично была установлена связь с представителем германского генерального штаба генералом Адамом. До этого Адам в конце 1931 г. приезжал в Советский Союз, и сопровождавший его офицер германского генерального штаба Нидермайер якобы «усиленно обрабатывал» его в плоскости установления с ними близких, как он говорил, отношений. «Я отнесся к этому сочувственно. Когда я в 1932 г. во время германских маневров встретился с генералом Адамом, то по его просьбе передал ему сведения о размере вооружений Красной армии, сообщив, что к моменту войны мы будем иметь до 150 дивизий».

На основании документов можно сделать вывод, что тема «немецкого шпионажа» к этому моменту становится уже доминирующей, хотя перманентно переплетается с темой троцкизма. И после определенного инструктажа следователя, ведущего дело со стороны руководства НКВД, в допросах и собственноручных показаниях всплывают фамилии реальных немецких военных, неоднократно бывавших в СССР с официальными визитами и непосредственно осуществлявших легальные контакты с руководством РККА и политическим руководством СССР. С Адамом и Нидермайером у Тухачевского действительно были деловые связи: когда он ездил на маневры в Германию и когда, курируя сотрудничество РККА с рейхсвером, выполнял задания Наркомата обороны.

А вот к какому выводу пришли специалисты Военной коллегии Верховного суда СССР в 1957 г.: «Как видно из полученных в ходе дополнительной проверки материалов Главного разведывательного управления Генерального Штаба Министерства Обороны СССР, бывший германский разведчик Нидермайер О. Ф. в указанный Тухачевским период времени являлся официальным представителем Рейхсвера в СССР и в силу имевшихся тогда соглашений контактировал связь рейхсвера не только с представителями командования РККА, но и с органами НКВД.

Кроме того, по сообщению Разведывательного управления Министерства Обороны СССР Нидермайер являлся ярым противником гитлеризма, сторонником дружбы Германии с СССР и на протяжении 1936 года советские военные разведывательные органы получали от него ценную информацию».

На основании показаний большинства обвиняемых на предварительном следствии и в суде обвинение утверждало, что они «поддерживали связь с германским военным атташе в Москве Кестрингом, которому передавали шпионские сведения…».

Шпальке, бывший кадровый офицер германской армии, с 1925 г. по 1937 г. служил в разведывательных органах и специально занимался разведкой по Советскому Союзу. «…Являясь руководителем отдела, ведающего разведкой против Красной Армии, Шпальке… был близко связан с военным атташе Германии в Москве генералом Кестрингом, причем Шпальке утверждал, что от Кестринга никаких агентурных материалов не поступало и вся его информация основывалась на официальных данных и сообщениях немецких офицеров, приезжавших в СССР для участия в маневрах Советской армии…Кестринг возмущался и утверждал, что никаких связей агентурного характера среди командного состава Советской Армии у него не было».

В протоколах допросов обвиняемых по «Делу военных» узнаваема характерная стилистика показаний и способ изложения фактов: обилие эмоциональной лексики, экспрессивных эпитетов негативной модальности и практически полное отсутствие аргументации «признательных» тезисов — не говоря уже о вещественных доказательствах или документальных уликах. Скудность лексики, даже выражающей негативную оценочность, выдает истинных авторов текстов: самих следователей и их руководителей. Судебно-процессуальный канцелярит процессов 30-х гг. имел обязательные стилистические маркеры: устоявшиеся речевые обороты отрицательного эмоционально-экспрессивного воздействия, оценочные клише, «нанизывание» прилагательных для создания гиперболизированной языковой реальности.

Не менее характерным признаком является и лингвистическое самобичевание. Признания арестованных изобилуют оскорбительными эпитетами и дефинициями в собственный адрес — явление абсолютно исключительное для употребления в первом лице. Примером служит допрос Тухачевского от 29 мая 1937 г. «…Военный заговор возник в 1932 г. и возглавлялся руководимым мною центром. Должен сообщить следствию, что еще задолго до этого я участвовал в антисоветских группировках и являлся агентом германской разведки. С 1928 года я был связан с правыми. Енукидзе, знавший меня с давних пор и будучи осведомлен о моих антисоветских настроениях, в одном из разговоров сказал мне, что политика Сталина может привести страну к гибели, что смычка между рабочими и крестьянами может быть разорвана. В связи с этим Енукидзе указывал, что программа Бухарина, Рыкова и Томского является вполне правильной и что правые не сдадут своих позиций без боя. В оценке положения я согласился с Енукидзе и обещал поддерживать с ним связь, информируя его о настроениях командного, политического и красноармейского состава Красной Армии. В то время я командовал Ленинградским военным округом…

Во время 16 съезда партии Енукидзе говорил мне, что хотя генеральная линия партии и победила, но что деятельность правых не прекращается и они организованно уходят в подполье… После этого я стал отбирать и группировать на платформе несогласия с генеральной линией партии недовольные элементы командного и политического состава… Ромм рассказал мне, что Троцкий ожидает прихода к власти Гитлера и что он рассчитывает на помощь Гитлера в борьбе Троцкого против Советской власти» (полный текст допроса М.Н. Тухачевского от 29 мая 1937 г. см. в Приложении No 3).

К этому моменту А.С. Енукидзе уже «сознался». Характерно, что как доказательство вины использовался один и тот же ход — личные контакты с подследственным. Енукидзе был знаком с Тухачевским с первых послереволюционных месяцев как руководитель Военного отдела ВЦИК, где Тухачевский работал, он же давал ему рекомендацию в ВКП (б) в 1918 г.

Енукидзе находился под следствием уже почти полгода (он был арестован 1 февраля 1937 г. в Харькове, где после исключения в 1935 г. из партии и снятия со всех государственных постов работал начальником Харьковского областного автогужевого транспортного треста), но еще не был осужден. К смертной казни его приговорили на четыре с лишним месяца позже, чем Тухачевского.

На допросе от 30 мая 1937 г. Енукидзе сообщил: в 1932 г. от одного из руководящих членов «блока организаций правых и троцкистовзиновьевцев» Томского он узнал, что по решению блока создан «единый центр [штаб] военных организаций [в рядах РККА]», в который якобы входили Корк, Путна и Примаков во главе с Тухачевским, привлеченным в организацию А.И. Рыковым».

В том же протоколе Енукидзе утверждал, что по заданию блока в начале 1933 г. Тухачевский пришел к нему в кабинет для установления связи между блоком и «военным центром». Тогда же они условились о следующей встрече, но, по словам Енукидзе, больше с Тухачевским он не встречался, поддерживая связь с «военным центром» через Корка.

В обвинительном заключении ГУГБ НКВД СССР от 2 июля 1937 г., утвержденном прокурором СССР Вышинским 28 октября 1937 г., в частности, говорится, что следствием по делу А.С. Енукидзе, а также его личными показаниями, было установлено, что он, «начиная с февраля 1934 г., входил в состав единого антисоветского центра» и «осуществлял связь между центром и антисоветской организацией в НКВД — через Ягоду и между центром и военной организацией через Тухачевского».

Также А.С. Енукидзе обвинялся в следующем:

1. вел подготовку «вооруженного переворота внутри Кремля и разработал план этого переворота», а также «был руководителем и организатором подготовки вооруженного переворота и группового террористического акта в отношении руководителей партии и правительства» («убийство членов Политбюро путем отравления»);

2. «по заданию антисоветского центра вел переговоры в 1934 г. в Берлине с заместителем Гитлера по национал-социалистской партии Гессом, в целях установления контакта с германскими правительственными кругами в борьбе за свержение советской власти».

В показаниях арестованных постоянно возникают «дополнительные сведения», не упомянутые в предыдущих, — «выявляются» все новые фантастические подробности, которые подследственные «вспоминают» или «раскрывают, решив не утаивать правду». Типичный пример такого рода — заявление арестованного Тухачевского от 29 мая 1937 г.

«Народному комиссару Внутренних дел СССР Н.И. Ежову Через следователя Ушакова

Обличенный следствием в том, что я, несмотря на свое обещание

сообщать следователю исключительно правду, в предыдущих показаниях неправильно сообщил по вопросу о начале своей антисоветской работы, настоящим заявляю, что хочу исправить эту свою ошибку.

Еще в 1928-м г. я был втянут Енукидзе в правую организацию. В 1934-м г. я лично связался с Бухариным.

С немцами я установил шпионскую связь с 1925-го г., когда я ездил в Германию на учения и маневры и где установил связь с капитаном фон Цюлловым.

Примерно с 1926-го года я был связан с Домбалем, как польским шпионом. При поездке в 1936-м г. в Лондон Путна устроил мне свидание с Седовым, и я имел разговор о пораженческих планах и об увязке действий антисоветского военно-троцкистского заговора и германского генерального штаба с генералом Румштедт, представителем германского фашистского правительства. Помимо этого в Лондоне я имел встречу с командующим эстонской армией генералом Лайдонером и с американским журналистом в кабинете у Путна (фамилии не помню), приехавшим из фашистской Германии и являющимся гитлеровским агентом. Разговор шел о задачах германского фашизма в войне против СССР… Я был связан, по заговору, с Фельдманом, Каменевым С. С., Якиром, Эйдеманом, Енукидзе, Бухариным, Караханом, Пятаковым, Смирновым И. Н., Ягодой, Осепяном и рядом других.

Впервые на всем этапе следствия в течение четырех дней я заявляю вполне искренне, что ничего не буду скрывать от следствия». Упомянутые в заявлении лица — партийные и военные руководители, руководители германского Генштаба — действительно контактировали с советским военным руководством. Такова была служебная необходимость.

По мнению эксперта-графолога, авторскими в вышепроцитированном тексте являются, видимо, только первый и последний абзацы. Последующий текст, вероятнее всего, выполнялся под диктовку. Доказательством этого тезиса являются «непривычные для автора построения предложений — более краткие и упрощенные по строению» и кроме того — необычность написания фамилий. «Все фамилии выполнены не одномоментно (различный наклон в каждой из фамилий, различные расстояния между словами, а также различный рисунок знаков препинания, в частности, запятых), то есть такое выполнение возможно под диктовку другого лица».

Весьма важным для понимания происходившего представляется и факт участия ОГПУ-НКВД в «сопровождении» деятельности советских военачальников в «немецком направлении» в период советско-германского военного сотрудничества. Контакты руководящего состава РККА с представителями Германии уже с момента их возникновения «просвечивались» советскими спецслужбами и, что существенно, нареканий у последних не вызывали. Примечательно, например, спецсообщение начальника особого отдела ОГПУ И.М. Леплевского председателю Реввоенсовета Ворошилову от 21 декабря 1931 г. В сообщении воспроизводилась беседа Тухачевского с германским послом в Москве Г. фон Дирксеном по вопросам сотрудничества в области военной индустрии. Именно Леплевский вел дела арестованных по «Делу военных» и, соответственно, не мог не знать истинное положение вещей.

Уборевича, командующего Западным округом, арестовали практически одновременно с Тухачевским, и с этого момента, «немецкая карта» становится доминирующей (Уборевич закономерно считался сторонником «германской модели» развития Красной Армии в конце 20-х гг. Он провел в Германии, стажируясь в немецком Генштабе, почти полтора года и, вернувшись, считался одним из признанных специалистов в области современных вооружений и немецкой военной доктрины. Подробнее см. 2.5.).

«Я являлся одним из руководителей военного заговора, членом его центра и намерен Вам сейчас правдиво изложить все обстоятельства, связанные с военным заговором, о его участниках и проведенной контрреволюционной работе. В заговор я был вовлечен Тухачевским, который его возглавлял. В состав центра, руководившего антисоветским военным заговором, входили Тухачевский, Якир и Уборевич. Мы поддерживали контакт с Гамарником, которого информировали о всей нашей заговорщической работе, о наших задачах и планах… Предварительно хочу изложить ряд обстоятельств, предшествовавших созданию заговора. Ему предшествовала военно-политическая группировка в составе Тухачевского, Якира и меня, Уборевича, направленная против руководящего единства армии и Ворошилова. Сначала на этой почве произошло мое сближение с Тухачевским. С конца 1933 года Тухачевский сблизил меня с Якиром… также как и мы резко критиковал работу Наркома Обороны и выражал свое недовольство руководством Красной Армии».

Вероятно, подобное неудовольствие имело место: конфликт между «техниками» и «конниками» существовал, периодически обостряясь. Действительно, внутри руководства РККА существовала группа военных, недовольных непрофессионализмом Ворошилова. В данном случае это не только интерпретируется как «заговор», но и становится доказательством вражеской деятельности.

Уборевич продолжает: «У Тухачевского большую роль помимо всего прочего играло также личное честолюбие. Когда после смерти Фрунзе было намечено назначение наркомом Ворошилова, Тухачевский был до крайней степени обозлен, он почти все годы впоследствии говорил, что если бы не Буденный и Егоров, то Ворошилов никогда не удержался [бы]…

Как я уже указывал на почве недовольства руководством Красной Армии произошло сближение между Тухачевским, Якиром и мной и несмотря на ряд существовавших между нами разногласий мы сблокировались и вели ожесточенную кампанию против Ворошилова. В этих вопросах нас постоянно поддерживал Гамарник, попутно росли и наши антисоветские настроения. Тухачевский от меня своих антисоветских взглядов не скрывал. Я же с 1933 года испытывал сильное колебание по вопросам коллективизации, считал, что партия проводит неправильную политику… (Уборевич говорит о событиях 1935 г. — Ю. К.) Тухачевский начал разговор на тему о предстоящей войне и обрисовав мне внутреннее и внешнее положение Советского Союза как совершенно неустойчивое, подчеркнул, что наряду с этим германский фашизм изо дня в день крепнет и усиливается».

Эти «признания» по сути отражают умонастроения советской военной элиты: специалисты, часто бывавшие в Германии и, соответственно, имевшие отчетливые представления о ситуации там, предвидели военную опасность, исходившую от возрожденного вермахта. В этом смысле примечательны нижеследующие показания Уборевича, в которых, несмотря на «сценарные», вдиктованные искажения, просматриваются реальные следы анализа.

«Особый упор он сделал на развертывание Германией могущественной армии, на то, что на решающем Западном фронте немецкие войска будут превосходить Красную Армию в полуторном размере… Он мне заявил, что мы не только должны ожидать поражения, но и готовиться к нему для организации государственного переворота».

Тухачевский был вынужден называть все новые и новые фамилии участников «заговора» — отрабатывалась задача масштабности. Кроме того, следствию необходимо было вовлечь в процесс представителей разных сфер военной элиты. В заявлении Тухачевского от 10 июня 1937 года это проявляется весьма четко.

«Помощнику Начальника 5-го отдела ГУГБ НКВД СССР Ушакову

Так как я заявил о том, что решил искренне и чистосердечно давать показания о всем, что мне известно по поводу антисоветского военного заговора, то я, вспомнив фамилии участников заговора, не названных мною ранее, сообщаю их следствию дополнительно. Мне известны следующие участники заговора: Левинзон, Аронштам, Векличев, Орлов… Клочко, Германович.

Помимо того уточняю, что хотя четкие задания по подготовке поражения на территории БВО и КВО и относятся к весне 1936-го г., но и до этого, в 1935-м г., между участниками центра военного заговора происходили обсуждения вопросов оперативного вредительства, т. е., по существу, пораженческой деятельности. Прошу приобщить к делу эти мои дополнительные показания».

Из заключения графолога: «В вышепроцитированном тексте Заявления от 10 июня 1937 года наблюдаются признаки, свидетельствующие о необычном состоянии исполнителя. При этом текст, вероятнее всего, выполнялся под диктовку, особенно в части перечисления имен (здесь встречаются более дуговые движения, более вертикальный наклон по сравнению с рядом расположенным записями, а также между собственно выполненными фамилиями). Используется “казенный стиль” изложения, особенно в последних двух абзацах (например, в части уточнения: “то есть, по существу, пораженческой деятельности”)».

На страницах дела — ржаво-коричневые пятна, брызги. В заключении Центральной судебно-медицинской лаборатории Военномедицинского управления Министерства обороны СССР от 28 июня 1956 г. говорится: «В пятнах и мазках на листках 165, 166 дела… обнаружена кровь… Некоторые пятна крови имеют форму восклицательного знака. Такая форма пятен крови наблюдается обычно при попадании крови с предмета, находящегося в движении, или при попадании крови на поверхность под углом».

После арестов И.Э. Якира и И.П. Уборевича решением Политбюро ЦК ВКП (б) путем опроса членов ЦК ВКП (б) и кандидатов в члены ЦК ВКП (б) было оформлено подписанное И.В. Сталиным постановление: «Утвердить следующее предложение Политбюро ЦК: ввиду поступивших в ЦК ВКП (б) данных, изобличающих члена ЦК ВКП (б) Якира и кандидата в члены ЦК ВКП (б) Уборевича в участии в военно-фашистском троцкистском правом заговоре и в шпионской деятельности в пользу Германии, Японии, Польши, исключить их из рядов ВКП (б) и передать их дела в Наркомвнудел».

30 мая 1937 г. Политбюро ЦК ВКП (б) приняло решение: «Отстранить тт. Гамарника и Аронштама от работы в Наркомате обороны и исключить из состава Военного Совета, как работников, находящихся в тесной групповой связи с Якиром, исключенным ныне из партии за участие в военно-фашистском заговоре».

31 мая 1937 г. к Я. Б. Гамарнику, который из–за болезни (у него было обострение диабета) находился дома, по указанию Ворошилова приехали заместитель начальника Политуправления РККА А.С. Булин и начальник Управделами НКО И.В. Смородинов. Они объявили ему приказ НКО об увольнении из РККА. Сразу же после ухода «гостей» Гамарник застрелился. На следующий день в «Правде» и других газетах было опубликовано: «Бывший член ЦК ВКП (б) Я. Б. Гамарник, запутавшись в своих связях с антисоветскими элементами и, видимо, боясь разоблачения, 31 мая покончил жизнь самоубийством».

Происходящее в судебно-производственном закулисье требовалось разъяснить находящимся на свободе — во-первых, необходима была превентивная акция устрашения, опережавшая возможное недовольство военных, во-вторых, нужен был тест на лояльность, вернее, покорность. С 1 по 4 июня 1937 г. в Кремле на расширенном заседании Военного совета при наркоме обороны СССР с участием членов Политбюро ЦК ВКП (б) обсуждался доклад К.Е. Ворошилова «О раскрытом органами НКВД контрреволюционном заговоре в РККА». Причем в этом «заговоре» к 1 июня 1937 г. уже были арестованы 20 постоянных членов Военного совета.

Кроме постоянных членов Военного совета, на мероприятии присутствовало 116 военных работников, приглашенных с мест и из центрального аппарата Наркомата обороны. Перед началом работы Военного совета все его участники были ознакомлены с показаниями М.Н. Тухачевского, И.Э. Якира и других «заговорщиков». Бригадный генерал Конюхов вспоминал, что нарком внутренних дел Ежов и начальник 5-го отдела ГУГБ НКВД Леплевский раздавали прибывающим брошюры, отпечатанные на ротапринте. Он прочел на титульном листе: «Собственноручные показания М.Н. Тухачевского, И.Э. Якира, А.И. Корка и Р.П. Эйдемана». В президиум поступало множество записок — собравшиеся хотели знать, будет ли выступать Сталин. Им казалось, что только вождь может внести ясность в сложившуюся обстановку и дать ей оценку. Сталин одновременно успокаивал и угрожал. «Понимаю, очень тяжело слышать такие обвинения в адрес людей, с которыми мы десятки лет работали рука об руку и которые теперь оказались изменниками Родины, — говорил, по воспоминаниям Конюхова, Сталин. — Но омрачаться и огорчаться не надо. Явление хотя и неприятное, но вполне закономерное. Как бы ни были опасны замыслы заговорщиков, они нами разоблачены вовремя. Они не успели пустить свои ядовитые корни в армейские низы. Подготовка государственного переворота — это заговор военной верхушки, не имевшей никакой опоры в народе. Но это не значит, что они не пытались завербовать кого-нибудь из вас, сидящих в зале, вовлечь в свои преступные замыслы. Имейте мужество подняться на эту трибуну и честно рассказать». Это вступление Сталина побудило многих в условиях тотальной подозрительности писать доносы на своих коллег, стараясь выгородить самих себя.

Ворошилов подвел итоги первого этапа процесса, обозначив основные вехи обвинения. «Товарищи, органами Наркомвнудела раскрыта в армии долго существовавшая и безнаказанно орудовавшая, строго законспирированная, контрреволюционная фашистская организация, возглавлявшаяся людьми, которые стояли во главе армии.

Их тех материалов, которые вы сегодня прочитали, вы в основном уже осведомлены о тех гнусных методах, о той подлой работе, которую эти враги народа вели, находясь бок о бок с нами».

Вводные даны, теперь — обязательный реверанс главным идеологам: «Три месяца тому назад (на уже упоминавшемся февральскомартовском пленуме ЦК ВКП (б). — Ю. К.) в этом зале заседал ЦК нашей коммунистической партии и здесь на основе огромного материала, добытого следственными органами Наркомвнудела в аналитических докладах тт. Молотова, Кагановича, Ежова и Сталина было вскрыто подлое проникновение врага… Во главе всей этой работы, как и должно быть, разумеется, стоял Троцкий. К нему тянутся все нити. Он является душой, вдохновителем… В армии сидели… люди, связанные между собой едиными контрреволюционными целями и задачами… Сила нашей партии, нашего великого народа, рабочего класса так велики, что эта сволочь только между собой болтала, разговаривала… шушукалась и готовилась к чему-то, не смея по-настоящему двинуться. Она двинулась один раз, в 1934 году, 1 декабря они убили… т. Кирова…Они бросили пробный шар, они думали на этом прощупать силу сопротивляемости партии и силу ненависти народа к себе», — Ворошилов, предварял выступление Сталина.

Сталин на Военном совете выступил развернуто, де-факто расставив точки над i не только в уже прорабатываемом сценарии, но и обозначив развязку: «Это военно-политический заговор… Я думаю, эти люди являются марионетками и куклами в руках рейхсвера. Рейхсвер хочет, чтобы у нас был заговор, и эти господа взялись за заговор. Рейхсвер хочет, чтобы эти господа систематически доставляли им военные секреты, и эти господа сообщали им военные секреты. Рейхсвер хочет, чтобы существующее правительство было снято, перебито, и они взялись за это дело, но не удалось. Рейхсвер хотел, чтобы в случае войны было все готово, чтобы армия перешла к вредительству с тем, чтобы армия не была готова к обороне, этого хотел рейхсвер, и они это дело готовили. Это агентура, руководящее ядро военно-политического заговора в СССР… Это агентура германского рейхсвера. Вот основное. Заговор этот имеет, стало быть, не столько внутреннюю почву, сколько внешние условия, не столько политику по внутренней линии в нашей стране, сколько политику германского рейхсвера».

Сталин называл гитлеровские вооруженные силы — вермахт — рейхсвером. Оговорка симптоматична: «заговорщики» контактировали именно с рейхсвером, при президенте Гинденбурге, до прихода Гитлера к власти — выполняя стратегически военные задачи Советского Союза. Они же настаивали на сворачивании контактов с Германией после 1933 г., чему противостоял Сталин (см. гл. 4).

3 июня Сталин сообщил Высшему Военному совету, что уже арестовано 300–400 человек, и заявил, что «наша разведка по военной линии плоха, слаба, она засорена шпионажем, что внутри чекистской разведки у нас нашлась целая группа, работавшая на Германию, на Японию, на Польшу». Он выразил недовольство отсутствием разоблачающих сигналов с мест и потребовал такие сигналы: «Если будет правда хотя бы на 5%, то и это хлеб». Директиву необходимо было выполнять. Маховик раскручивался стремительно, и судьи отлично понимали, что «очередь» скоро дойдет и до них. Дальнейшая военнопартийная тематическая дискуссия представляет собой вербальный гротеск.

«Алкснис (зам. Наркома обороны, член Военного Совета. — Ю. К.): Товарищи, размеры контрреволюционного военно-политического заговора в Наркомате обороны и в Красной Армии, по-моему, превзошли размеры других наркоматов, по крайней мере, по количеству ответственных людей, участвующих в этом заговоре. Тов. Сталин в своем выступлении со всей полнотой и честностью сказал о причинах и предпосылках того, как и почему могло случиться, что этот заговор не был вскрыт в зародыше, что этот заговор не был вскрыт и разоблачен политработниками и командирами-большевиками нашей Р.К.К.А…Если со всей прямотой говорить, то сигналы были, и довольно много было сигналов. Однако мы этим признакам, явлениям, сигналам из–за потери остроты своего политического чутья не придавали достаточного значения и не пытались раскрыть существо дела. Я… прямо заявляю, я знал, что существует группировка Тухачевского, видел это, чувствовал ее. Видел, что если эта группировка какиенибудь организационные мероприятия проводит, если Тухачевский что-нибудь сказал, то из Белоруссии и с Украины сразу выдвигают те же самые мероприятия, и попытайся тогда противодействовать, по шее получишь… Но вот чего я не предполагал, это то, что это политическая группировка, что эта группировка имеет определенные политические цели…

Буденный: Не политическая, а шпионская группировка.

Алкснис: Да, именно шпионская».

Единство действий военных, подчиняющихся приказам первого

заместителя наркома обороны — Тухачевского, квалифицируется как «шпионская группировка». Далее в патологическом страхе быть заподозренным в близости с «врагами народа» участники трагифарса приводят доказательства «шпионской деятельности» и одновременно — дистанцированности от нее.

«Алкснис: Почему не предполагал? Не было классового чутья… Я прямо заявляю, Тухачевский пытался меня несколько раз пригласить себе на квартиру. Я не ходил… Я к этой группировке никогда не примыкал…Тут я не хочу сказать, что Воздушный Флот в этом отношении огражден… Пока в Воздушном Флоте мало вскрыто.

Блюхер: Это потому, что мало копаетесь.

Алкснис: Совершенно верно.

Блюхер: Успокоение еще продолжается.

Алкснис: Нет, успокоения нет. Я как раз заявляю, не может быть,

чтобы в Воздушный Флот не пытались проникнуть. Не может этого быть. Я думаю, что и в Центральном аппарате, и в округах есть в В. Ф. люди, которые еще не вскрыты и которых надо будет вскрыть и взять».

Уже после трагической развязки «Дела военных» в июне 1937 г. участь репрессированных военачальников постигла и многих участников этого совещания. Но это — через год-полтора, когда они стали уже отработанным материалом, Сталину более не нужным. Сценарий и методы — абсолютно те же, без малейших вариаций. Вскоре дошла очередь и до участников этого заседания — Блюхера, Алксниса и др.

Блюхер был подвергнут «обработке» во внутренней тюрьме НКВД СССР. Вместе с ним в камеру был помещен арестованный начальник Управления НКВД по Свердловской области Дмитриев. По заданию Берии он провоцировал Блюхера, склоняя его к самооговору. Дмитриев отрабатывал задание с недюжинным рвением, надеясь смягчить собственную участь. Разговоры в камере прослушивались. Расшифровки записей сохранились.

«26 октября 1938 года:

Блюхер. Физическое воздействие… Фактически все болит. Вчера я разговаривал с Берия, очевидно, дальше будет разговор с народным комиссаром.

Агент. С Ежовым?

Блюхер. Да. Ой, не могу двигаться…

…Агент. Вопрос решен раньше. Решение было тогда, когда вас арестовали. Что было для того, чтобы вас арестовать? Большое количество показаний. Раз это было — нечего отрицать.

Блюхер. Я же не шпионил…

Агент. Вы не стройте из себя невиновного. Можно прийти и сказать, что я подтверждаю и заявляю, что это верно.

Блюхер. Меня никто не вербовал.

Агент. Как вас вербовали, вам скажут, когда завербовали, на какой почве завербовали. Вот это и есть прямая установка…

…Блюхер. Не входил я в состав организации. Нет, я не могу сказать…

Агент…Что, вам нужно обязательно пройти камеру Лефортовской тюрьмы?».

Он прошел камеру Лефортовской тюрьмы. Бывший начальник санчасти Лефортовской тюрьмы НКВД ССР Розенблюм в 1956 г. сообщила в КГБ, что в конце 1938 г. она оказывала медицинскую помощь находившемуся под стражей Блюхеру. «На лице Блюхера имелись кровоподтеки, около глаза был огромный синяк». По заявлению Розенблюм, «удар по лицу был настолько сильным, что в результате этого образовалось кровоизлияние в склеру глаза и склера глаза была переполнена кровью». После этого на следствии Блюхер «сознался», что являлся активным участником право-троцкистской контрреволюционной организации с 1930 г., участником антисоветского военно-фашистского заговора и шпионом. А 9 ноября 1938 г., находясь во Внутренней тюрьме НКВД СССР, умер от закупорки легочных артерий тромбом (после чего был кремирован), в связи с чем дело на него по постановлению НКВД СССР от 11 ноября 1938 г. было прекращено. Но это будет год с небольшим спустя, а пока «Дело военных» 1937 г. близилось к развязке. 4 июня 1937 г. Ворошилов в присутствии Сталина занялся самобичеванием: «…Самое скверное, самое тяжелое из всего того, что здесь имеет место, это то, что мы сами, в первую очередь я, расставляли этих людей, сами назначали, сами перемещали. Я лично объяснял себе весь этот процесс формирования подлых преступных элементов, бывших в составе начальствующего состава произошел потому, что мы, будучи не только ослепленными успехами, не только людьми, у которых постепенно изо дня в день притуплялось политическое чутье… забыли работу над собой и над подчиненными нам людьми, как коммунисты».

Сталин давал практические рекомендации по стратегии подготовки общественного мнения и по тестированию военной вертикали. «Я… собрал бы высший состав и им подробно доложил. А потом тоже я, в моем присутствии, собрал бы командный состав пониже… чтобы они поняли, что враг затесался в нашу армию, он хотел подорвать нашу мощь, что это наемные люди наших врагов японцев и немцев. Мы очищаем нашу армию от них… Это даст возможность и изучить людей».

Еще идет следствие, а в приказе наркома обороны от 7 июня уже звучит приговор — он уже существует, но пока не объявлен. В день окончания следствия по делу о военном заговоре — 9 июня 1937 г. Генеральный прокурор Вышинский два раза был принят Сталиным. Вторая беседа, состоявшаяся в 22 часа 45 минут, проходила в присутствии Молотова и Ежова. В тот же день Вышинский подписал обвинительное заключение по делу.

10 июня 1937 г. состоялся чрезвычайный пленум Верховного суда СССР, заслушавший сообщение Вышинского о деле по обвинению Тухачевского и других. Пленум постановил для его рассмотрения образовать Специальное судебное присутствие Верховного суда СССР. В его состав были введены председатель Военной коллегии Верховного суда СССР В.В. Ульрих, заместитель наркома обороны Я.И. Алкснис, командующий Дальневосточной армией В.К. Блюхер, командующий Московским военным округом С.М. Буденный, начальник Генштаба РККА Б.М. Шапошников, командующий Белорусским военным округом И.П. Белов, командующий Ленинградским военным округом П.Е. Дыбенко и командующий Северо-Кавказским военным округом Н.Д. Каширин. Инициатива создания специального военного суда для рассмотрения «Дела военных» и привлечения в состав суда известных военных руководителей принадлежала Сталину. Выбор был не случаен, все они были протестированы Сталиным на «верность» — как участники Военного совета.

Едва только ослабевало давление со стороны следователей, обвиняемые все же пытались говорить правду, а не выбитый на допросах текст. Иногда обвинители оказывались неготовыми к импровизациям. Одним из редких документов, свидетельствующих о наличии таких сбоев, является протокол заседания Специального судебного присутствия, рассматривавшего «Дело военных».

«Подсудимый Тухачевский: Со времени гражданской войны я считал своим долгом работать на пользу советского государства, был верным членом партии, но у меня были определенные, я бы не сказал политические колебания, а колебания личного, персонального порядка, связанные с моим служебным положением… Я всегда, во всех случаях выступал против Троцкого. Когда бывала дискуссия, точно так же выступал против правых. Я, будучи начальником штаба РККА… отстаивал максимальное капиталовложение в дело военной промышленности и т. д. Так что я на правых позициях не стоял. И в дальнейшем, находясь в Ленинградском военном округе, я всегда отстаивал максимальное развитие Красной Армии, ее техническое развитие, ее реконструкцию, развитие ее частей…

Председатель: Вы утверждаете, что к антисоветской деятельности примкнули с 1932 года? А ваша шпионская деятельность — ее вы не считаете антисоветской? Она началась гораздо раньше.

Подсудимый Тухачевский: Я не знаю, можно ли было считать ее шпионской. Я сообщил фон Цюллеру данные… о дислокации войск в пограничных округах… Книжку — дислокацию войск за границей можно купить в магазине…

Председатель: Я хочу выяснить все о Вашей антисоветской контрреволюционной деятельности. Еще в 1925 г. Вы были связаны с Цюллером и Домбалем и были одновременно агентом и польской и германской разведок. Ведь Вы же знали, что имеете дело не с просто любопытным, а с офицером иностранной разведки.

Обвиняемый Тухачевский:…Я только хочу объяснить, что в то время у нас с немцами завязывались тесные отношения. У нас был один общий противник — Польша, в этом смысле были и в дальнейшем, как я уже говорил, разговоры с генералом Адамом. С генералом Адамом мы говорили о наших общих задачах в войне против Польши, при этом германскими офицерами вспоминался опыт 1920 года, говорилось, что германское правительство тогда не выступило против Польши…

Председательствующий товарищ Ульрих: Ваше заявление о том, что у Вас был один противник — Польша, опровергается Вашим же заявлением о том, что Вы одновременно были связаны с германскими офицерами и с польским офицером-шпионом Домбалем.

Подсудимый Тухачевский: Я не знал, что Домбаль — польский шпион. Домбаль был принят в Советский Союз как член парламента, который выступал за поражение польской армии и за призыв в Красную Армию при вступлении ее в Варшаву. Под этим углом зрения было и мое знакомство с ним и встречи. Я знал его как члена ЦК Польской компартии. О шпионской деятельности я не знал…»

Еще один документ, свидетельствующий о попытках обвиняемых не подыгрывать следствию, — допрос бывшего советского военного атташе в Лондоне В.К. Путны. «В период пребывания Тухачевского в Лондоне и на обратном пути в СССР Тухачевский имел со мной ряд бесед, в которых сообщил, что теперь после прихода к власти Гитлера… военное положение СССР на западном театре резко ухудшилось, и СССР может быть разгромлен… Тухачевский в беседах развивал вопросы соотношения сил, особенностей театра военных действий, значение отдельных оперативных направлений и роль различных родов войск (конница, авиация, мото-мехсилы и т. д.) в войне. Он доказывал, что обстановка на случай войны изменилась по сравнению с 1927–1931 гг… что против СССР будут действовать… резко повысившиеся и продолжающие прогрессировать мобилизационные способности Германии (в прошлом резко отстававшей в этом деле в связи с версальскими соглашениями). Он допускал, как вполне реальную, мысль, что Франция, в случае вооруженного выступления коалиции европейских держав против СССР не выполнит своих обязательств перед последним и СССР, в лучшем случае имея действующего союзника в лице Чехословакии, вынужден будет принять на себя удар».

Обвиняемых по «Делу военных» судили по законам, отменившим даже декоративные штрихи правосудия и подлинного расследования. 1 декабря 1934 г., в день убийства С.М. Кирова, ЦИК СССР принял постановление «О внесении изменений в действующие уголовнопроцессуальные кодексы союзных республик», которое установило особый порядок расследования и рассмотрения уголовных дел «о террористических актах против работников Советской власти».

Процессуальные гарантии для обвинявшихся по делам этой категории были практически сведены на нет: срок следствия, несмотря на очевидную сложность подобных дел и суровость возможного наказания, устанавливался в пределах не более 10 дней; обвинительное заключение вручалось обвиняемому за одни сутки до рассмотрения дела в суде; дело рассматривалось без участия сторон.

Кассационное обжалование приговоров и подача ходатайства о помиловании не допускались; приговор к высшей мере наказания приводился в исполнение немедленно. В 1937 г. по аналогичным параметрам рассматривались дела о контрреволюционном вредительстве и диверсиях. Несмотря на явное противоречие демократическим принципам уголовно-процессуального права, эти постановления — от 1 декабря 1934 г. и от 17 сентября 1937 г. — были отменены только в апреле 1965 г.

10 июня Сталин принял Вышинского и уже поздно вечером — в 23 часа 30 минут — опять-таки в присутствии Молотова и Ежова принял главного редактора «Правды» Л. 3. Мехлиса. 11 июня 1937 г. в «Правде» было опубликовано сообщение об окончании следствия и предстоящем судебном процессе по делу Тухачевского и других военных, которые, как говорилось в сообщении, обвиняются в «нарушении воинского долга (присяги), измене Родине, измене народам СССР, измене рабоче-крестьянской Красной Армии».

О ходе судебного процесса Ульрих информировал Сталина. «Ульрих… говорил, что имеется указание Сталина о применении ко всем подсудимым высшей меры наказания — расстрела», — вспоминал уже в 1962 г. бывший секретарь суда И.Т. Зарянов. Эта информация подтверждается регистрацией приема Сталиным Ульриха 11 июня 1937 г. Из записи видно, что при «инструктаже» Ульриха Сталиным присутствовали Молотов, Каганович и Ежов. Суд стал всего лишь необходимой сугубо формальной процедурой.

В день суда в республики, края и области от имени Сталина было направлено указание: «Нац. ЦК, крайкомам, обкомам. В связи с происходящим судом над шпионами и вредителями Тухачевским, Якиром, Уборевичем и другими ЦК предлагает вам организовать митинги рабочих, а где возможно, и крестьян, а также митинги красноармейских частей и выносить резолюцию о необходимости применения высшей меры репрессии. Суд, должно быть, будет окончен сегодня ночью. Сообщение о приговоре будет опубликовано завтра, т. е. двенадцатого июня. 11.VI.1937 г. Секретарь ЦК Сталин». Они действительно успели закончить суд той же ночью. А следующим утром состоялись «заказанные» вождем митинги и конференции. Газеты в столице и регионах вышли с отчетами о них. Типичным образцом такого отчета является, например, передовица «Известий»:

«И впредь беспощадно уничтожать врагов народа.

Резолюция митинга рабочих завода “Калибр”.

В 2 часа ночи на заводе “Калибр” состоялся митинг, на котором председатель завкома тов. Облов огласил сообщение о приговоре Специального Судебного Присутствия Верховного Суда Союза ССР над изменниками и предателями родины Тухачевским, Эйдеманом и другими. Сообщение о приговоре Верховного Суда СССР рабочие завода встретили аплодисментами и одобрительными возгласами…

В принятой рабочими резолюции говорится: “Мы, рабочие, инженерно-технические работники и служащие завода “Калибр”, одобряем суровый и справедливый приговор Верховного Суда СССР над агентами фашистской разведки. Пусть знают все враги социалистического государства, шпионы, диверсанты, как велика ненависть трудящихся нашей страны к врагам советского народа. Пусть знают фашистская агентура, троцкистская, зиновьевская, бухаринская свора и их хозяева — фашисты, что мы и впредь будем беспощадно уничтожать их. Мы были и останемся непобедимыми, ибо сплочены вокруг нашей большевистской партии, вокруг вождя, друга и учителя товарища Сталина”».

Перед судом обвиняемым разрешили обратиться с последними покаянными заявлениями на имя Сталина и Ежова, создавая иллюзию, что это поможет сохранить им жизнь. Некоторые написали. На заявлении И.Э. Якира имеются следующие резолюции: «Мой архив. Ст.» «Подлец и проститутка. И. Ст.» «Совершенно точное определение. К. Ворошилов и Молотов». «Мерзавцу, сволочи и б… одна кара — смертная казнь. Л. Каганович».

Тухачевский покаянных писем не писал, о пощаде не просил. Последнее слово он начал недвусмысленно обличающей фразой: «Я хочу сделать вывод из этой гнусной работы, которая была проделана». Затем — завуалированная оценка сталинской демократии: «Я хочу сделать вывод, что в условиях победы социализма в нашей стране всякая группировка становится антисоветской группировкой». Но дальше в стенограмме — запрограммированная процессом каноническая риторика, а возможно, даже и дописанная уже позже — для Сталина. «Всякая антисоветская группировка сливается с гнуснейшим троцкизмом, гнуснейшим течением правых. А так как базы для этих сил нет в нашей стране, то волей-неволей эти группировки скатываются дальше, на связь с фашизмом, на связь с германским генеральным штабом. Вот в чем гибель этой контрреволюционной работы, которая по существу была направлена к реставрации капитализма в нашей стране. Я считаю, что в такой обстановке, как сейчас, когда перед советской страной стоят гигантские задачи по охране своих границ, когда предстоит большая, тяжелая и изнурительная война, в этих условиях не должно быть пощады врагу (выделено мной. — Ю. К.). Я считаю, что наша армия должна быть едина, сколочена и сплочена вокруг своего наркома Климентия Ефремовича Ворошилова, вокруг великого Сталина, вокруг народа и нашей великой партии. Я хочу заверить суд, что полностью, целиком оторвался от всего того гнусного, контрреволюционного и от той гнусной контрреволюционной работы, в которую я вошел… Я хочу сказать, что я Гражданскую войну провел как честный советский гражданин, как честный красноармеец, как честный командир Красной Армии. Не щадя своих сил, дрался за Советскую власть. И после Гражданской войны делал то же самое. Но путь группировки, стащившей меня на путь подлого правого оппортунизма и трижды проклятого троцкизма, который привел к связи с фашизмом и японским генеральным штабом, все же не убил во мне любви к нашей армии, любви к нашей советской стране, и, делая это подлое контрреволюционное дело, я тоже раздваивался. Вы сами знаете, что, несмотря на все это, я делал полезное дело в области вооружения, в области боевой подготовки и в области других сторон жизни Красной Армии.

Преступление настолько тяжело, что говорить о пощаде трудно, но я прошу суд верить мне, что я полностью открылся, что тайн у меня нет перед советской властью, нет перед партией. И если мне суждено умереть, я умру с чувством глубокой любви к нашей стране, к нашей партии, к наркому Ворошилову и великому Сталину».

Приговором Специального судебного присутствия Верховного Суда СССР от 11-го июня 1937 г. все обвиняемые осуждены по ст. ст. 58–1 «б», 58–8 и 58–11 УК РСФСР к высшей мере наказания — расстрелу с конфискацией имущества и лишением присвоенных им воинских званий. Суд закончился в 23.35. Той же ночью осужденных расстреляли. «Совершенно секретно. Коменданту Военной коллегии Верховного Суда Союза ССР капитану тов. Игнатьеву. Приказываю немедленно привести в исполнение приговор Военной коллегии Верховного суда».

Все они реабилитированы в 1957 г. Заключение Главной военной прокуратуры от 11 января 1957 г.: «Приговор по данному делу был вынесен только на основании показаний, данных осужденными на предварительном следствии и суде и не подтвержденных никакими другими объективными данными. Проведенной Главной военной прокуратурой дополнительной проверкой установлено, что дело «было сфальсифицировано, а показания, которые давали Тухачевский, Якир, Уборевич и другие на предварительном следствии и суде, были получены от них преступными методами… Проверкой по материалам Центрального Государственного особого архива МВД СССР каких-либо компрометирующих данных о Тухачевском, Якире и других не обнаружено…Таким образом, показания Тухачевского и других о проведении якобы ими шпионской деятельности опровергаются материалами дополнительной проверки. При проверке не нашли также подтверждения показания обвиняемых о том, что они занимались вредительской деятельностью в частях Красной Армии».

Приказ народного комиссара обороны Союза ССР No 072 был издан 7 июня 1937 г. — до суда. Преступниками назывались еще не осужденные люди. Приказ информировал о состоявшемся с 1 по 4 июня Военном совете, где был заслушан доклад наркома обороны о раскрытой НКВД «контрреволюционной военной фашистской организации, которая, будучи строго законспирированной, долгое время существовала и проводила подлую, подрывную, вредительскую и шпионскую работу в Красной Армии… Руководящая верхушка этой военной фашистско-троцкистской банды состояла из людей, занимавших высокие командные посты в Рабоче-Крестьянской Красной Армии». Все фигуранты дела в документе названы поименно, но ни одного факта — за отсутствием таковых — не называлось, компенсируясь обилием бранной и негативной эмоционально-экспрессивной лексики: неотъемлемого атрибута сталинского правосудия. «Врагу удалось путем подкупа, шантажа, провокации и обмана запутать в своих преступных сетях этих морально павших, забывших о своем долге, заживо загнивших людей, превратившихся в прямых агентов немецко-японского фашизма». И главное — в финале: «Нельзя верить и тому, что они выдали всех своих единомышленников и сообщников». Внятное предупреждение, что процесс только начинается и поиск «сообщников» не заставит себя ждать (список лиц высшего военного командования, репрессированных в связи с «Делом о военно-фашистском заговоре», см. в Приложении No 4). Уже через девять дней после суда над Тухачевским были арестованы как участники военного заговора 980 командиров и политработников, в том числе 29 комбригов, 37 комдивов, 21 комкор, 16 полковых комиссаров, 17 бригадных и 7 дивизионных комиссаров.

«Дело военных» как социальный заказ

21 июня 1937 г. был издан совместный приказ НКО и НКВД «Об освобождении от ответственности военнослужащих участников контрреволюционных и вредительских фашистских организаций, раскаявшихся в своих преступлениях, добровольно явившихся и без утайки рассказавших обо всем ими совершенном и своих сообщниках». Этот приказ был доведен до сведения личного состава армии и флота. Он закономерно усилил поток доносов, способствуя деморализации военнослужащих.

А.А. Жданов на торжественно-траурном заседании в январе 1938 г., посвященном 14-й годовщине со дня смерти В.И. Ленина, подчеркнул: «1937 год войдет в историю выполнения ленинских заветов и предначертаний как год разгрома врагов народа». Лучше и не скажешь…

Из стенограммы совещания политработников РККА, проходившего 3–4 августа 1937 г.:

«…т. Смирнов (начальник политуправления РККА): Политическое настроение нашей РККА прочное и хорошее.

…Мы уже проделали за последнее время порядочную работу. Всего из армии уволено за последние месяцы около 10 тыс. человек, и около половины из них как исключенные по политическими мотивам. Но… если бы мы успокоились на этом… это было бы не верно…

…Выкорчевывание всей враждебной сволочи — эта задача — стоит перед нами…

Как реагировала РККА на раскрытие шпионских банд? Приведение в исполнение приговора над Тухачевским, Уборевичем и Якиром было встречено и рассмотрено как воля РККА… Встрепенулась буквально вся РККА… Сейчас десятки, сотни тысяч писем поступают… за последнее время поступило более 10 т. Сейчас бдительность народа безусловно поднялась.

т. Троянкер (Военный совет Московского округа): В течение известного периода времени было известное напряжение у части ком. состава. Основная масса нач. става отнеслась к этим увольнениям и к тому процессу очищения, который мы провели, совершенно правильно. Часть командиров, особенно те, которые чувствовали, что до них дойдет очередь… заметно нервничали…

У этой части наблюдалось упадочное отношение к своей работе… Если в момент опубликования приговора Верховного Суда были такие настроения… что никому верить нельзя, настроения панические, упаднические… в основном эти настроения сейчас прекратились».

И все же, несмотря на бодряческие реляции, падение авторитета командиров и начальников невозможно было проигнорировать. Во время того же совещания И.И. Смирнов (сменивший на посту начальника Политуправления Гамарника) отметил, что на общем фоне положительных настроений «есть очень много отрицательных и прямо контрреволюционных высказываний. Эти настроения идут, главным образом, по линии разговоров о подрыве авторитета руководителей партии и правительства, о подрыве авторитета командирского состава… Элементы растерянности захватили некоторую часть руководителей, которые потеряли волю и выпустили вожжи из рук. Есть некоторый упадок дисциплины, много происшествий, аварий, самоубийств, поджогов, увечья людей… Число дисциплинарных проступков очень велико. С 1 января 1937 года по 1 мая 1937 года мы имеем здесь астрономическую цифру — 400 тысяч».

О разрушительном влиянии репрессий можно судить и по тому, что резко снизился уровень воинской дисциплины, увеличилось число суицидов и аварий. По данным Главного управления РККА, количество самоубийств и покушений на самоубийство во втором квартале 1937 г., по сравнению с первым кварталом, выросло в Ленинградском военном округе на 26,9 процентов, в Белорусском военном округе — на 40, в Киевском военном округе — на 50, в Особой краснознаменной дальневосточной армии– на 90,9, на Черноморском флоте — на 200 процентов.

Если за период, предшествовавший «Делу военных», с 1 января по 15 марта 1937 г., в ВВС было 7 катастроф и 37 аварий, во время которых погибло 17 человек и ранено 9, то в 1938 г. за такой же период произошли 41 катастрофа и 55 аварий, в которых погибло 73 человека и ранено было 22. Всего по РККА за один 1939 г. во время чрезвычайных происшествий погибло 1178 и было ранено 29043.

Во время выступления члена Военного совета Северо-Кавказского военного округа Прокофьева состоялся примечательный диалог:

«Сталин: А как красноармейцы относятся к тому, что были командные кадры, им доверяли и вдруг их хлопнули, арестовали? Как они к этому относятся?

Прокофьев: Я докладывал, товарищ Сталин, что в первый период у ряда красноармейцев были такие сомнения, причем они высказывали соображения [о том, как получилось], что такие люди, как Гамарник и Якир, которым партия доверяла на протяжении ряда лет большие посты, оказались предателями народа, предателями партии.

Сталин: Ну да, партия тут прозевала.

Прокофьев: Да, партия, мол, прозевала.

Сталин: Имеются ли тут факты потери авторитета партии, автори-

тета военного руководства? Скажем так: черт вас разберет, вы сегодня даете такого-то, потом арестовываете его. Бог вас разберет, кому верить?

Голоса с мест: Такие разговоры действительно были. И записки такие подавали».

Когда один из ораторов стал заверять Сталина, что авторитет партии, авторитет армии не подорван, Сталин прервал его и заявил: «Немного подорван». Вождь, вероятно, сам был ошарашен масштабами происходившего, если счел возможным публично сделать такое признание.

Разгрому подверглись и органы советской военной разведки. 21 марта 1937 г. Сталин на совещании в разведуправлении РККА открыто заявил его руководящему составу, что оно якобы «со своим аппаратом попало в руки немцев», и дал установку о роспуске агентуры за рубежом. Даже после того, как чистки в армии и на флоте пошли на убыль, Сталин продолжал не доверять ни руководителям разведуправления, ни его работникам. В результате репрессий сильно пострадали центральные и периферийные разведорганы, серьезный урон был нанесен разведывательной сети, и прежде всего — в Германии.

Репрессиям подверглись сотни изобретателей и инженеровконструкторов, работавших в сфере новейших вооружений. Среди них С.П. Королев и А.Н. Туполев (поэтому знаменитые «катюши» появились на фронте только в 1943 году, поэтому основной авиационной единицей к началу войны был фанерный У-2, а в финскую кампанию советские солдаты были вынуждены использовать винтовки времен Первой мировой).

На Лубянке Туполев не выдержал «особых мер воздействия» и дал показания на себя и своих коллег, что и явилось доказательством его вины. Через пять дней непрерывных допросов 26 октября 1937 г. Туполев подписал подготовленное на пишущей машинке заявление на имя наркома внутренних дел Ежова: «Желая чистосердечно раскаяться в совершенных мною перед Советской властью преступлениях, сообщаю: я был антисоветски настроенным человеком с первых же дней Октябрьской революции, которую я встретил враждебно. Сперва вокруг Жуковского, а затем вокруг меня группировались антисоветски настроенные лица, работавшие со мной в деле опытного самолетостроения ЦАГИ… Я направлял работу опытного самолетостроения ЦАГИ на конструирование и постройку особо больших самолетов с тем, чтобы задержать развитие наиболее нужных самолетов нормальных размеров и типов… Вооружение на самолетах мною устанавливалось вредительски… Практические работы по вредительскому проектированию самолетов проводились под моим личным указанием и руководством».

Туполев был осужден по 58-й статье. Ему повезло — он избежал высшей меры наказания. К расстрелу были приговорены директор завода No 24 Наркомата авиапромышленности И.Э. Марьямов, начальник Главного управления авиационной промышленности — директор завода No 26 Г.Н. Королев, заместитель начальника планово-технического отдела завода No 156 Наркомата оборонной промышленности К.А. Инюшин, директор ЦАГИ Н.М. Харламов и др. Туполев и многие другие, избежавшие расстрела, были отправлены на работу в «шарашки» — специальные конструкторские бюро закрытого типа.

Репрессии шли и по национальному признаку. В конце декабря 1937 г. по указанию Ворошилова из округов были затребованы списки на всех немцев, латышей, поляков, литовцев, эстонцев, финнов и лиц других «несоветских» национальностей. Кроме того, Ворошилов рекомендовал выявить всех родившихся, проживавших или имеющих родственников в Германии, Польше и других иностранных государствах, и наличие связи с ними3. Списки были, естественно, получены, и все эти командиры вне зависимости от их заслуг, партийности, участия в Гражданской войне были уволены из РККА в запас. А списки уволенных подлежали направлению в НКВД.

Катастрофичность происходящего, как свидетельствуют документы, была очевидна даже многим членам сталинского Военного совета. И они вынуждены были обсуждать сложившееся положение дел. Среди обсуждавших — и члены Специального военного присутствия, участвовавшие с суде над первыми фигурантами «Дела военных». Многим из них вскоре предстояло самим стать «врагами народа» и быть расстрелянными. О растерянности и очередном витке поиска виновных свидетельствует стенограмма заседания Военного совета:

«Дыбенко (Л[енинградский]ВО): частью дивизий командуют сейчас бывшие майоры, на танковых бригадах сидят бывшие капитаны.

Куйбышев (Зак[авказский]ВО): У нас округ обескровлен очень сильно.

Ворошилов: Не больше, чем у других.

Куйбышев: А вот я Вам приведу факты. На сегодня у нас тремя дивизиями командуют капитаны. Но дело не в звании, а дело в том, товарищ народный комиссар, что скажем, Армянской дивизией командует капитан, который до этого не командовал не только полком, но и батальоном, он командовал только батареей.

Ворошилов: Зачем же вы его поставили?

Куйбышев: Почему мы его назначили? Я заверяю, товарищ народный комиссар, что лучшего мы не нашли. У нас командует Азербайджанской дивизией майор. Он до этого не командовал ни полком, ни батальоном и в течение шести лет являлся преподавателем училища…

Буденный: За год можно подучить».

Дыбенко расстреляли несколько месяцев спустя.

В докладе Управления по командно-начальствующему составу РККА «О состоянии кадров и задачах по подготовке кадров», направленном 20 ноября 1937 г. Ворошилову, обращается внимание на «огромное количество незаполненных вакантных должностей в решающих звеньях центрального аппарата, окружного аппарата и соединений». По состоянию на 15 ноября 1937 г. в центральном аппарате существовал некомплект в количестве 97 вакансий, в окружном аппарате — 115, всего — 519 ответственных руководящих должностей. Составители доклада констатировали, что «поскольку определенная часть лиц в настоящее время по политическим соображениям не может быть оставлена на указанных должностях… то указанное количество надо увеличить до 700 человек»3. Упомянут и некомплект по командным факультетам почти всех военных академий. Отстранено от должности или уволено (с последующим применением репрессий вплоть до расстрела — за «контрреволюционную деятельность, за связь с врагами народа и разложение») до 30% руководящего состава всех военных училищ. Из центрального и окружных аппаратов наркомата обороны к концу 1937 г. было уволено более 23% сотрудников управления Генштаба, более 10% сотрудников разведупра, более 19% — управления боевой подготовки, более 22% сотрудников инженерного управления, более 39% — управления военного издательства, треть сотрудников управления военно-учебных заведений. В дальнейшем маховик раскручивался, увеличивая трагическую процентную норму «врагов народа».

В конце 1937 г. на встрече с руководящим составом РККА Сталин подвел итоги: «Главное заключается в том, что наряду с раскрытием в армии чудовищного заговора продолжают существовать отдельные группировки, которые могут перерасти в определенных условиях в антипартийные, антисоветские группировки. В данном случае идет речь о такого именно рода группировке, которую мы имеем в лице Егорова, Буденного и Дыбенко. По моему, Тимошенко здесь схватил суть этой группировки правильно. Это не группировка друзей, а группировка политических единомышленников, недовольных существующим положением в армии, а может быть и политикой партии. Тут многие товарищи говорили уже о недовольстве Дыбенко, Егорова и Буденного. (Любопытно, что в числе опальных фигурирует и Буденный. Однако, как показали последующие события, ему, в отличие от Егорова и Дыбенко, удалось «выкрутиться». — Ю. К.) Само по себе недовольство отдельными моментами отношений к ним вполне законно. Мы не против того, чтобы товарищи были недовольны теми или иными фактами. Не в этом дело. Важно, чтобы они пришли и вовремя сказали Центральному Комитету, что тем-то и тем-то мы недовольны».

Сталин намекает на фигурантов недавнего «Дела военных»: Тухачевскому в июне 1937 г. инкриминировали формирование группировки из людей, недовольных своим положением в армии. «Недовольны тем, что, якобы, их мало выдвигают. Это неправильно. Нас можно упрекнуть в том, что мы слишком рано или слишком много выдвигаем и популяризируем таких людей, как Буденный, Егоров и др. Нас нельзя упрекнуть в том, что мы затираем талантливых людей. Это все неправильно».

Сталин анализировал факт присвоения звания маршалов Советского Союза. Из пяти человек, получивших его, — постулировал Генеральный секретарь ВКП (б), — меньше всего заслуживал этого звания Егоров, «не говоря уже о Тухачевском, который, безусловно, этого звания не заслуживал и которого мы расстреляли, несмотря на его маршальское звание». (Егоров осужден как «враг народа» в 1938 г. — Ю. К.) Законно, по Сталину, заслужили звание маршала Советского Союза Ворошилов, Буденный и Блюхер (Блюхер несколько позже, как уже упоминалось, также был репрессирован). Для того, чтобы заслужить звание маршала, достаточно «неплохо воевать», иметь пролетарское происхождение и пользоваться популярностью в народе. Правильность решения о присвоении звания маршала доказывается, по Сталину, тем, что они были выдвинуты из народа.

«Вот Ворошилов — невоенный человек в прошлом, вышел из народа, прошел все этапы гражданской войны, воевал неплохо, стал популярным в стране, в народе, и ему по праву было присвоено звание маршала. Буденный — также сын народа, вышел из глубин народа, заслуженно пользуется популярностью в народе, поэтому ему по закону присвоено звание маршала. Блюхер — прошедший все этапы гражданской войны от партизанских ее форм, до регулярной армии, также заслуженный и пользуется популярностью народа, сам вышел из народа и поэтому ему присвоено звание маршала. Егоров — выходец из офицерской семьи, в прошлом полковник, — он пришел к нам из другого лагеря и относительно к перечисленным товарищам, меньше имел право к тому, чтобы ему было присвоено звание маршала, тем не менее, за его заслуги в гражданской войне мы это звание присвоили, чего же ему обижаться, чем он не популярен, чем его не выдвигает страна».

«Иные думают, — продолжал Сталин, — что сила армии в хорошем оснащении техникой, техника-де решает все. Вторые думают, что армия крепка и вся сила ее в командном составе, — это также неправильно. (Сталин опять апеллирует к недавнему расстрелу военных — на этот раз он убеждает слушателей в «нефатальности» случившегося по его воле. — Ю. К.) Главная сила армии заключается в том, правильна или неправильна политика правительства в стране, поддерживают ли эту политику рабочие, крестьяне, интеллигенция. Армия ведь состоит из рабочих, крестьян и интеллигенции. Мы против политики нейтралитета в армии. Мы за то, чтобы армия была бы теснейшими узами переплетена с политикой правительства в стране. Правильная политика правительства решает успех армии».

В справке Управления кадров РККА от 19 сентября 1938 г., направленной заместителю наркома обороны Щаденко, указано, что число уволенных из армии офицеров в 1937–1938 гг. составило 36 761 человек. В другом документе — «Справке-докладе о накоплении командных кадров РККА» от 21 марта 1940 г. говорится, что «за 1937–1938 гг. в связи с чисткой армии было арестовано, исключено из партии и таким образом выбыло из РККА — 35 000, в том числе 5 000 политсостава». Среди репрессированных были три заместителя наркома обороны, нарком Военно-Морского Флота, 16 командующих войсками военных округов, 25 их заместителей и помощников, 5 командующих флотами, 8 начальников военных академий, 25 начальников штабов округов, флотов и их заместителей, 33 командира корпуса, 76 командиров дивизий, 40 командиров бригад, 291 командир полка, 2 заместителя начальника политуправления РККА, начальник политуправления ВМФ и ряд других видных политработников.

Из 9 военных работников (Ворошилов, Гамарник, Якир, Блюхер, Булин, Тухачевский, Егоров, Буденный и Уборевич), избранных XVII съездом ВКП (б) в состав Центрального Комитета партии, 7 человек в 1937–1938 гг. были объявлены «врагами народа», участниками «военного заговора», и только Ворошилов и Буденный сохранили свое положение, хотя на Буденного органы НКВД тоже сфабриковали показания о принадлежности его к «заговору».

Среди членов ЦИК СССР, избранных на VII Всесоюзном съезде Советов, было 36 видных командиров и армейских политработников. Из этого числа 30 человек в 1937 г. были объявлены «врагами народа».

Из 108 членов военного совета при Наркомате обороны СССР к ноябрю 1938 г. сохранилось от прежнего состава только 10 человек.

Ворошилов, выступая на заседании Военного совета при НКО СССР 29 ноября 1938 г., не преминул коснуться темы репрессий в РККА, сохраняя при этом оптимистическую тональность. «Когда в прошлом году, — заявил он, — была раскрыта и судом революции уничтожена группа презренных изменников нашей Родины и РККА во главе с Тухачевским, никому из нас и в голову не могло прийти, не приходило, к сожалению, что эта мерзость, эта гниль, это предательство так широко и глубоко засело в рядах нашей армии. Весь 1937-й и 1938 годы мы должны были беспощадно чистить свои ряды, безжалостно отсекая зараженные части организма, до живого, здорового мяса, очищались от мерзостной предательской гнили…

Вы знаете, что собою представляла чистка рядов РККА… Чистка была проведена радикальная и всесторонняя… с самых верхов и кончая низами… Поэтому и количество вычищенных оказалось весьма и весьма внушительным. Достаточно сказать, что за все время мы вычистили больше 4 десятков тысяч человек. Эта цифра внушительная. Но именно потому, что мы так безжалостно расправлялись, мы можем теперь с уверенностью сказать, что наши ряды крепки и что РККА сейчас имеет свой до конца преданный и честный командный и политический состав».

Эпидемия арестов в армии в 1938 г. после таких заявлений превзошла по размаху год 1937-й. Были арестованы 2 маршала Советского Союза, 2 командарма 1-го ранга, 1 (единственный в то время) флагман флота 1-го ранга, 1 (единственный в тот период) армейский комиссар первого ранга, 2 последних командарма 2-го ранга производства 1935 г., 20 комкоров, 3 флагмана 1-го ранга, 13 корпусных комиссаров, 49 комдивов, 36 дивизионных комиссаров, 97 комбригов.

За 1937–1938 гг. были сменены все (кроме Буденного) командующие войсками округов, 100% заместителей командующих округов и начальников штабов округов, 88,4% командиров корпусов и 100% их помощников и заместителей; командиров дивизий и бригад сменилось 98,5%, командиров полков — 79%, начальников штабов полков — 88%, командиров батальонов и дивизионов — 87%; состав облвоенкомов сменился на 100%; райвоенкомов — на 99%.

Об интеллектуальном потенциале РККА и ее профессиональном образовательном уровне в предвоенное время можно судить и по таким данным: на сборах командиров полков, проведенных летом 1940 г., из 225 командиров полков ни один не имел академического образования, только 25 окончили военные училища и 200 — курсы младших лейтенантов. В 1940-м, предвоенном году, более 70% командиров полков, 60% военных комиссаров и начальников политотделов соединений работали в этих должностях около года. Это означает, что их предшественники (а порой не по одному на этих постах) были репрессированы.

Страна осталась с обезглавленной и деморализованной армией. Перспективные военно-научные исследования были фактически остановлены. В частности, был практически «прикрыт» Реактивный Научно-исследовательский институт, основанный по приказу Тухачевского в 1933 г. Характерный пример: до 1937 г. испытания новейших технических средств противовоздушной обороны (ПВО) проходили под Москвой, где по предложению Тухачевского была создана специальная зона ПВО. Она была ликвидирована после его ареста. К идеям Тухачевского вернулись только 9 июля 1941 г., когда государственный комитет обороны принял решение «О противовоздушной обороне Москвы», а 9 ноября — «Об усилении и укреплении противовоздушной обороны Советского Союза».

В июне 1940 г. началось формирование механизированных корпусов, включавших две танковые и одну моторизованную дивизию, мотоциклетный полк. Эти громоздкие соединения оказались абсолютно неприменимыми в «живых», не учебных боях. А идея «старых военспецов», поддержанная Тухачевским и Якиром, о формировании механизированной (танковой) армии в приграничных округах была намертво забыта. (Только в 1942 г. Ставка осознала необходимость создания подобных армий.) В начале марта 1932 г. под руководством Тухачевского, тогда — замнаркома Обороны, начальника Вооружений, состоялось заседание комиссии по реализации большой танковой программы. Было решено внести изменения в существующую организацию механизированных бригад и корпусов. В частности, в корпусе предполагалось иметь 2–3 механизированные бригады, 1–2 пулеметно-стрелковых батальона на транспортерах. К сожалению, и это предложение в дальнейшем было забыто — до начала Великой Отечественной.

В целом в период сталинских репрессий было истреблено высшего и старшего командного состава больше, чем СССР потерял за все четыре года Великой Отечественной войны. В письме всемирно известного публициста Эрнста Генри (отлично знавшего по антифашистcкой работе М.Н. Тухачевского и многих других участников «Дела военных») к И.Г. Эренбургу есть характерные строки: «Никакое поражение никогда не ведет к таким чудовищным потерям командного состава. Только полная капитуляция страны после проигранной войны может иметь следствием такой разгром. Как раз накануне решающей схватки с вермахтом, накануне величайшей из войн Красная Армия была обезглавлена. Это сделал Сталин».

Европейское эхо московских расстрелов

«Дело военных» закончилось расстрельным залпом, и его эхо разнеслось далеко за пределы Советского Союза. За происходившим внимательно следили противники, которым через два года, в 1939 г., предстояло стать друзьями, а еще через два, в 1941 г., — заклятыми врагами. Колоритные воспоминания оставил гитлеровский министр пропаганды Й. Геббельс. Два дня спустя после казни Тухачевского и других военачальников, 15 июня 1937 г., он зафиксировал в дневнике: «Кровавые приговоры в Москве ужасают. Там уже ничего не разберешь. Там все больны. Это единственное объяснение происходящего там. Огромное потрясение во всем мире»2. На следующий день: «Бойня в Москве вызывает большое потрясение во всем мире. Говорят об очень серьезном кризисе большевизма… Россия терпелива»3. Днем позже: «Пляски смерти в Москве возбуждают отвращение и негодование. Опубликованный список расстрелянных за короткое время показывает всю глубину болезни».

Третий рейх ждал подробностей о процессе военных. К. Шпальке сообщал: «В начале 1937 года я докладывал Бломбергу свою оценку заговора троцкистов и группы Тухачевского. В результате я был вынужден уйти из отдела Т-3 (этот отдел занимался разведкой по иностранным армиям, Шпальке был его референтом). Бломберг сказал мне в конце доклада раздраженным тоном: “Вы рассказываете здесь сказки…” При этом присутствовал Кейтель, который самодовольно ухмылялся и одобрительно кивал головой».

Военный атташе Германии в Москве Э. Кестринг 21 июня 1937 г. докладывал в Берлин: «Секретно. О закулисной сути процесса Тухачевского и других пока что ничего достоверного сказать не могу. Мне нужно некоторое время, чтобы узнать подробности. Если это вообще возможно, т. к. изоляция иностранцев, — в особенности, естественно, немцев, — теперь абсолютна. Невозможен никакой разговор с кем-либо из русских. С каждым днем возводимая вокруг Советского Союза китайская стена становится все мощнее и выше. Таким образом, об истинных причинах процесса пока сказать ничего нельзя. Мои впечатления таковы.

В июне прозвучали расстрелы известнейших военных командиров. Сколько офицеров было обвинено и сколько сменили оружие на лопату в тундре и топор в тайге, лишь теперь постепенно становится постижимым, поскольку просачиваются сведения, что в течение нескольких месяцев многие командиры были заменены. Красноречивы факты, что командовать полками стали капитаны, а батальонами — лейтенанты. Всеми признано, что Сталин, который сначала опирался на армию, разрушил ее с помощью ГПУ».

Кестринг, отлично знавший ситуацию в Советской России, пришел к логичному выводу: «Подозрительность Сталина и всех против всех была достаточной для их приговора. Кроме того, Сталин… знал, что вокруг таких личностей, как Тухачевский, в стране может выкристаллизоваться круг из множества недовольных. Самое надежное — “ликвидировать”. Мертвые не могут навредить. Итак, голова с плеч!…Наблюдаемая повсеместно неуверенность, недоверие каждого к каждому воздействуют на дееспособность армии вредоносно. Расстрелянные имели, однако, своих приверженцев. Преследование мнимых шпионов и вредителей, находившихся с ними в связях, становится все более расширяющимся, как и в других структурах. Вновь созданные Военсоветы пытаются доказать свою необходимость». И резюмировал: «Очевидные факты, что грубые руки подозрительного политика разрушающе действуют на лучшее, армию, можно только приветствовать».

Немецкий журнал «Wehrfront» в конце июня 1937 г. в статье «Новое лицо Красной армии» писал: «Беспристрастно оценивая положение, мы должны придти к выводу, что начиная с 1929 г. Красная армия под руководством Тухачесвкого… осуществила окончательный переход к реорганизации по западноевропейскому образцу. Устраненный по совету Тухачевского дуализм (командир — комиссар), так сильно мешавший командованию, был сначала сильно ослаблен, а потом совсем исчез, и командиры РККА стали почти такими же полновластными командирами, как офицеры западноевропейских армий.

Наряду с этим исчезли с высоких постов все герои Гражданской войны и прочие невежды и заменены на этих постах специалистами. Декрет, допускающий сыновей буржуазных родителей к занятию командных должностей, значительно поднял уровень образования офицеров.

Во исполнение вышеприведенных мероприятий весной 1937 г. фактически все высшие командные должности в Красной армии (за исключением народного комиссара обороны) были заняты специалистами и уровень образования офицеров был значительно поднят…

Это сознательное выхолащивание политики из армии в пользу военной квалификации в руководстве должно было… натолкнуться на сопротивление радикальных элементов, а также на сопротивление тех, которые в строго дисциплинированной армии усматривали признак контрреволюции… После суда, состоявшегося 11 июня, Сталин распорядился расстрелять восемь лучших командиров. Так закончился краткий период реорганизации военного командования Красной армии».

Нацистский журнал, анализируя состояние РККА, удовлетворенно резюмирует: «Высшие посты военного командования опять были заняты безусловно надежными героями Гражданской войны и невеждами. Военная квалификация принесена в жертву политике и безопасности советской системы…Вместе с этим путем восстановления военных советов и значительного усиления политического аппарата восстановлен дуализм, устраненный в интересах боеспособности армии расстрелянным маршалом Тухачевским».

Состояние советской армии после июня 1937 г. — предмет пристального внимания Гитлера. Геббельс зафиксировал в дневнике: «01.07.37. Фюрер разговаривал с нашим послом в Москве Шуленбургом. Шуленбург дает мрачную картину России. Террор, убийства, интриги, предательство, коррупция — и только. И это государство трудящихся! Много рассказывал и делился впечатлениями. Фюрер смеялся от всего сердца… 10.07.37. Разговор с фюрером. Он (Гитлер) не может себе объяснить ситуацию в России. Сталин болен мозгами. Иначе нельзя объяснить его кровавый режим. Но Россия не знает (не хочет знать) ничего, кроме большевизма. Это — опасность, которую мы должны пресечь».

Смещенный к началу Второй мировой войны со всех постов (из–за «недостойной» женитьбы на молоденькой танцовщице) бывший командующий вермахтом В. фон Бломберг в 1943 г. возвращался в воспоминаниях к «процессу военных»: «Им предсказывали большое будущее, но вместо этого пришли репрессии. Мы так до сих пор и не узнали, почему Сталин учинил эти массовые убийства в высшем командовании армии. Поводом послужило обвинение в предательских контактах с заграницей, причем имелась в виду главным образом Германия. В этом нет и тени правды. Потому что, даже если бы нечто подобное было в действительности, я как главнокомандующий должен был бы об этом знать. Ни малейшей попытки в этом отношении нами сделано не было. Имели ли место внутриполитические заговоры, мне не известно. Мне такое толкование представляется неправдоподобным. Ближе к истине лежит предположение, что Сталин убрал людей, которые не признавали его тиранического единовластия и от которых он мог ожидать последнего сопротивления. Я называю имена, которые вновь всплыли в моей памяти: Блюхер, Тухачевский, Уборевич. Конечно, этот ряд имен далеко не полный. Просто именно эти люди произвели на меня лично сильнейшее впечатление».

В книге, посвященной советско-германским отношениям 1933– 1941 гг., Ф. Фабри констатирует: «Ни в одной войне, даже Второй Мировой, ни одна страна не потеряла такое количество высшего и среднего командного состава. Даже капитулировавшие страны — Германия и Япония — потеряли значительно меньше. Даже если бы произошел полный военный обвал, он не смог бы привести к таким потерям». А. Кларк, в монографии «План Барбаросса» анализирует отношения армии и государства в СССР и Германии. «В России, как и в Германии, взаимоотношения армии и государства носили деликатный характер. В обеих странах перед диктатором стояла проблема дисциплины личного состава и подчинения его своим политическим целям. В обеих странах это было достигнуто, но совершенно различными путями, что в свою очередь имело далеко идущие последствия. Гитлер взял верх над своими генералами искусным маневрированием и через несколько лет добился их исключения из области политики, где до этого они целых полвека правили, как арбитры. Затем подкупами, лестью, запугиванием он переключил их энергию и опыт в единственную область — обеспечение высокой боеготовности… Но русский офицерский корпус не был изолирован, он был раздавлен. После чисток Красная армия стала покорной до идиотизма; преисполненной чувством долга, но не имеющей опыта; лишенной политического веса или притязаний ценой утраты инициативности, склонности к эксперименту или нововведениям».

Потому, по мнению А. Кларка, если перед чисткой Красная Армия представляла собой мощный, ориентированный на новые цели, прекрасно оснащенный организм, то после репрессий «нововведения пошли черепашьим темпом; техника исчезала… те выработанные рефлексы, которые могут оживлять массу и делать ее грозной силой, были уничтожены».

Начальник германского Генштаба генерал Л. фон Бек, оценивая военное положение, летом 1938 г. пришел к выводу, что с русской армией можно не считаться как с вооруженной силой, «ибо кровавые репрессии подорвали ее моральный дух, превратили ее в инертную машину».

В секретном докладе разведотдела Генерального штаба сухопутных войск Германии 15 января 1941 г. с удовлетворением констатировали: «В связи с последовавшей после расстрела летом 1937 г. Тухачевского и большой группы генералов “чисткой”, жертвой которой стали 60–70% старшего начальствующего состава, имевшего частично опыт войны, у руководства “высшим военным эшелоном” (от главнокомандования до командования армией) находится совсем незначительное количество незаурядных личностей… Преобладающее большинство нынешнего высшего командного состава не обладает способностями и опытом руководства войсковыми объединениями».

«Дело военных» имело эффект разорвавшейся бомбы даже на фоне общей информации о терроре в Советском Союзе. Оценки военных и политиков Запада практически едины в том, что процесс носил заказной характер, а обвинения вымышлены, являясь следствием внутриполитических интриг. «Несмотря на услуги, которые маршал оказал советскому режиму в годы гражданской войны, и его роль в модернизации Красной армии, его положению всегда вредили дворянское происхождение, профессионализм и даже статьи в иностранной печати, часто хвалебные, которые вызывали к нему большую зависть в различных советских кругах», — писал в Париж французский военный атташе в Москве Л. Симон.

«Армия, которая до последнего времени находилась в привилегированном положении, более не избавлена от потрясений, которым подвержены и продолжают подвергаться другие органы. Меры в отношении армии приобретают все более явный политический характер, что не может не нанести ущерба ее боеспособности», — констатировал он.

До самого последнего времени, писал Симон, РККА оставалась в стороне от нарастающих столкновений внутри правящей элиты, и репрессии ее не затрагивали. Неожиданные и крутые перемены в руководстве РККА побудили дипломата задаться риторическим вопросом, не ожидает ли участь Тухачевского, Гамарника, Эйдемана и других военных руководителей. «При таком положении дел представляется благоразумным, прежде чем приступать к военным переговорам, дождаться появления в СССР признаков определенного внутреннего успокоения».

Тема консультаций Генеральных штабов Франции и СССР, которые планировалось провести в 1937–1938 гг., отступили в тень развертывающихся событий. Казнь Якира и Уборевича и перевод Шапошникова на пост начальника Генерального штаба означали смену руководства трех западных округов, что не могло не вызвать затруднений, по крайней мере, временных. Новые назначенцы, включая отличившегося на Дальнем Востоке И.Ф. Федько, по мнению атташе, обладали меньшей компетентностью и опытностью по сравнению со своими предшественниками. Назначения на посты начальников трех других округов маршала С.М. Буденного, комкора Н.В. Куйбышева и комдива М.Г. Ефремова вызвали у западных наблюдателей тревожное недоумение.

В ходе массовых репрессий появились новые акценты в разведывательных оценках Красной Армии. Так, в японских информационных материалах, датируемых январем 1938 г., констатировалось: влияние и значение Красной Армии, которая до сих пор всегда ставилась рядом с партией как страж революции, значительно померкли. После «Дела Тухачевского» колоссальная сила армии, авиации и флота, которая была объединена в руках Ворошилова, стала рассматриваться как потенциальная угроза государственному порядку, поэтому был введен институт комиссаров и созданы военные советы, благодаря чему командующие военными округами поставлены под непосредственный контроль партии, и партийное влияние во всех частях войск значительно возросло; создание Народного комиссариата военно-морского флота трактовалось как сокращение сферы компетенции Ворошилова.

«Таким образом, Красная Армия в значительной степени утратила свою самостоятельность, инициативу и решительность из–за внедрения в ее руководство не военных людей; она в сильной степени утратила свою монолитность и централизованность вследствие дробления на отдельные наркоматы, и, в общем, ценность Красной Армии как комплекса вооруженных сил страны резко снизилась. Но при нынешних условиях Советскому Союзу ничего не остается, как только примириться с этим ослаблением своей оборонной мощи».

Заслуживающую внимания работу провел в СССР литовский военный атташе полковник К. Скучас. За три с половиной года пребывания в Москве он среди дипломатов приобрел репутацию одного из опытнейших аналитиков-советологов. К. Скучаса высоко ценил американский поверенный в делах в Москве Гордон Гендерсон, который поддерживал с ним деловые контакты более десяти лет.

Уже в конце 1937 г. Скучас отметил явные признаки понижения мощи Красной армии вследствие политических репрессий против многих из ее командиров: «Чистка привела… к определенному падению уверенности в себе у оставшихся после чистки командиров и падению веры красноармейцев в честность и способность их командиров. Каждый командир высшего состава чувствует теперь, что за ним с подозрительностью наблюдают окружающие его. В результате, отдавая приказ, он уже не имеет в виду одни только военные факторы. Он теперь сознает, что прежде чем отдать приказ, ему надлежит тщательно подумать, не может ли этот приказ быть политически истолкован, как неблагоприятный для него самого. В результате у командиров заметна тенденция к тому, чтобы избегать отдачи некоторых приказов и, где только это возможно, уклоняться от ответственности путем откладывания отдачи приказов впредь до получения предварительного одобрения своих старших военных начальников. Их старшие военные начальники, в свою очередь, подобным же образом склонны уклоняться от ответственности, либо путем представления проектов приказов, безотлагательной отдачи которых требуют военные интересы, своим высшим начальникам, либо путем откладывания их под сукно».

В конце июня 1938 г. новый военный атташе Франции в СССР полковник Палас направил в Париж донесение: «Чистка командного и политического состава продолжается, — писал атташе, — она проводится органами госбезопасности, которые изучают прошлое каждого офицера, и малейшее указание на дружеские связи с «врагами народа» служит основанием для репрессий. Такой образ действий имеет своим следствием то, что каждый новый арест неизбежно влечет за собой серию других». Последствия чистки Палас видел так:

«1) Красная армия, вероятно, более не располагает командирами высокого ранга, которые бы участвовали в мировой войне иначе как в качестве солдат или унтер-офицеров. 2) Разработанная Тухачевским и его окружением военная доктрина, которую наставления и инструкции объявили вредительской и отменили, более не существует. 3) Уровень военной и общей культуры кадров, который и ранее был весьма низок, особенно упал вследствие того, что высшие командные посты были переданы офицерам, быстро выдвинутым на командование корпусом или армией, разом перепрыгнувшим несколько ступеней и выбранными либо из молодежи, чья подготовка оставляла желать лучшего и чьи интеллектуальные качества исключали критичную или неконформистскую позицию, либо из среды военных, не представляющих ценности, оказавшихся на виду в гражданскую войну и впоследствии отодвинутыми, что позволило им избежать всякого контакта с “врагами народа”. В нынешних условиях выдвижение в Красной армии представляет своего рода диплом о некомпетентности. 4) Чистка, распространяющаяся по лестнице сверху вниз, глубоко дезорганизует воинские части и скверно влияет на их обучение и даже на условия их существования… 5) Непрекращающиеся перемещения офицеров… против чего советское командование с 1930 г. решительно выступало, вследствие чистки стали как никогда многочисленными… 6) Учреждение института военных комиссаров, усилия, прилагаемые для того, чтобы поставить во главе воинских частей офицеров, служивших в отдаленных друг от друга местностях и незнакомых между собой, и все более непосредственное наблюдение со стороны органов государственной безопасности ставит кадры Красной армии в положение невозможности полезной работы и лишает их всякой инициативы и увлеченности делом. 7) Даже дисциплина подорвана критикой со стороны подчиненных, которых к тому подталкивают и поощряют, своих начальников, постоянно подозреваемых в том, что завтра они окажутся “врагами народа”. Эта прискорбная ситуация, которая нанесла советским кадрам (по крайней мере, высшему командованию) более серьезный урон, чем мировая война, делает Красную армию в настоящее время почти непригодной к использованию. Советские власти отдают себе в этом отчет и прилагают неослабные усилия по скорейшей подготовке новых кадров. Однако, несмотря на создание многочисленных новых училищ и интенсивное направление офицеров на курсы повышения квалификации, для того, чтобы зарубцевались тяжелейшие раны от катастрофы, вызванной чисткой, по всей вероятности, потребуются многие годы».

Говоря о программе «пути на Восток» в 1940 г., Гитлер утверждал: «Важнейшая задача состоит в быстром отсечении района Балтийского моря; для этого необходимо создать особенно сильную группировку на правом крыле немецких войск, которые будут наступать севернее Припятских болот… Цель операции должна состоять в уничтожении русских вооруженных сил, в захвате важнейших экономических центров и в разрушении остальных промышленных районов… Разгром России будет для Германии большим облегчением. Тогда на Востоке необходимо будет оставить лишь 40–50 дивизий, численность сухопутной армии можно будет сократить и всю военную промышленность использовать для вооружения военно-воздушных и военноморских сил. Затем необходимо будет создать надежное зенитное прикрытие и переместить важнейшие промышленные предприятия в безопасные районы. Тогда Германия будет неуязвима. Гигантские пространства России таят в себе неисчислимые богатства. Германия должна экономически и политически овладеть этими пространствами… Тем самым она будет располагать всеми возможностями для ведения в будущем борьбы против континентов, тогда никто больше не сможет ее разгромить».

А на Лубянке лежал «План поражения», написанный перед расстрелом маршалом Тухачевским. На протяжении всего следствия с бесконечными, круглосуточными допросами и очными ставками он пытался говорить об опасности, которая угрожает СССР после прихода к власти Гитлера. Тухачевскому дали сутки для написания «признаний». Он нарисовал четкую картину захватнических планов Гитлера и их мотивировок, в основном точно определил основные направления наступления вермахта в 1941-м и основные стратегические цели фашистов на каждом из них.

Тухачевский называл векторы движений войск противника, перечислял виды его вооружений и техники, предлагал действенные «рецепты» контрударов, сопоставлял воззрения на оперативную обстановку и результаты военных игр других военачальников, подробно анализируя советский оперативный план. Он предлагал детальный план действий советских Белорусского, Украинского и других фронтов с учетом оперативно-стратегической обстановки и конкретными рекомендациями по выполнению реальных оборонительных задач. Тухачевскому было ясно, что «наш оперативный план не учитывает… главных интересов гитлеровской Германии» и «построен все так же, как если бы война ожидалась с… Польшей».

Он писал о том, каковы оперативные планы Гитлера, имеющие целью господство германского фашизма. Тухачевский исходил из того, что основной для Германии вопрос — это вопрос о получении колоний. Гитлер прямо заявил, что источники сырья Германия будет искать за счет России и государств Малой Антанты… Необходимо поэтому, считал маршал, проанализировать возможные театры войны гитлеровской Германии против СССР с экономической точки зрения, т. е. с точки зрения удовлетворения колониальных аппетитов Германии. «Немцы безусловно без труда могут захватить Эстонию, Латвию и Литву и из занятого плацдарма начать свои наступательные действия против Ленинграда, а также Ленинградской и Калининской (западной ее части) областей. Финляндия, вероятно, пропустит через свою территорию германские войска. Затруднения, которые немцы встретили бы при этой операции, были бы следующие: во-первых, ж. д. сеть Эстонии, Латвии и Литвы слишком бедна и отличается слишком малой провозоспособностью, чтобы она могла обслужить действия крупных сил. Потребовалось бы либо вложение крупных капиталов в железные дороги этих стран в мирное время, либо развитие этих дорог во время войны, что сильно сковало бы и осложнило действия германских армий…СССР не позволил бы Германии безнаказанно занять прибалтийский театр для подготовки в нем базы для дальнейшего наступления в пределах СССР». Этот театр СССР использовал сам — после пакта Молотова-Риббентропа.

«Однако, с военной точки зрения, такая задача может быть поставлена и вопрос заключается в том — является ли захват Ленинграда, Ленинградской и Калининской областей действительным решением политической и экономической задачи по подысканию сырьевой базы… Многомиллионный город Ленинград, с хозяйственной точки зрения, является большим потребителем. Единственно, что дал бы Германии подобный территориальный захват — это владение всем юго-восточным побережьем Балтийского моря и устранение соперничества с СССР в военно-морском флоте. Таким образом, с военной точки зрения результат был бы большой…». Тухачевский, как показали события лета 1941 г., не ошибся.

«Второе возможное направление германской интервенции при договоренности с поляками это белорусское». Тухачевский не мог предположить, что уже два года спустя Польша перестанет существовать — ее разделят фашистская Германия и советская Россия.

«Белорусский театр военных действий только в том случае получает для Германии решающее значение, если Гитлер поставит перед собой задачу полного разгрома СССР с походом на Москву». Эта точка зрения подтвердилась: план «Барбаросса» предусматривал поход на Москву, а в его реализации значительная роль отводилась белорусскому направлению. «Очень часто имеют место предположения, что Германия не захочет значительно удаляться своими армиями от своей территории. Это зависит исключительно от политических задач, которые будут поставлены перед армией. Если этой задачей будет захват советской территории, то германская армия не может не стремиться на эту территорию». 22 июня 1941 г. гитлеровские войска приступили к решению именно этой задачи.

Сталин имел возможность прочесть «План поражения» в июне 1937 г. — за четыре года до начала Великой отечественной. «В стратегическом отношении, — продолжал Тухачевский в документе, — пути борьбы за Украину для Германии те же, что и для борьбы за Белоруссию, т. е. связано оно с использованием польской территории. В экономическом отношении Украина имеет для Германии исключительное значение. Она решает и металлургическую и хлебную проблемы. Германский капитал пробивается к Черному морю. Даже одно только овладение правобережной Украиной и то дало бы Германии и хлеб, и железную руду. Таким образом, Украина является той вожделенной территорией, которая снится Гитлеру, германской колонией. В стремлениях к Украине среди германских военных кругов играет немаловажную роль и тот факт, что немцы в 1918 году оккупировали Украину, но были оттуда выбиты, т. е. стремление к реваншу. Итак, территорией, за которую Германия вероятнее всего будет драться, является Украина. Следовательно, на этом театре войны наиболее вероятно появление главных сил германских армий».

Анализируя предпосылки и последствия «Дела военных», нет оснований говорить о влиянии сфабрикованного «немецкого досье». Если подобное досье действительно было создано в недрах гитлеровских спецслужб, то оно оказалось невостребованным при «раскручивании» судебного процесса по «военно-фашистскому заговору в РККА». Кроме того, во вторичных, мемуарных, немецких источниках время передачи досье обозначено как весна 1937 г., тогда как некоторые значительные фигуранты процесса — Путна, Примаков и др. — были арестованы существенно раньше. В материалах дела нет никаких примет «немецкого следа», как нет и вообще наличия какойлибо аргументированной доказательной базы.

На протяжении хода процесса шаги следствия были направлены на получение от арестованных как можно большего количества фамилий мнимых соучастников, преимущественно (но не исключительно) участвовавших в реализации военного сотрудничества с рейхсвером в 1921–1933 гг. Поскольку практически вся военная элита Советского Союза была вовлечена в контакты — вся она стала объектом фальсификации. Изначально обвиняемым инкриминировался то «правый уклон», то участие в зиновьевской группировке, то в троцкистской (следствие в это время шло по аналогии с уже законченными образцово-показательными процессами).

Все эти обвинения были введены под «крышу» главного обвинения — в пособничестве германскому фашизму и шпионажу. Контакты с рейхсвером были стержнем обвинений, выдвинутых против советских военачальников, они выдвигались как тождественные шпионажу. О методах дознания дополнительно свидетельствуют, в частности, психолингвистическая и почерковедческая экспертизы, проведенные по запросу автора исследования.

Обвинение в шпионаже в пользу Германии, в сочетании с троцкизмом, позволяло Сталину, лично курировавшему процесс и направлявшему его ход через следователей и прокурора, избавиться от профессиональной оппозиции в рядах РККА. Речь идет, разумеется, не о мнимой изменнической деятельности кого-либо из осужденных, но о недовольстве деятельностью Наркомата обороны, о жестко отрицательной позиции в отношении сближения с гитлеровской Германией, о критичном отношении к партийно-правительственным мероприятиям в сфере коллективизации и индустриализации.

Сталинское правительство не могло не замечать, что РККА является практически единственной структурой государства, сохранившей монолитность и крепкое интеллектуальное ядро. Структурой, готовой, несмотря на внутренние профессиональные (но не идеологические) разногласия, выдвинуть из своих рядов лидеров, несомненно более ярких и профессиональных, чем Ворошилов, Буденный и др.

В сталинской политической системе оппозицией могло считаться любое интеллектуальное, даже непубличное, осмысление происходящего), сталинское руководство преследовало и еще одну цель: обществу дали понять, что в нем нет ни одной неприкасаемой сферы, что подозреваемым может стать каждый. Атмосфера всеобщей подозрительности многократно усилилась. А внутри армейской среды страх оказаться «врагом народа» буквально парализовал любые проявления профессиональной инициативы.

«Дело военных» не только катастрофически количественно уменьшило состав РККА: оно уничтожило советскую военную элиту, в большей степени нарушив преемственность поколений, чем Октябрьская революция 1917 г. Массовые репрессии сделали невозможным сохранение незыблемого в армии правила: беспрекословного подчинения приказу и, соответственно, безоговорочного доверия командиру. Армия, в которой обнаружилось столько «шпионов», лишилась и доверия народа.

Были заморожены научные исследования, связанные с деятельностью уничтоженных военачальников, или курировавшиеся ими. Беспрецедентное истребление всей армейской вертикали, исчезновение наиболее образованной ее части, стажировавшейся в Германии и восприимчивой к международному опыту, привело к тому, что РККА оказалась отброшенной на десятилетия назад. Закрыты (вплоть до 1941 г.) актуальные исследования в авиационной и танковой промышленности, в новых отраслях военной промышленности. Не проводились учения и маневры, основанные на принципах ведения современных войн.

«Дело военных» и последовавшие за ним массовые репрессии среди военных дискредитировали СССР в глазах даже относительно толерантных западных держав. Уничтожение военной элиты трактовалось Западом как явный признак коллапса государственной системы Советского Союза. Все эти обстоятельства нанесли невосполнимый урон государственной безопасности СССР.